Трещина

Она ждала его и не теряла надежды.

Но Рон не появился. Ни сегодня, ни в последующие три дня.

С работой у Лесли ничего не получалось. Ей пришлось сдать в амбар некоторые драгоценности матери, чтобы купить продуктов и заплатить сиделке.

– Я знаю, что тебя уволили, – сказал ей Престон одним вечером.

Лесли только пришла из магазина и снимала жакет.

– Я ищу другую работу.

– Опять посуду мыть?

– Нет, не обязательно. – Она достала из пакета мешочек, в котором лежали три яблока. – Вот, – протянула Престону одно, – тебе нужны витамины.

– Почему Рон перестал приходить?

– У него… дела.

– Вы расстались?

– Все не просто, но… мы справимся, – сдалась Лесли. Ей хотелось плакать, кричать, злиться, но нельзя. Престон достаточно взрослый, чтобы понять, но она не хотела травмировать его еще больше.

Он тяжело вздохнул и отъехал к окну, так и не взяв яблока.

– Я знал, что однажды он выберет свою жену.

– Я ни на что и не рассчитывала…

– Продай мой компьютер. Пятьсот баксов хватит, чтобы оплатить счета.

Лесли остолбенела, не в силах сказать и слова. Невыносимо. Становилось совсем невыносимо.

Когда Престон уснул, Лесли одела джинсы, теплый розовый свитер с белым сердцем на груди, весь в катышках от многократной стирки. Волосы она туго связала в пучок. Старые и давно немодные сережки в виде колец немного придали женственности. Румяна, тушь и помада… к сожалению, только гигиеническая.

«Крутись, Лесли. Я же сумела пробиться, и ты не хуже».

Да, Лили, да! Ты права, как никто и никогда.

И она будет пробиваться. Просто грех не попробовать. Ради брата. Ради Престона.

***

ТРЕБУЮТСЯ ОФИЦИАНТКИ.

Объявление никуда не делось, а значит и официанток не набрали.

Войдя в зал, Лесли оказалась в слепящем белом свете софитов. Теперь она понимала, что значит оказаться в высшем обществе. Здесь пахло богатством. Круглая барная стойка и потолок отделаны бамбуком. Пол покрыт чем-то мягким, так что создавалось ощущение полета. Из встроенных в стены динамиков доносилась ритмичная музыка, с трудом заглушая гул огромного количества посетителей. На сцене пела девушка под номером три в желтом коротком платье и белых сапожках. Голос у нее дрожал, от чего возмущенная публика подняла шум.