Шерше ля вамп

Она сама была порождением солнца. Именно такой он увидел ее в тот незабываемый майский день, когда сосредоточенно протирал свой верный кастом[1 - Кастом – собранный вручную мотоцикл с использованием большого количества тюнингованых запчастей; пользуется наибольшим уважением среди байкеров. – Здесь и далее примеч. авт.] у обочины на Воробьевых горах. Словно цунами пронеслось за спиной. Обернулся – и ослеп. Закатный солнечный свет обнимал гибкую черную фигурку с разметавшимся облаком волос. Он опустил глаза, борясь с внезапной слепотой, а она шагнула к нему, и солнечный свет плавленым золотом растекся у ее ног, обутых в красные кроссовки. Он поднял глаза – медленно, чтобы не ослепнуть снова, открывая ее для себя сантиметр за сантиметром. Стройные ноги в узких черных джинсах, красный шлем – слишком громоздкий для такой изящной руки (и как она только его удерживает!), расстегнутая красная курточка, вздымающаяся грудь – как будто она не ехала, а бежала или летела – на своих собственных крыльях, цвета алого закатного солнца. Но конечно же никаких крыльев не было. А может, она просто не пожелала демонстрировать их первому встречному… монтеру.

Он хмыкнул, услышав ее вопрос.

Не дождавшись ответа, она нетерпеливо тряхнула копной рыжих волос и повторила:

– Это ведь ты Барс?

– Ну я. – Собственное прозвище, данное приятелями-байкерами за бесстрашный стиль вождения, показалось ему глупым. Он вытер испачканные маслом руки о грязную тряпку и с вызовом поднял глаза. – И что, Златовласка?

Ему показалось, она вспыхнула. Ямочки, прежде приветливо подмигивавшие ему в уголках губ, вдруг спрятались, а сами губы сердито сжались. Даже рыжие кудри и те, казалось, стали жестче и из плавленого золота превратились в золотые стрелы.

– Мне сказали, что ты здесь лучше всех в моторах разбираешься, – небрежно уронила она. – Но, похоже, наврали.

Она развернулась и шагнула к своему красному спорту[2 - Cпорт – спортивный мотоцикл.]. Так стремительно, так неизбежно, что Андрей понял: сейчас цунами повторится и она умчится из его жизни так же быстро, как ворвалась. И он больше никогда, никогда ее не увидит. И это было так невыносимо, что он сам не понял, какая сила подкинула его вслед за ней. Только почувствовал, что ладонь окутало рыжим шелком, а через мгновение две зеленые молнии, выстрелившие из центра ее глаз, пригвоздили его к асфальту. И он, словно обжегшись, отдернул руку, которую осмелился положить ей на плечо.

– Да подожди ты, – неловко проговорил он, убирая руку за спину. Ладони было тепло, словно в нее скользнул солнечный зайчик, и он невольно сжал кулак, стремясь задержать зайчика в руке – очень осторожно, чтобы его не помять, но достаточно плотно, чтобы не дать ему сбежать. – Что случилось-то?

Рыжая с сомнением посмотрела на него, словно раздумывая, достоин ли он второго шанса. А потом ее губы раздвинулись и на щеках зажглись солнышки-ямочки. Она что-то говорила ему о странности в моторе, которая ее беспокоит, а он только кивал головой, заранее во всем с ней соглашаясь и не в силах оторвать взгляда от этих пленительных солнышек.

Неполадка оказалась ничтожной, он справился с ней за две минуты. Но потом еще долго копался в моторе – было приятно ощущать на себе взгляд его рыжей хозяйки, чувствовать ее близость на расстоянии вытянутой руки и, как сладкий опиум, вдыхать аромат ее волос, которые пахли свободой, счастьем, солнечным берегом и далекими странами.

– Ну что там? – не выдержала рыжая.

Он глянул на нее волком, в душе кляня себя за то, что так расклеился. Подумаешь, золотые волосы, зеленые глаза! Одни неприятности от этих баб: сначала западают на твой мотоцикл и косуху, возбуждаются от запаха бензина, въевшегося в кожу, и считают тебя суперменом ночных дорог, а потом начинается… «Где ты пропадаешь? Опять со своими дружками шлялся! Ненавижу твой мотоцикл – так бы и разбила! Я хочу нормальную жизнь». Проблема только в том, что ему нормальной жизни недостаточно. Он умирает без дорог и без скорости, без ветра в лицо, без асфальта, стелющегося под колеса. И ни одна женщина в мире не заставит его отказаться от этого. Взглянул рыжей в глаза и понял: с ней все по-другому. В ее взгляде – адреналиновый кайф, гонки на скорости двести километров в час, трасса длиною в жизнь. Предки наверняка считают ее сумасшедшей и, будь их воля, заперли бы ее в четырех стенах. Но разве такую, как она, можно запереть в клетке?

– Готово, – охрипшим голосом проговорил он.

Она благодарно расцвела, ямочки ослепили его своим сиянием.

– Тебя как зовут-то? – спросил Андрей.

– Меня тут знают как Лису.

– Так что, Лиса, прокатимся?

Она азартно кивнула и прыгнула за руль своего спорта. Вот те на! Он-то предлагал прокатить ее на своем кастоме, чтобы она прижималась к нему, окутала его своими золотыми волосами и, может быть, даже визжала от восторга.

– Догоняй! – звонко выкрикнула она, и рыжие волосы полоснули по ветру. Цунами понеслось по московской дороге, набирая скорость.

– Ну, Лиса, погоди, – ухмыльнулся он, прыгая на мотоцикл. – Догоню, еще как догоню!

Они гоняли по опустевшим дорогам всю ночь, останавливались, болтали обо всем на свете, снова гоняли. Рассвет застал их снова на Воробьевых.

Она смеялась, дразнила, уворачивалась от его рук и губ. Андрей уже отчаялся, но с первыми солнечными лучами она сама приникла к нему губами, всеми озорными своими ямочками, золотыми своими волосами, и ему показалось, что в него хлынул солнечный свет всего мира. С того рассвета ему всегда было светло – даже глубокой ночью ему светили солнышки-ямочки, и весь мир, казавшийся прежде враждебным и ощетинившимся, как еж, стал большим и теплым солнцем.

С Лисой все было по-другому. Она принимала его таким как есть, не пыталась переделать из вольного странника в домашнего мальчика, не ревновала его к мотоциклу… Вместе они исколесили полстраны, срывались на байк-фестивали, принимали участие в мотошоу. Они проложили свои дороги из Москвы в Тамань, Севастополь и Иркутск. Тысячи километров фееричного счастья и опьяняющей скорости, миллионы звезд над головой – и они вдвоем на целом свете. Никак не надышаться ветром, не напиться поцелуями, не насытиться друг другом – вот оно, их шальное счастье. Палаточный лагерь на берегу Черного моря был раем на земле, а их палатка – дворцом. Они видели, как лазеры вспарывают бархатную крымскую ночь, и считали холодные звезды Байкала, до хрипа подпевали песням «Алисы» и отчаянно целовались под «Арию». Лиса утешала его, когда в финале номинации на лучший байк его обошел соперник, а Андрей был готов убить каждого из байкеров, раздевавших ее глазами, когда ее назвали «Мисс байк-шоу». Даже в лучших друзьях он теперь видел угрозу. Только для него эти смеющиеся русалочьи глаза, только для него эти упоительные ямочки, только для него эти пьянящие губы – и он ни с кем не намерен делиться.

Он стал ревновать ее даже к мотоциклу! Когда Лиса, дав по газам, уносилась на своем красном спорте, ему казалось, что мир пустел, дороги теряли свою привлекательность и из желанных трасс превращались в полосы опасностей. Андрей ненавидел всех водителей, которые мчатся по тем же дорогам, что и Лиса, а красный развороченный мотик стал его постоянным ночным кошмаром. Впервые он понял страх матери, провожавшей его из дома с такой тоской в глазах, будто не на дорогу – на войну провожает. И это облегчение в ее взгляде, когда он возвращался: словно она уже не ожидала его увидеть. Понял и ужаснулся: каким эгоистом он был. После смерти отца он нашел спасение в мотоцикле и скорости, а мать, потерявшая мужа, пребывала в аду из-за страха лишиться и сына. Теперь тот же ад переживал он сам: каждый раз, когда Лиса уезжала прочь и он сходил с ума при мысли, что может ее больше никогда не увидеть. А когда она возвращалась, он хмелел от счастья и сердце взрывалось праздничным фейерверком, озаряя всю вселенную.

Она была его солнечным зайчиком. Казалось, в ее венах течет концентрированный солнечный свет. Иначе почему так тепло и радостно рядом с ней? Она была солнечным затмением. Он мечтал приковать ее к себе крепко-крепко, но понимал, что солнечного зайчика не удержишь ни в руках, ни в наручниках. Можно только сделать так, чтобы ему не захотелось тебя покидать. Никогда. А для этого нельзя показывать свой страх, нельзя проявить слабинку, нельзя, чтобы Лиса поняла, что без нее он сразу умрет…

До годовщины их знакомства оставалось меньше месяца, когда зазвучали тревожные сигналы. Лиса стала рассеянной, в ее русалочьих глазах загорелся опасный огонек решительных перемен, а в душе поселилась тайна – тайна, которой было суждено их разлучить. Он не знал имени своего соперника, но видел, как Лиса становится тихой и задумчивой, как все меньше удовольствия ей доставляет скорость, как она отдаляется от него, избегая близости, в которой никогда прежде ему не отказывала и даже наоборот – всегда была более ненасытной, чем он.

В тот вечер Воробьевы горы тонули в закатном зареве, и вся она была словно объята светом. Глядя на нее и чувствуя, что дороже нее нет никого на свете, Андрей загадал: только бы продержаться до годовщины их знакомства и тогда все будет хорошо. Мороки разлуки развеются, и они будут вместе навсегда. Вечно молодые, влюбленные в свободу, пьяные от счастья.

– Я хочу тебе что-то сказать, – торопливо проговорила она тогда и все испортила. У Лисы был такой решительный и немного виноватый вид, что он понял: она его бросает.

– Не надо, – остановил он ее, испугавшись. Только не сегодня. Он не готов услышать, что она уходит от него.

– Но это важно, – с настойчивостью возразила она.

– Скажешь завтра. – Он нашел в себе силы улыбнуться.

Лиса, разочарованно кивнув, покорилась. А Андрей вздохнул с облегчением – у него впереди была целая ночь счастья. Ночь, когда он еще верил, что Лиса принадлежит ему и перед ними открыты все дороги мира.

Он еще тогда не знал, что этой ночью умрет. Когда Лиса, взмахнув на прощанье рукой, умчалась в закат, он был еще жив. К утру, когда он, оборвав ее неотвечающий мобильный телефон, услышал в трубке ответ, он едва дышал. Его сердце остановилось, когда вместо звенящего голоса Лисы отозвался чужой бас – глухой и скорбный. «Убита» – это слово пронзило его агонией, кривым восточным кинжалом прошлось по всему телу, сбивая с ног, оглушая, убивая. Вытравило из его сердца весь солнечный свет, выжгло радость и заполнило леденящей смертельной тоской.

Андрей мчался по Москве, не разбирая дороги. Чуть не разбил мотоцикл, которому прежде поклонялся, швырнув его на обочину. Он бежал к ней – беззащитной фигурке, лежащей среди пожухлой листвы под набирающим цвет каштаном. «Молодая какая, красивая! Бедная девочка… Живого места не осталось», – прошивали его пулеметные очереди шепотков зевак.

Бросившихся к нему милиционеров он сшиб, как кегли. Никто не мог ему помешать приблизиться к Лисе. Даже ветер, неожиданно жестко отвесивший ему пощечину, за то, что не удержал, не уберег… Запрокинутое лицо Лисы с неподвижными глазами было мертвенно-бледным, волосы червонным золотом разметались по земле, словно сломанные крылья, а красная курточка вдруг превратилась в перья – и алые лоскуты заполоскали по ветру, распространяя вокруг запах смерти. Андрей рухнул на колени, и джинсы моментально напитались красным. Нащупал руку Лисы – та была влажной от крови.

– Парень, – глухо сказал в спину один из милиционеров, не осмелившись ему помешать, – только больше ничего не трогай.

Так он и просидел, держа ее руку в своей, пока приехавшие судмедэксперты деловито не оттеснили его от Лисы, равнодушно называя ее между собой телом.

Зеваки и не думали расходиться. Кажется, их стало даже больше.

– Из-за мотоцикла убили, – взахлеб рассказывала какая-то бесформенная тетка в наспех накинутой на халат куртке. – Наркоману на дозу надо было денег достать. Она закричала, отдавать не хотела. Вот он и озверел!

Андрей споткнулся, словно под ногами натянули леску, подскочил к тетке и рявкнул:

– Где он?!

Та испуганно попятилась.

Если она сейчас скажет, что убийца здесь, сидит в милицейском фургоне, он не станет медлить ни секунды. Руками разорвет металлическую обшивку машины и свернет ему шею. Такой твари не место среди живых. Убийца не имеет права даже дышать тем воздухом, которым еще недавно дышала его девочка.

– Где убийца?! – гаркнул Андрей для непонятливой курицы.

– Так сбежал, – растерянно заморгала она.

Видимо, что-то страшное отразилось в его взгляде: кровь отхлынула с лица тетки, и та завизжала как перед лицом самой смерти. Милиционеры повернулись на шум. Андрей быстро зашагал к дороге. Нельзя терять ни минуты. Эта тварь и так слишком долго задержалась на свете.

В ту ночь он умирал дважды: когда узнал о смерти Лисы и когда увидел ее бледное лицо, красные перья на груди и сломанные крылья за спиной. Но больнее всего было в третий раз, на похоронах: когда стремительно постаревшая мать Лисы, захлебываясь слезами, поведала о результатах судмедэкспертизы: «Алисочка была беременна». Вот что за новость ему приготовила Лиса, вот о чем хотела рассказать в тот вечер. Если бы только он выслушал ее тогда, он бы не отпустил ее от себя ни на шаг. Убийца нашел бы себе другую жертву, а она осталась жива. Она и их ребенок. А теперь ее хоронили в тот же день, когда они познакомились год и целую жизнь тому назад.

Теперь уже ничего не исправишь. Ветер, одурев от горя, треплет ленты на траурных венках, замерзают живые цветы на свежей могиле. Солнечные зайчики не проникнут под землю, не позолотят закатным цветом локоны, не разбудят навеки уснувшую принцессу ото сна.

– Спи спокойно, Лиса. – Он положил на могилу, покрытую чайными розами, два свежих цветка. И, прикусив губу до крови, добавил: – Обещаю, я за тебя отомщу.