Осиновая корона

– Ещё.

– Свеча на моём письменном столе. Мой дневник. Я бросила вести его год назад. В тот день, когда решила, что уже не овладею Даром. Свеча горела каждую ночь, пока я верила.

– Ещё.

– Тот огонь, которым я подожгла человека на тракте. Мне снятся его глаза. Он был негодяем, наёмником, но кричал от боли – так долго, прежде чем умереть. Он страдал дольше, чем дядя Горо. Я не знаю, простила ли себя.

– Ещё.

Индрис сказала это беззвучно, одними губами, но Уне уже и не надо было слышать. Пламя вошло к ней под кожу, затопив нездешним теплом. Боль от этого тепла прихотливо превращалась в наслаждение: ей давно, так безумно давно было холодно…

Уна не видела уже ни комнаты, ни Отражений, ни скучно-аккуратную стопку книг по магии на столе – но её голос вдруг окреп и зазвучал насыщенно, как чужой.

– Моя магия. Мой Дар. Правда, которую я ищу. И страсть, которой жду, – она полной грудью втянула дым с запахом гари и проговорила: – Мой настоящий отец и настоящий жених. Моё желание. Я хочу этого – хочу найти их обоих. И отомстить убийцам.

– Значит, найдёшь и отомстишь, – твёрдо ответила Индрис. – В тебе Дар, Уна Тоури. В тебе пламя. Вот что ты видишь… Отражение себя. Ты наша – так же, как твой настоящий отец. Добро пожаловать, ученица.

– Получилось, – громко прошептал Гэрхо, тыча пальцем в камин. – Смотрите! Самый редкий способ обрести его – и сработал!

Уна вцепилась в край стола, отходя от огненного забытья. Её трясло. В комнате для занятий воняло гарью.

Индрис смотрела на неё по-новому – с прежней лукавинкой, но как на равную. Уна ощутила гордость раньше, чем успела задаться вопросом о том, чем же тут гордиться.

Потом она заглянула в камин – и поняла. Там не было уже ничего, кроме кучи пепла.

А на пепле, поблёскивая лаком прямоугольной рамки, лежало маленькое зеркало.

ГЛАВА X

Северное море. Корабль «Русалка»

Путешествие, на взгляд Шун-Ди и без того долгое, явно затягивалось. Сар-Ту вёл «Русалку» с осторожностью бывалого морехода – и не менее бывалого преступника: старался избегать встреч с кораблями альсунгцев и миншийскими торговыми судами, которыми в это время года кишели и Восточное, и Северное моря. В самом грузе ничего противозаконного не было, да и присутствие на борту Лиса и Шун-Ди при желании можно было бы объяснить невинно: подумаешь – двое друзей плывут по делам в Ти’арг, а на кораблях поудобнее и поновее просто не нашлось места. Но Сар-Ту предпочёл не рисковать, за что Шун-Ди был ему благодарен.

Лис страдал. Он не любил море, как и вообще открытые пространства, – ведь детям лесов жизненно необходима прелая духота и тёмно-зелёный купол, скрывающий небо. Ещё отчаяннее Лис не переносил скуку и однообразие; это Шун-Ди уяснил ещё на западе, в Лэфлиенне. Новые впечатления, встречи и занятия требовались его беспокойной рыжей натуре постоянно, точно хьяна или вино – пьянице. Шун-Ди предусмотрительно запасся верёвочными головоломками и шкатулкой с набором миншийских настольных игр (шкатулка досталась ему в наследство от опекуна – разноцветные фишки, кости, стеклянные шарики, похожие на капли дождя; Шун-Ди до сих пор сам не знал, что делать с большей частью этих сокровищ), а ещё, порывшись в памяти, извлёк оттуда скудный запас купеческих баек, которыми мог поделиться.

Но Лису, конечно, было мало всего этого. От безделья он не находил себе места и пару раз (в своей манере – не то в шутку, не то всерьёз) признался, что еле сдерживается от того, чтобы вновь принять звериное обличье. Шун-Ди представил себе, что будет, если кто-то из команды встретит на «Русалке» лису цвета золота с янтарными, не по-животному умными глазами. Он бросился отговаривать Лиса, но тот лишь отмахнулся и сквозь хохот спросил, когда же Шун-Ди – Мнительный Зануда начнёт понимать иронию. И всё-таки, просыпаясь, Шун-Ди теперь каждое утро осматривал мешки и ящики в трюме – на предмет следов от когтей. Просто так, на всякий случай.

Привычка Лиса не спать по ночам, бродя по палубе и наигрывая на лире, изрядно донимала гребцов; что до Сар-Ту – тот просто откровенно свирепел, но уважение к Шун-Ди пока мешало ему объясниться с «менестрелишкой» по-мужски. Во время сильной качки Лис принимался язвить и жаловаться, как капризная дочка вельможи, а в штиль бок о бок с гребцами распевал непристойные песенки – чтобы не пялиться бездумно в бескрайнюю синеву. Он не притрагивался к сухарям, рису и солёной рыбе, зато мяса ему вечно было мало (а что поделать: Шун-Ди попросту не успел снабдить «Русалку» достойным провиантом – так же, как разобраться с денежными сложностями, которых немало накопилось за полтора года). Шун-Ди оставлял Лису свои полоски вяленой говядины и куски курицы, острые от специй; тот не благодарил, воспринимая это как должное.

По вечерам Лис развлекался тем, что подтрунивал над чётками Шун-Ди и его молитвами Прародителю (старая тем – но проезжаться по ней ему, кажется, никогда не надоедало) или заводил с Сар-Ту заумные разговоры о политике Обетованного, попеременно хуля то Альсунг с Ти’аргом, то Дорелию, а то и – полушёпотом – Светлейший Совет Минши. «Неужели им самим выгодны такие зверские законы против пиратов? Это же надо – смертная казнь…». Однажды на закате Шун-Ди не удержался и сказал, что Лис противоречит сам себе; тот сузил жёлтые глаза и гортанно протянул на родном языке: «Это называется – двойные правила, Шун-Ди-Го. Двойные нормы, двойные оценки. Не забывай, что Двуликие не обязаны мыслить так же просто, как вы. Любую ситуацию можно развернуть и так, и эдак. Разве не это доказывают ваши легенды и песни?»

Шун-Ди не знал, что ответить. Он никогда не умел препираться с Лисом, а на корабле это вдвойне выматывало. Острое, хмельное счастье первых дней прошло, уступив место какой-то сложной смеси. Впрочем, Шун-Ди по-прежнему каждый вечер задавал себе один и тот же вопрос – и ответ получал тот же самый. Он не жалел, что ввязался в эту авантюру, бросив всё.

Не жалел, что везёт яйцо Рантаиваль в Ти’арг.

С драгоценной «Вещью» в руках Лис преображался. Мурча что-то непонятное, он ласкал и гладил серебристую скорлупу, баюкал яйцо, как ребёнка, или просил Шун-Ди приложить ухо к скорлупе и слушать, как шевелится внутри крошечный дракон. Шун-Ди не слышал ничего, кроме тишины (неудивительно, если подумать об остроте слуха оборотней), но кивал и улыбался, чтобы не расстроить Лиса. Они везли яйцо в отдельном ящике, выложенном изнутри лебяжьим пухом: ему нужно было тепло. Опасаясь качки и шторма, Лис настоял, чтобы ящик примотали цепью к крюку в стенке трюма; Шун-Ди порой казалось – будь его воля, он и спал бы в обнимку с яйцом. Скорлупа была тёплой, покрытой тёмно-синими и серыми прожилками; в длину вытянутое яйцо почти достигало локтя. Шун-Ди тоже считал, что оно красиво. Правда, наблюдать за Лисом в такие моменты было ещё увлекательнее, чем за самим яйцом: он даже дышал иначе, часто и глубоко. Похожим образом действовали на него лишь охота и музыка.

На девятый день плавания Сар-Ту сообщил, что «Русалка» вошла в воды Северного моря. Лис приободрился: гавань Хаэдрана была теперь уже не так недостижимо далека. От его бодрости и Шун-Ди стало полегче; день промелькнул быстро.

А вечером, когда закат раскрасил небо и море широкими мазками жёлтого и розового, словно ширмы в покоях богатой шайхи, они с Лисом снова уединились в трюме – проверить «Вещь». Шун-Ди откинул крышку, и Лис издал сдавленный вскрик.

– Что та… – Шун-Ди осёкся.

Яйцо, конечно, никуда не пропало со своего пухового ложа. Но на его остром конце появилась сеть мелких трещинок. Так, будто…

– Он вылупляется, – с неописуемым выражением лица прошептал Лис. – Детёныш вылупляется, Шун-Ди-Го.

– Детёныш… – (Какое-то время Шун-Ди просто смотрел на трещинки. Они были тонкими, изломанными, будто линии на человеческой ладони – если не считать цвет. Они были чем-то совершенно неуместным и поразительным здесь, на «Русалке», и вообще в жизни Шун-Ди с острова Маншах, сына рабыни, торговца маслами и мазями. Шун-Ди не знал, чего в нём сейчас больше: восхищённого благоговения или паники). – Ты хочешь сказать… Дракон?

– Ну, конечно, не пчела же! – (Тонкие ноздри Лиса ликующе дрогнули). – И не лев. И даже не голубь, чтобы носить письма Шун-Ди Понятливому. Разумеется, дракон.

– О Прародитель… – (Шун-Ди захлопнул крышку, не позволив Лису заключить яйцо в объятия. Тот плеснул в него свирепой желтизной глаз, но и эта желтизна сейчас не имела власти). – Почему ты не предупредил, что уже пора?

– А откуда мне было знать? – невозмутимо произнёс Лис. Он скрестил руки на груди и явно не собирался ничего добавлять.

Шун-Ди тяжко вздохнул. Возразить, на самом деле, тоже вроде бы нечего… Он опёрся локтем на ящик и водрузил голову на кулак: так ему проще думалось.

– И когда? Сколько у нас времени?

Лис всплеснул руками.

– Ты спрашиваешь так, будто у меня хвост и крылья!.. Ну, чешуйчатый хвост, я имею в виду. – (Он ухмыльнулся – не без кокетства; хвост у него был действително роскошный, и Шун-Ди помнил его даже наощупь). – Я не Рантаиваль, Шун-Ди-Го. И вообще не дракон. Понятия не имею. Эсалтарре не делятся с моим народом подробностями личной жизни. И я никогда не имел чести знать, каковы точные сроки созревания их зародышей.

Этого ещё не хватало. Заныла переносица, а корабль, как по заказу, вдруг сильно накренился влево; Шун-Ди потёр лоб костяшкой пальца. Он давно не испытывал такой растерянности.

– Я думал, что мы везём ребёнку Повелителя Хаоса яйцо дракона. Яйцо, а не живого… Во имя Прародителя, Лис! – шёпотом простонал Шун-Ди, не в силах смотреть на этот счастливый белозубый оскал. – Что он будет с ним делать? Ты говорил, что это должен быть ти’аргский лорд – точнее, незаконорождённый сын…

– А кто говорил о сыне? Это вполне может быть и дочь. Андаивиль не уточняла, знаешь ли.

Ещё лучше. Знатная девушка-северянка (а может, уже и не девушка – вдруг замужняя дама?), которой перепадёт внезапный и бесполезный подарок в виде дракона. Девушка, которая, возможно, никакого представления не имеет о своём настоящем отце.

Которая – почему бы такому не случиться?.. – и волшебницей-то может не быть. Что делать, если в её крови не больше магии, чем в дряхлой посудине, на которой они плывут, или в самом Шун-Ди? Разве тогда яйцо (или уже детёныш… нет, лучше по-прежнему размыто называть похищенное «Вещью») не окажется в итоге в руках мужчин-политиков, лордов, ти’аргского наместника? И можно ли тогда будет сказать, что они спасли дар Рантаиваль от алчности Светлейшего Совета?

Нет, конечно.

Они подольют масла в огонь войны, но иначе. Просто бросят кусок мяса другому борцовому псу. Собачьи и петушиные бои были любимым развлечением знати в Минши; у Шун-Ди они всегда вызывали отвращение. Трудно представить, что на них чувствует Лис. Хотя, если речь о петушиных боях и если он голоден… Шун-Ди покачал головой: хватит отвлекаться. Нужно сосредоточиться на проблеме – благо, она немала.

Пока Шун-Ди раздумывал, есть ли смысл делиться своими соображениями с Лисом, тот смотрел на него с насмешкой и сочувствием; преобладала насмешка. Так и продолжалось несколько минут: Шун-Ди смотрел на Лиса, а Лис – на Шун-Ди. Потом Двуликий улыбнулся, и его смуглые пальцы отстучали по крышке ящика какой-то бодрый мотив.

– Вижу, о чём ты думаешь, Шун-Ди-Го – Не-Верящий-в-Двуногих-Сородичей! Дитя Повелителя Хаоса не откажется от дракона просто так. Эсалтарре считают это дитя наследником Повелителя по крови и дару. А они не бросаются такими оценками, особенно Андаивиль.

– Если будет нужно – откажется, Лис, – устало сказал Шун-Ди. Как объяснить этому золотистому чудаку, что он живёт идеалами запада, а в Обетованном их приходится отодвигать? – Если это женщина…

– Не все женщины поступают так, как миншийки, – заметил Лис. – Не все считают себя рабынями, во всём обязанными мужчинам.

– …Или мужчина, преданный королю и наместнику. Мы должны быть готовы к этому. И потом – что он или она будет делать с драконом в Альсунге, где магия почти под запретом?

– А это уже не касается никого, кроме него или неё, – серьёзно ответил Лис. – Драконы сообщили, кого хотят видеть владельцем яйца. Недвусмысленно сообщили: рёв Рантаиваль до сих пор звучит у меня в ушах. – (Он встряхнул головой, и Шун-Ди на миг привиделось, что к лисьей голове прижимаются мягкие треугольные уши). – Мы выполняем их волю, только и всего. Дальше всё решит наследник Повелителя. И в его выбор я верю.