И все небо для нас
– Все в порядке? – интересуется дядя, поравнявшись со мной.
– Вроде того.
– Выглядишь расстроенной.
Больше всего в чужаках меня раздражает внимательность. Почему родные никогда ничего не замечают, а едва знакомый человек будто сквозь кожу смотрит?
– Просто думаю… Вот бы мама это увидела.
– Ей бы понравилось.
– Мила, осторожнее! – Замечаю, что сестра слишком резво скачет возле камней.
Поле и колосья пшеницы заканчиваются. Начинается лес с могучими деревьями. Их кроны укрывают нас от палящего солнца.
– И все-таки… – Гляжу под ноги, подбирая слова. – Почему ты тратишь столько времени и сил на эту… прогулку вместо того, чтобы привезти нас домой на автобусе или такси? Скажи честно.
– Вам это нужно, – отвечает дядя, наблюдая за Милой.
Сестра подобрала палку и размахивает ею, отбиваясь от невидимых врагов.
– Мне лично нужны кровать и тишина, – хмыкаю.
– Верю. – Дядя добродушно улыбается. – Но все же попробуй дать выход эмоциям.
– Зачем?
– Ты зажала себя в тисках ответственности. Боишься заплакать перед сестрой, потому что ты для нее пример. Но теперь у тебя есть я. Позволь себе жить как обычный подросток.
В груди закипает волна негодования. Да что он обо мне знает, чтоб вот так критиковать?! Но едва я раскрываю рот, как издалека доносятся вопли сестры.
– Мила! – Мчусь на ее голос. – Мила!
Дышать тяжело, пот течет в глаза, одежда прилипла к телу. Сестра стоит по колено в озере и размахивает руками, поднимая брызги. Она смеется и радуется.
– Вела, смотли, водичка! Теплая!
У меня чуть сердце не остановилось, а ей весело.
– Подожди, глубину проверю. – Беру палку и продавливаю дно.
Никаких ям и скрытых провалов.
Кроссовки вязнут в мокрой земле, и я стою в иле по щиколотку. С громким хлюпаньем выхожу на сушу, снимаю обувь и хорошенько прочищаю, сидя на корточках у воды.
– Далеко не уходи, слышишь? – Показываю сестре кулак.
Она высовывает язык и обрызгивает меня.
– Не хотите искупаться и перекусить? – Дядя ставит рюкзак на траву. – До дома недалеко.
– То есть? – уточняю я.
– Переплывем озеро на лодке.
Мила подбегает к нам и поворачивается спиной:
– Ласстегните молнию!
Дядя тянет к ней руки. Опережаю его и помогаю сестре снять наполовину мокрое платье. Она остается в нижнем белье и хочет скинуть майку, но я ей запрещаю.
– Но мне жалко! – канючит сестра.
– Сейчас искупнешься, и жарко не будет.
Не собираюсь раздеваться перед Тихоном. Слишком много мерзких историй читала в интернете про то, как родственники причиняли боль маленьким девочкам. Поэтому я остаюсь в одежде и приглядываю за Милой с берега.
– Ты уже умеешь плавать? – спрашивает дядя у сестры.
– Да! Я ходила в бассейн! – хвастается она.
– Мила, плавай вдоль берега. Здесь тебе не бассейн, спасателей нет, поняла?
– Поняла, – дуется Мила.
Пока она плещется, мы с Тихоном подготавливаем площадку для обеда. Он достает плед и раскладывает на траве. Кукуруза ждет своей очереди, вода в бутылке противно теплая. Как же не хватает холодильника или льда.
– А ты не хочешь? – Дядя кивает в сторону озера. Качаю головой.
– Почему?
– Я ведь уже говорила, что пока не могу тебе доверять. И… – Замолкаю, раздумывая, следует ли говорить ему это. – Неужели ты сам не понимаешь, как это выглядит?
– Что?
– Ну… как-то странно будет, если я кинусь в озеро без купальника, а ты останешься смотреть на все это со стороны.
Взгляд дяди на мгновение становится тяжелым, потом отстраненным. Он покачивает головой и кивает.
– В современном мире быть мужчиной тоже опасно. – Фыркаю, но не успеваю его перебить – дядя продолжает: – Я понимаю, что девочкам лучше быть бдительными. Вам приходится опасаться незнакомцев, следить, чтобы с младшими сестрами не случилось ничего плохого. Но не все мужчины извращенцы. Нам тоже иногда достается от женщин.
Отворачиваюсь и смотрю на счастливую Милу с розовой шляпкой на голове. Сестра снимает ее только на ночь. Как же легко Тихон купил ее доверие. Боюсь, что скоро она окончательно ему доверится, а меня слушать перестанет.
– Вера! – Дядя щелкает пальцами, привлекая мое внимание. – Раз ты мне не доверяешь, пообещай кое-что.
Напрягаюсь, и он это замечает. Голос дяди смягчается:
– Пообещай, что попробуешь быть обычным подростком, а не строгой мамосестрой.
Долго терзаю его взглядом, размышляя над ответом.
– Ну… посмотрим, – неохотно отвечаю я. – Но это не значит, что я перестану присматривать за сестрой.
Больше мы не разговариваем, пока уставшая Мила не вылезает из воды. От нее пахнет болотом и илом. Споласкиваем руки чистой водой, протираем антибактериальными салфетками и садимся есть кукурузу.
* * *После сытного перекуса мы с Милой отходим за деревья, чтобы она переоделась в чистое белье. Прикрываю ее от дяди широким пледом. Тихон убирает следы нашего пребывания: складывает остатки кукурузы в мешок, туда же отправляются листья и объедки. Он никогда не мусорит, всегда выглядит опрятно. Только сейчас замечаю, что в доме он побрился, – пропала щетина.
– Всё! – довольно заявляет Мила.
В этот раз она надела желтое платье – наверняка вечером будет смотреть «Красавицу и чудовище».
– Далеко до лодки? – Складываю плед в рюкзак.
– Полчаса ходьбы.
– Так ведь солнце вовсю жарит, не напечет?
– По прогнозу обещали облачность. Узнаем, когда доберемся до места.
Мила скачет кузнечиком, напевает какую-то песню и успевает полюбоваться полевыми цветами. Неподалеку кружат насекомые.
– Мил, осторожнее, там шмель летает! – кричу я.
– Ага, – равнодушно отзывается сестра, чуть ли не вплотную разглядывая насекомое.
– Она бесстрашная, – замечает дядя.
Мила держит ладошку рядом с цветком, а по ней ползает шмель. Она улыбается и не шевелится.
– Щекотно, – делится сестра, когда мы приближаемся.
Наконец она пересаживает шмеля на цветок и уносится вперед.
– Да, в этом вся проблема. – Вытираю пот со лба и опускаю козырек кепки пониже.
– В чем именно?
– Она слишком храбрая. Когда-нибудь ей за это достанется.
– Слышал, что у нее были трудности в школе.
– Откуда ты знаешь?
– Я же оформлял опеку, – поясняет дядя. – И документы из школы тоже забрал. Там и рассказали, что Мила – чувствительная девочка.
Только сейчас понимаю, что больше не увижусь ни с прежним классом, ни с теми девчонками, которых называла подругами. И, самое смешное, что я ничего не чувствую. Ни легкости, ни грусти. Мне все равно.
– Упомянули вскользь, без подробностей. Расскажешь? Я должен знать, к чему готовить Милу. Вы обе пойдете в новую школу, и ей наверняка будет сложнее адаптироваться, чем тебе.
Об учебе я совсем забыла. Все, что важно сейчас, – просто идти, присматривать за сестрой и соблюдать режим. Давно живу как робот.
– Я сама толком не в курсе. В школе сказали, что она побила какого-то мальчика, а сестра – что наваляла ему за дело. Он обижал одноклассниц, и она решила вступиться за них. Выговор почему-то сделали ей, а не тому задире.
Дядя улыбается. Его взгляд грустный, но из-за морщинок у глаз кажется, что это добрая грусть. Если сравнить ее со вкусами, то я бы описала ее как соленую карамель.
– Потому что миром правят стереотипы, Вера, – замечает Тихон. Киваю. – Общество так натренировали. Если мальчики дергают девочек за косички и заглядывают им под юбки, то это якобы нормальный процесс взросления. На самом деле таким образом взрослые поощряют в сыновьях склонности к насилию и нарушению чужих границ. Интимная жизнь должна оставаться неприкосновенной, и я сейчас говорю не о сексе.
Такого от него я уж точно не ждала. Бывало, что я обсуждала с подругами темы или шутки, связанные с половым созреванием, но не с мамой. А тут не только мужчина, но еще и родственник, не стесняясь говорит о таких вещах.
– Я тебя смутил?
Отворачиваюсь.
– Извини, если затронул чувствительную для тебя тему. – Он недолго молчит, а потом доверительным тоном добавляет: – Помни, табу – те же стереотипы. По-настоящему свободной ты станешь тогда, когда они перестанут тебя волновать. Только проявляй осторожность, потому что свобода от ограничений разума и вседозволенность – разные вещи.
Не пойму, что творится у него в голове. Как ему такие мысли на ум приходят? И зачем он озвучивает их мне? После долгой паузы выдаю:
– Ты странный.
– Я знаю, – добродушно смеется он.
* * *Когда мы подходим к небольшому ангару, на небе стягиваются облака и заслоняют собой солнце. Ветерок становится прохладным. Мила, напрыгавшись, устало бредет рядом. Раньше она часто хватала меня за руку, но за последние дни в пути отдалилась.
– О, Тихон! Давно ты к нам не заходил! – Нас встречает крупный крепкий мужчина.
– Добрый день, Вано. – Дядя пожимает его руку.
Судя по имени и внешности, Вано грузин.
– Это те девочки, о которых ты говорил? – улыбается он широко и дружелюбно. – Племяшки твои?
– Да. Вера и Мила.
– Плиятно познакомиться! – влезает сестра и протягивает к огромному по сравнению с ней Вано маленькую ручонку.
Он склоняется, аккуратно сжимает ее пальцы:
– Добро пожаловать, принцесса! – И подмигивает. – Погода сейчас что надо. Возьмите с собой чего-нибудь покушать и плывите с богом. – Вано поворачивается ко мне. – Ты чего такая надутая, Верочка?
– Лицо у меня такое, – колко отвечаю я и тут же об этом жалею.
Вано усмехается.
– У меня сын тоже иногда бунтует. Все подростки особенные, верно?
Они с Тихоном обмениваются парой фраз, а я наблюдаю за Вано. Каждый раз, когда он говорит о сыне, его глаза искрятся гордостью и заботой. У мамы тоже так блестели…
Сглатываю ком, хватаю сестру за руку и веду к ангару. Мужчины догоняют нас и спускают лодку на воду.
– Держите, девочки. – Вано протягивает небольшой мешочек Миле, а потом мешок чуть крупнее мне. – Это када. – Заметив наше недоумение, он добавляет: – Домашнее печенье с орешками. У вас ведь нет аллергии?
Мы с сестрой одновременно качаем головами.
– Вот и хорошо. А это вдогонку. – Вано передает один средний пакет мне, а другой, побольше, дяде. – Чурчхела и минералка в подарок. Передай Ирмочке немного сладостей. Ей они сейчас в самый раз.
– Спасибо. Хорошо, – обещает дядя.
Усаживаю в лодку Милу, занимаю место рядом с ней. Тихон заводит мотор, и мы отплываем.
– Пока, удачи! – кричит Вано вслед.
Мила подскакивает и кричит, сложив руки рупором:
– Пока, дядя Вано!
Сквозь шум мотора мы слышим отдаляющийся добродушный смех.
* * *Когда мы отплываем достаточно далеко, спрашиваю:
– Кто такая Ирмочка?
– Моя жена.
Спешно присматриваюсь к пальцам Тихона, вдруг не заметила кольцо в прошлый раз, но его нет.
– Вы что, официально не женаты?
– Женаты.
– Тогда почему…
– Почему нет кольца? Я ношу его вот здесь. – Дядя достает из-за пазухи цепочку с золотым кольцом.
Замечательно. Оказывается, в доме дяди есть еще один посторонний человек. И не просто кто-то там, а его жена. Сколько историй всплывает про злобных мачех и теть, которые ненавидят детей?
– Перекусите, нам еще долго плыть.
Он специально перевел тему, чтобы не обсуждать жену?
* * *– Подожди. – Достаю печенье из своего пакета, обнюхиваю и осторожно пробую. Минуту спустя, когда со мной ничего не случается, разрешаю: – Можно.
Мила вгрызается в угощение. Печенье крошится над ее мешочком. Нежный вкус выпечки в сочетании с грецким орехом радует желудок. Запиваем печенье каждая из своей стеклянной бутылки. Вокруг вода, красивая природа, а мы едим грузинские сладости в моторной лодке. Давно мне так хорошо не было. И спокойно. Иногда мозгу жизненно необходимо отключиться от проблем и ни о чем лишнем не думать.
– Хотите попробовать? – Дядя открывает мешок с чурчхелой. – Выбирайте.
– А твоя Ирмочка не будет возмущаться, что мы ее сладости берем? – не упускаю случая подколоть его.
– Она у меня не жадная.
Не сработало.
– Мне класную. – Мила тычет пальцем в красную чурчхелу. Выбираю зеленую, и мы съедаем их так быстро, что почти не замечаем хруста орехов.
– О-ой, я объелась! – Сестра съезжает на сиденье, расслабив руки и ноги.
Через мгновение она уже спит с приоткрытым ртом и преисполненным блаженства лицом.
– Вот про кого на самом деле писал Грибоедов, – хмыкаю я. – «Счастливые часов не наблюдают»[2] вовсе не про влюбленных.
– Интересное наблюдение, – поддакивает дядя.
Облокачиваюсь на край лодки. Вода настолько чистая, что видны маленькие рыбки. Опускаю пальцы и смотрю, как маленькие волны разбиваются о них.
Стрекочут кузнечики и цикады. С неба опускается вечер.
– Почему ты сразу не сказал про жену? – говорю тихо, чтобы не разбудить сестру.
– Не хотел вас беспокоить.
– По-твоему, если бы мы вошли в дом, где живет еще один незнакомый человек, это бы нас избавило беспокойства?
– Ладно, ты победила. – Тихон вздыхает. – Я старался не думать о ней, пока занимался удочерением и получал другие документы, потому что когда я далеко, то безумно по ней скучаю.
В его голосе звучит неподдельная тоска. Она прокрадывается внутрь меня и касается сердца. Ловлю настроение дяди и таким же тоном замечаю:
– Похоже, ты ее сильно любишь.
– Очень сильно.
– Она хороший человек?
– Это была ее идея. Удочерить вас.
– Значит, ты сам не очень-то этого хотел?
– Я сомневался, потому что для создания семьи нужна ответственность…
А ты эгоист, дядя. Впрочем, чего я ожидала, если мама из-за своей раненой гордости отреклась от семьи? Если ее родители отреклись от нее и нас с Милой? Похоже, отрекаться от всего подряд у нас семейное.
Мы подплываем к причалу в тишине подступающей ночи. Дядя глушит мотор и пришвартовывает лодку. Мы рассовываем мешки Вано по рюкзакам и одновременно поворачиваемся к спящей Миле. Она так устала за день, что до сих пор не проснулась.
– Я могу понести ее, – предлагает дядя, но я опережаю его и поднимаю сестру на руки.
Мне безумно тяжело вылезать из лодки. Спотыкаюсь о бортик и едва не падаю вместе с Милой. Тихон вовремя подстраховывает меня. Опять. Невольно закатываю глаза и благодарю его.
И вот мы снова идем. Кажется, у меня скоро откажут и спина, и ноги. Глаза слипаются. Когда уже эта бесконечная ходьба закончится?
Луна освещает путь. Дядя сворачивает с асфальтированной дороги в высокую траву. У меня нет сил разглядывать очередное дикое поле, и я просто плетусь за ним.
За высокими стеблями наконец проглядывают очертания дома. Мы выходим к нему, и я крепко жмурюсь – так ярко бьет в глаза свет. На крыльце стоит женщина в халате. Заметив нас, она поднимает руку и машет. Тихон машет в ответ.
– Неужели дошли?
– Да. Идем, Вера. Осталось совсем немного.
Чем ближе мы подходим, тем лучше видно женщину. Свет больше не бьет в глаза. Она обнимает дядю, целует, а затем отступает, чтобы встретить нас.
– Вера, добро пожаловать! – чирикает Ирма, а я пялюсь на ее живот.
Она беременна! Срок большой.
Вот для чего они нас удочерили. Я снова стану нянькой, только теперь не для одного ребенка, а сразу для двоих.
Опускаюсь на колени, держа Милу. Дядя с тетей что-то говорят, но их голоса отдаляются. Кто-то забирает сестру из моих рук.
Заваливаюсь набок, чувствую прикосновение земли к щеке и закрываю глаза.
5
Мам, мне приснился странный сон.
Ты умерла, а нас с Милой удочерил дядя.
Ты сама передала нас ему и сказала, что сейчас не время для старых обид.
Почему ты так печально улыбаешься?
Разве это не странный сон?
Я бы не хотела, чтобы со мной на самом деле случилось что-то подобное.
* * *Открываю глаза. Надо мной ярко освещенный потолок мансарды. Свет не искусственный, а дневной. Поворачиваю голову к распахнутому двойному окну, вижу за трепещущими полупрозрачными шторами балкон. С улицы доносится запах свежескошенной травы. Прикрываю веки, вдыхаю. Тело покрывается мурашками.
До того как под нашим домом спилили все деревья и уничтожили цветущие кусты, у нас тоже косили траву. В утреннее время запах сочной зелени напоминал, что за окном лето, что не надо идти в школу и можно отдыхать.
Мне почти удается расслабиться, когда я слышу звук шагов. Кто-то поднимается по лестнице. Не знаю, зачем жмурюсь и притворяюсь спящей. Поворачиваюсь на бок лицом к стене, чтобы не выдать себя. Шаги приближаются, останавливаются. Под весом гостей поскрипывает пол.
– Она до сих пор не проснулась, – говорит дядя.
– Это от переутомления. Зря ты повел их пешком, – шепотом упрекает Ирма.
– Ее мучила бессонница. Организм перенапрягся, вот она и отсыпается.
– Пойдем, пусть отдыхает. Еще разбудим ненароком.
Они перешептываются, а потом чья-то рука касается моего лба. От неожиданности вздрагиваю и открываю глаза.
– С добрым утром, – улыбается Ирма.
Какая странная семья, сплошные улыбки. Все, кто говорит с Тихоном, начинают улыбаться. Может, он как заклинатель змей, только под чарующую музыку его флейты гипнотизируются люди?
– Где Мила? – Сажусь на кровати и озираюсь. – Где она?
– Во дворе.
– Как вы могли оставить ее одну? – голос истерично подпрыгивает.
Откидываю одеяло. Срочно нужно увидеть сестру. Выхожу на балкон и прикрываю глаза руками. Нагретые половицы обжигают босые ноги. Натыкаюсь взглядом на сестру: сидит в тени яблони и жует крупное спелое яблоко. Тычу пальцем вниз и спрашиваю у родственников:
– Мытое?
– Она сорвала его с дерева. Не думаю, что… – не успевает договорить дядя, как я его перебиваю:
– Там же микробы!
Ирма переглядывается с ним и подступает ко мне. В ее взгляде читается жалость, а в жестах желание успокоить. Но мне не нужна ни она, ни ее показное сочувствие.
– Мила! – Цепляюсь в парапет. – Не смей это есть!
Пролетаю мимо дяди с тетей и сбегаю по ступенькам. Вырываюсь на волю, едва не выбив москитную сетку на пути, и в несколько прыжков оказываюсь возле сестры. Она поворачивается ко мне и хмурится, продолжая жевать.
Отдышавшись, протягиваю руку:
– Отдай.
– Нет!
– Отдай, Мила. Это может быть опасно.
– Тетя сказала, что тут все чистое! – И, чтобы позлить меня сильнее, сестра вгрызается в яблоко, пытаясь откусить кусок побольше.
Взмах, шлепок, тихое оханье – и нежное яблоко, упавшее на газон, катится по траве. Земля и листья липнут к нему, муравьи, подсуетившись, куда-то уносят.
Мила сжимает кулачки, глядя на меня глазами, полными слез.
– Я тебя ненавижу! – Она подскакивает, пихает меня в сторону и убегает в дом.
От стыда горят щеки, а от свежего воздуха кружится голова. Прислоняюсь к яблоне и перевожу дух.
Что со мной не так?
* * *Возвращаюсь в дом и поднимаюсь. Тетя внизу успокаивает сестру, а дядя стоит на балконе. Повернувшись, он заходит внутрь и смотрит на меня.
– Что?! – взрываюсь я. – Не надо было давать ей всякую немытую гадость!
– Мы ведь не в городе, Вера. Здесь все другое: воздух, экология. К тому же мы с Ирмой сами все выращиваем, ничего вредного не добавляем.
– Ты что, оправдываешься? – Останавливаюсь и наконец замечаю, что на мне другая одежда. – Это еще что такое? – показываю на себя.
– Ты упала в обморок вчера вечером. Ирма тебя переодела.
– А где моя одежда?
– Сушится снаружи.
– Пойду заберу.
Разворачиваюсь. Дядя придерживает меня за плечо.
– Пусти.
– Ты слишком беспокоишься о Миле. Дай ей немного свободы.
– Знаешь, может, я бы и послушала тебя, если бы ты был нашим дядей предыдущие шестнадцать лет, но сейчас у тебя нет никакого пра…
– Я ваш опекун, – прерывает мой вспыльчивый монолог дядя и убирает руку. – И я отвечаю за вас не только головой, но и сердцем.
– Прекрасно, поздравляю. С сестрой я сама разберусь.
Тихон качает головой и подходит к двери. Он оборачивается, сжимая ручку:
– Ты очень похожа на Надю, Вера. Такая же упрямая и дальше своего носа не видишь.
* * *Отношения с кем-либо всегда кажутся мне сложными. Первым сложным человеком в моей жизни стала, естественно, мама. Она все время чего-то требовала и огорчалась, когда я не давала ей этого. А я никогда не могла понять, почему она хочет, чтобы я что-то делала, если я не хочу, и почему не радуется, когда у меня получается то, что нравится мне.
Она часто задерживалась на работе, я дожидалась ее дома. Прошло время, и мне стало гораздо интереснее с телефоном, чем с ней. Иногда мы ругались: мама упрекала меня в безразличии, а я притворялась, что не замечаю боли в ее голосе.
А потом она сделала самую большую глупость в своей жизни. Ни за что не расскажу Миле, но сама, увы, не смогу забыть. Однажды, поругавшись со мной, мама в очередной раз задержалась на работе. Она пришла, когда я уже спала, и мы увиделись только утром.
Вскоре она узнала, что беременна, а через несколько месяцев огорошила и меня. Наверное, мама все же хотела другого ребенка. Кого-то доброго, послушного, любящего, в общем, идеального.
Так появилась Мила, дитя света и любви. Мама вложила в нее всю себя, а заодно и меня приставила, чтобы я охраняла ее сокровище. У меня не было времени на ненависть к сестре. Я следила и за ней, и за собой.
И вот теперь, сидя на кровати в мансарде, я чувствую опустошение. С появлением дяди и его жены наша связь с Милой ослабла. Она уже не слушается меня, делает все, что ей разрешают другие…
Может, это к лучшему?
Взгляд натыкается на рюкзак на деревянном стуле. Похоже, он сшит вручную, а не куплен в магазине.
– Вер, спускайся обедать, – зовет снизу дядя.
Отвечаю ему, приоткрыв дверь, что не голодна, и выхожу на балкон. Наша с сестрой одежда висит на веревках и колышется от порывов ветра. Нужно забрать одежду так, чтобы никто не заметил и не остановил меня.
* * *Весь день провожу в комнате, изредка выглядывая с балкона. Мила и Ирма постоянно ходят вместе, переговариваются и улыбаются. Хорошо быть ребенком, не нужно думать о проблемах.
Ставлю смартфон на зарядку. В пути он мне точно пригодится. Нарезаю круги по мансарде, отсчитываю время, а оно тянется слишком долго.
Наконец наступает вечер. Прячу телефон в рюкзак и забираюсь на кровать, притворяюсь спящей. Почти засыпаю, когда слышу топот. Мила врывается в комнату.
– Дядя, а можно мне мультики посмотлеть? – кричит она.
Тихон издает звук: «Ш-ш».
– Можно? – громким шепотом переспрашивает сестра.
– Можно, но внизу. Вере нужен отдых, она очень устала.
– А почему она устала? – голос Милы отдаляется.
– Она была сильной слишком долго.
Когда дверь закрывается, продолжаю лежать. Глаза щиплет, но я не плачу. Дядя правильно сказал, я была сильной слишком долго. Теперь, когда пропал прежний смысл жизни, настала пора выбрать новый.
* * *Однажды мама взяла меня в поход, потому что я закатила истерику с требованием отвести меня в лес. Почему-то в восемь лет мне казалось, что все нормальные семьи должны раз в неделю ходить в поход.
Мы выехали в лес и ушли совсем недалеко до того, как я поскользнулась и упала с небольшого склона. Встать не смогла – подвернула ногу. Пока я ревела, мама вызвала скорую помощь, а потом подняла меня на руки и понесла прочь из леса. Больше мы о походах не разговаривали, но я до сих пор вспоминаю то чувство безопасности в маминых объятиях.
Теперь ее нет, а я теряюсь где-то в глубине себя. Только побег поможет не утонуть в отчаянии. В стенах чужого дома я задыхаюсь и думаю только о маме и несправедливости судьбы. Если я ничего не сделаю, то захлебнусь в эмоциях и застряну в них.
Когда дом погружается в тишину, встаю с кровати, скручиваю простыни и крепко связываю между собой. Не хочется переломать кости, выбираясь на свободу.
Скидываю длинную хлопковую ночнушку и остаюсь в нижнем белье. Надеваю на плечи рюкзак, привязываю «веревку» к парапету и скидываю вниз. Осторожно спускаюсь, вглядываясь в горящие приглушенным светом окна дома, пригибаюсь и перебежками добираюсь до веревки, на которой сушится одежда. Забираю рубашку с джинсами, отползаю в ближайшее темное место и одеваюсь. Сразу становится жарко. Последней забираю кепку.
Кидаю прощальный взгляд на дом, закрываю глаза и выдыхаю.
Пусть.
Пусть у Милы будет нормальное детство, а я уж как-нибудь справлюсь. Стану жить сама по себе, как крутые герои-одиночки из фильмов. Жалко, что нельзя добраться до уединенного ранчо со своим огородом и скотом. Сейчас бы сесть на лошадь и пасти овец, любуясь окружающей природой…
Под светом полной луны бреду сквозь высокие непроглядные стебли. Иду так долго, что ноги начинают ныть, в горле пересыхает, а желудок урчит. Прижимаю руку к животу и понимаю, что не взяла с собой ничего, кроме одежды и телефона. Даже воды не набрала. Обессилев, опускаюсь на колени и поднимаю голову. Небо заволокло, луна больше не светит. Сижу посреди поля и не могу различить, что за растения меня окружают. Побег не удался.
