Лесной житель

Григорий праздновал. Вчера вечером после первой звезды он ужинал кутьей из гречневой каши и отнятых у ворон орехов, которые запасливые птицы закопали в лесу осенью. Пока снег не покрыл землю Григорий, шерудя палкой в пожухлой листве, то и дело натыкался на воронью кладовую, и без зазрения совести грабил. Теперь у него была настоящая кутья, и настоящая первая звезда, дождавшись которую, на его Григория необычно близком лесном небе, можно было эту кутью съесть, полизав «для праздника» кусочек сахара. Звезда была Григорию и свидетельницей и сотрапезницей и собеседницей, он пел ей задушевные песни о тихом свете, который пришел на землю с рождением Христа.

Уютно стало Григорию в его хижине. Он наслаждался покоем, слабым потрескиванием бревен в очаге и завыванием ветра в трубе. Отшельник знал, что там с наружи хижину покрывает белое одеяло. Задувает стены, заваливает дверь, и утром ему дверь уже будет не открыть. Но он не переживал, знал, что на рассвете, когда погаснет очаг, полезет в трубу, нырнет с крыши в мягкий снег, а потом, порезвившись в нем, как дитя, примется откапывать двери. И если погода будет солнечная, то лучшего развлечения не сыскать. Человек ко всему привыкает. За два с лишним месяца привык Григорий и к суровому отшельническому житью, и к одиночеству. Приучился разговаривать с собою вслух, громко петь, преодолев привычку не выражать свои чувства так, что бы ни потревожить людей, и находить радости там, где раньше их не замечал.

Но нелегко далась Григорию эта наука. Первое время своего одиночества он был как натянутая струна. Дни, а особенно ночи постоянного страха, чуть было не повредили психику молодого человека. Он чувствовал себя, как моряк, потерпевший крушение, который  брошен на волю волн, и пытается спастись в океане, уцепившись за небольшой обломок погибшего корабля. В перерывах между тяжелым трудом по превращению сруба в жилье, и добыче средств для выживания, мозг Григория кричал: «Что ты тут делаешь? Это же просто опасно! Зачем похоронил себя зимой в этом глухом месте? Твое место среди людей, беги к ним, что ты слушаешь какого-то старого выжившего из ума гнома? Он стар и всю жизнь был уродлив, а ты молод, силен и красив! Тебе еще жить и жить». Вот так смущали Григория мысли, но он не поддался им, видно был в когда—то разбалованном родителями и женщинами красавце некий стерженек, который, отражая все атаки «мысленного врага», а в сущности собственной натуры и привычек, все глубже врастал в землю, как русский сказочный богатырь, которого били дубиной.