Осиновая корона

Близится полдень. Надо бы заглянуть к отцу, а потом помочь матери со сборами к тёте Алисии. Уна очень надеялась, что поездка в Рориглан не займёт много времени: ведь там она вряд ли сможет надолго оставаться одна.

***

До отцовской северной башни можно было добраться только через первый этаж. Уна знала, что многих (в том числе маму) раздражает бестолковая архитектура Кинбралана: таких неудобных зданий никто не строит уже много веков. А сейчас лорды и вовсе часто переселяются из неуютных замков в нарядные дворцы в городах или предместьях. Небольшие, по дорелийской моде, и слегка похожие на изящные шкатулки или игрушки; места для жилья, а не для обороны от возможных врагов.

Но Уна любила Кинбралан. Сквозняки и длинные переходы, пустующие чердаки и крошащиеся по краям ступени, паутина, которая неизменно появляется на следующий же день после уборки, – всё это было его частью и нисколько ей не мешало. Она в очередной раз с удовольствием подумала об этом, спускаясь по витой лестнице из своей комнаты. Её башню слуги между собой называли Девичьей: здесь испокон веков жили сёстры и дочери лордов Тоури. Иногда Уна пыталась представить, сколько девочек и девушек спали, вышивали и пели, смеялись и плакали в её покоях – а потом выходили замуж и уезжали… Или не уезжали. Или умирали здесь же, в Кинбралане.

Есть в этом что-то жуткое до бессмысленности (или бессмысленное до жути) – женщина либо выходит замуж, либо умирает, запертая в четырёх стенах, в душном облаке насмешек и пересудов. И чем более знатной она крови, тем больше пересудов. Мысли об этом всегда выбивали Уну из колеи. Хотя давно миновал тот возраст, когда она жалела, что не родилась мальчиком (мужчинам Обетованного приходится труднее во множестве других отношений – особенно сейчас, когда то тут, то там вспыхивают очаги Великой войны), ей всё ещё порой казалось, что в расчёты богов или мудрецов древности вкралась какая-то ошибка.

Пробегая по нижним ступеням лестницы (если никто не видит, можно и через ступеньку…), Уна столкнулась с Бри – к печали поительницы Льер, как любила приговаривать няня Вилла. Он поднимался наверх и нёс плошку, в которой жирно белела сметана. Уна вовремя остановилась – иначе большая часть сметаны осталась бы у неё на платье.

– Миледи, – отступив, Бри густо покраснел.

И к чему обязательно краснеть при встрече? Эту глупую привычку Бри завёл лишь в последние месяцы. Иногда Уну так и подмывало съязвить и поинтересоваться – что изменилось, уж не выросли ли у неё рога или драконьи крылья, если он так поражённо таращится?.. А иногда ей было искренне всё равно. Весной и в начале лета, как сейчас, – почти всегда; в эти дни Дар бывал особенно настойчивым, а кошмары и видения о прошлом Кинбралана набрасывались на неё каждую ночь.

– Бри, – прохладно произнесла Уна и кивнула на плошку. – Сметана для кошки?

– Да… – Бри не поднимал глаз. – Мне показалось, что Маур забежал в эту башню. Это сын Мирми… То есть котёнок. Маур. Простите, миледи.

Жалкое зрелище.

Уна приподняла голову. Были времена, когда её умиляла неуклюжесть кухонного мальчика – однако с тех пор Бриан успел вымахать, раздаться в плечах до ширины маминого шкафа и посвататься к Эльде, дочери конюха. А ещё напрочь позабыть о той дружбе, что когда-то их связывала. Уна даже завидовала этой способности легко забывать; ею же обладала, например, кузина Ирма и её щебечущие подружки.

Завидовала – потому что её этой способностью обделили боги. Или судьба. Уна пока не определилась до конца, верит ли она во что-то из этого.

– Понятно. Удачи в поисках.

– Спасибо, миледи… – Бри переминался с ноги на ногу, прижимая плошку к груди. Уна прошла мимо него и уже почти повернула за угол, но вдруг услышала: – Завтра вы уезжаете в Рориглан? Миледи Мора сегодня так сказала.

Сегодня… Будто бы на кухне не судачат об их отъезде с того же дня, как пришло письмо. Уна не верила ему.

– Да, завтра, – не оборачиваясь, сказала она. «Вы должны называть меня Бри, а не Бриан, миледи»… К тому, кто сам запретил называть себя полным именем, оборачиваться необязательно. Слуга или нет – для неё это было неважно. И всё-таки… Жизнь есть жизнь, конечно, и Бри сделал свой выбор. Кто знает, к каким сложностям и сплетням могла бы привести их дружба, продолжившись. – Завтра утром. А что?

– Ничего. – (Уна не видела Бри, но по голосу догадалась, что он улыбается. У него была хорошая, простая улыбка – не такая, как у кузины Ирмы, лорда Риарта или других её сверстников из ти’аргской знати. Бри любой мелочи мог улыбаться так, словно услышал новость, которой ждал всю жизнь). – Просто хотел поздравить Вас с маленьким кузеном. Не сочтите за дерзость, миледи.

Всё звучало бы замечательно, если бы Бри не добавил последнюю фразу. Уну передёрнуло.

– Не сочту.

Бри вздохнул. В башнях звуки разносились очень хорошо, поэтому Уна расслышала, что вздох был особенным – вздох человека, который набирается смелости. Она терпеливо ждала.

– Передайте, пожалуйста, мои поздравления и мой привет леди Алисии. Мне кажется, она должна меня помнить.

Разумеется, должна: тётя Алисия даже всех крестьян Делга и Роуви до сих пор помнит по именам, со всеми родственными связями… Что уж говорить о слугах. Уне хотелось развернуться и накричать на Бри (ну, или заклятием впечатать эту сметану ему в рубаху – для пущей зрелищности), чтобы он прекратил унижаться.

Вместо этого она спокойно пообещала, что передаст.

Бри снова вздохнул – и снова страдальчески. Он явно почему-то не хотел уходить. Иногда (довольно редко) мысли других людей становились слишком громкими и просачивались Уне в голову – как если бы кто-то бормотал на ухо знакомым, но приглушённым и сбивчивым голосом. Наверное, это была ещё одна из форм проявления Дара. Самая ненавистная. Уна порадовалась, что не слышит мыслей Бри сейчас.

– Благодарю, миледи. Знаете, мне бы тоже хотелось увидеть маленького Альена.

На этот раз Уна не выдержала и посмотрела на него через плечо.

– Маленького… Альена?

– Ну да, – Бри растерялся. – Я слышал, что так назвали ребёнка леди Алисии… Разве нет?

Слуги знают… И родители, конечно, знают. А вот она – нет.

Что ж, уже привычная ситуация.

Лорд Альен был для Уны главной загадкой Кинбралана – за исключением заковыристой загадки о том, что ей делать с собственной магией. Из странных недомолвок мамы, свирепых выкриков дедушки, из шёпота камней замка и дрожи осиновых веток проглядывала одна большая тайна. Эту тайну тщательно оберегали от посторонних – и от Уны. До какого-то возраста она была уверена, что у неё всего три дяди и что Горо и есть первенец, изначальный наследник дедушки. Лишь неверное воспоминание о зимнем дне из детства подсказывало правду. Ещё были редкие оговорки тёти Алисии – однако после каждой из них она ловко меняла тему и отказывалась отвечать на расспросы Уны. Всё стало иначе, когда Уна выросла и (тем более) когда в ней пробудился Дар.

Впрочем, она и до этого видела, как дедушка исходит гневом и болью, сыплет обличительными речами непонятно в чей адрес – точно перед ним призрак старого врага. Видела, что дядя Горо со злым азартом пускается в споры с ним, как только побольше выпьет. Слышала, что в разговорах старших (в тех, что – украдкой, шёпотом, за прикрытыми дверями) постоянно мелькает некий ОН: не то великий, исключительный человек, не то причина всех несчастий… На полях библиотечных книг и свитков – о магии и не только – Уне то и дело попадались записи и пометы, сделанные одним и тем же почерком – тонким и стремительным, красивым, но немного взахлёб. Видение с чердака-голубятни – о маге в терновых шипах, при свете луны – больше не возвращалось к ней; однако Уна чувствовала связь видения с реальным прошлым. С ещё одним порождением сумерек Кинбралана – с человеком, который почему-то покинул замок уже до её рождения, разорвав все кровные узы, поставив под запрет даже своё имя. Любое его упоминание ранило – хоть и по-разному – всех в семье; в замке не хранили ни его вещей (зато с одежды, детских игрушек и мечей Эйвира и Мелдона дедушка просто пылинки сдувал), ни портрета; в склепе и подземной усыпальнице не было плиты с его именем – значит, он всё ещё жив?..

К шестнадцати-семнадцати годам Уна всё же докопалась до того, как звали истинного наследника, старшего из сыновей дедушки. Позже она выяснила, что лорд Альен в юности отказался от титула, уехал в странствия и где-то пропал. Всё. И эти крупицы ей удалось собрать с большим трудом: отец молча улыбался и качал головой, слуги пожимали плечами или отделывались туманными намёками, соседи делились дикими слухами об изгнании из Ти’арга, об убийствах, о какой-то похищенной рабыне-миншийке… Если бы Уну не закалило чтение местных хроник и философских трудов, она бы, поверив во всю эту чушь, убедилась, что лорд Альен был отъявленным злодеем и все попросту стыдятся о нём говорить. Но поведение дяди Горо и тёти Алисии (да и отца, в общем-то) свидетельствовало совсем о другом.

О любви, которой зажали рот. Которую едва ли не задушили. «Не знаю я, где он, – нахмурившись, бросил однажды дядя Горо в ответ на очередные допытывания. – Брат Альен может быть где угодно, только не здесь… Или умер давно. Ох, Уна! – почти простонал он. – Тошно мне и говорить, и молчать об этом… Не спрашивай меня, ради всех богов. Хочешь, сходим проведать лошадей?»

Кем же был лорд Альен? Возможно, волшебником. Тогда он, скорее всего, уехал в Долину Отражений, но потом… Что потом? Его не пожелали видеть дома – или он сам решил не возвращаться? Мог ли дедушка порвать с ним из-за магии; точнее, только из-за неё?

А если были и другие причины… Они могут быть очень страшными – или очень значительными, раз до сих пор в секрете. Бесчисленные вопросы дразнили Уну; дразнила её и странная, немного пугающая связь с памятью лорда Альена, которую она ощущала. Так много всего упиралось в память о нём – и вот теперь тётя Алисия дала его имя ребёнку… Уне резко захотелось в Рориглан.

– Да… – рассеянно сказала она. – Верно. Мне пора к отцу, Бри. Увидимся.

***

Несмотря на погожий летний день, камин в покоях отца был жарко натоплен – как всегда. Едва переступив порог, Уна покрылась испариной. Когда Дар не получал выхода (как сегодня – из-за неудавшегося заклятия), она с утомительной остротой чувствовала перепады жары и холода, обычные в Кинбралане.

– Доброго дня, дорогая.

Отец тускло улыбнулся. Он был уже не просто худым – походил на скелет, обтянутый кожей. Лекари в недоумении качали головами: все подтверждали, что лорд Дарет сохраняет здравый рассудок и не отказывается от пищи, но она почему-то не идёт ему впрок.

Уна через силу улыбнулась в ответ и села на постель у него в ногах; взгляд потерялся в серо-рыжих ворсинках меха на одеяле. Лисьи шкурки. Отец вечно мёрзнет, даже сейчас. Уне снова захотелось уйти отсюда: тоскливая, до отчаяния, жалость мешалась с непонятным отчуждением от бледного, почти облысевшего человека перед ней.

Почему её Дар не способен дать силу для его исцеления?

Неспособен – или она просто недостаточно упорно ищет?.. И кто знает – принял ли бы исцеление магией сам отец, который за всю жизнь ни разу не осмелился возразить дедушке?

– Доброго дня, отец. Я пришла повидаться… – Уна помолчала. Отец ждал продолжения. В руке он сжимал недоеденное яблоко с ножиком – отрезал им крошечные ломтики и клал в рот. Яблоки и другие фрукты мама закупает на фермах в предместьях Меертона или ещё южнее: скудная земля Кинбралана не приносит таких краснобоких, налитых жизнью плодов.

За закрытым окном серел бок Синего Зуба, пестрящий мхом и кустиками травы. Дальше, за ним, в дымке поднимались Старые горы. Те, что виднелись отсюда, были ещё довольно пологими, поросли сосняком и осиной; но Уна знала, что за ними скрываются бесплодные серые скалы, вершины которых разрезают облака. За этим хребтом лежит Альсунг. Одолеешь перевал – и откроется извилистая дорога по холмам и ущельям. По ней, говорят, нужно с дюжину дней скакать вдоль хребта на северо-запад, чтобы достичь Ледяного Чертога… Их нежеланной столицы.

Нежеланной – или уже принятой? Той, с которой смирились?

Уна прекрасно знала, что ни один из лордов Ти’арга – в том числе из тех, кто скреплял союз с северянами браками или отправлялся в Чертог для придворной службы Двуру Двуров, королю Хавальду, – ни за что не скажет и не подумает: «Я из Альсунга». «Я из наместничества Ти’арг», – говорят все в этой стране, столько лет подавляя боль от унизительного слова «наместничество».

Лишь человеку, который лежит тут, под лисьим одеялом, это слово, похоже, не кажется унизительным. Вряд ли хоть что-то в Обетованном расстраивает его, кроме собственной немощи, – и это вполне справедливо.