Неуязвимость

буди меня, береди меня
сейчас мы непобедимые,
идиллией обнажённые
как будто навеки юные

…и в слегка комариной, жасминовой темноте
мы друг другом на ощупь любуемся, как слепые

ты не знаешь, как я боюсь, что наступит день
я не знаю, какие боги тебя слепили

твой бессовестный профиль, и долгий рельеф бедра,
и всё прочее совершенство кошачьих линий
мы слепцы до зари, мы невидимы до утра,
первобытные дети из тёпленькой божьей глины

завтра будет опять обязательный день цифровой
грохот вечной войны в несмолкающем писке моды

но я знаю, что вновь возвращусь в терпкий запах твой
как в объятья самой природы

и в бою меня это знание убережёт,
без сомнений, почти что без шуток и без церемоний
я на восемьдесят процентов спокойное море
доброй ночи, мой бережок

«Пусть птица видит нас на золоте полей…»

Пусть птица видит нас на золоте полей,
как мы похожи на
две крохотные руны.
А кто на свете всех румяней и белей?
А ты, моя заря, ты, ласковая юность.

Зависнув в облаках, пусть птица видит, как
пьянеем травяным мы древнерусским духом,
ведь в тишину, что мотылькова и дика,
спадает время с нас бессильнейшим недугом.

И остаёмся мы стоять – в руке рука,
до первородности обнажены друг другом.

По несколько секунд, минут, часов, веков
стекает время, точно пот, из тела
в бескрайний звон цикад, что дик и мотыльков.
И мы молчим вдвоём, как ты того хотела.

Мы только пара рун, переплетённых рук,
пока нет связи с двадцать первым веком,
давай ещё с тобой побудем на ветру,
ведь я немножко управляю ветром.

Пока молчит айфон, славянский пантеон
хранит нас всем вокруг, что травян|о и сине.

И видим птицу мы, и будто слышим звон,
звучащий непонятно, но красиво.

«Вечернее поле лечит тонкими чудесами…»

Вечернее поле лечит тонкими чудесами,
которые по одному случались и раньше:
вот колдует ветер твоими растрёпанными волосами,
вот закат впереди, точно облепиха, оранжев.

Воздух прян и тихонечко зелен – не надышаться,
облака резвы, как полярные медвежата.

Непонятно, оно ли это, то самое счастье,
но внутри разжимается что-то, что было сжато.

Ибо если всё это и помнишь – то по отдельности,
а теперь стоишь,
будто перед живой мозаикой,
и буквально дуреешь от ясности, от беспредельности,
так, что думаешь: «Мать твою за ногу!»

Так, что думаешь: «Господи, если ты есть, ласковый
и большой,
пусть все эти цветы – твои дети, чтобы я им немножко
сестра,
лишь бы мне ещё постоять тут с растрёпанною башкой,
с глазами чистыми, рыжими от твоего костра!»

И когда оттикают часики моей сумасшедшей жизни
в каком-нибудь муравейнике из бетона да из камня,
ты пошли за мной не старуху, а девочку в модных джинсах,
с длинной косой и выбритыми висками.

Пусть помчит меня в классной тачке по долгой —
предолгой трассе
под отборнейший хеви-метал, такой эпиграф.

А потом будет зелено-зелено, и ветер бескрайне ясен,
и закат навсегда до одури облепихов.

«мы небо…»

мы небо