И все небо для нас

– Я хочу кушать! – Сестра дергает дядю за руку.

– Потерпи, малышка. Скоро дойдем до заправки и там поедим.

Оглядываюсь и вижу у Тихона карту. В то время, как все нормальные люди пользуются приложениями в смартфонах, он развернул огромный кусок бумаги и умудряется по нему ориентироваться.

– Разве эти карты не устарели? – спрашиваю, поравнявшись с ними.

Два часа ходьбы помогли мне остыть и о многом поразмыслить. Когда я на что-то злилась, мама говорила: «Подумай о тех, кому пришлось гораздо хуже». Эти слова никогда не успокаивали, только преумножали чувство вины за эгоизм. Пока я была подростком, пока присматривала то за мамой, то за сестрой, обстоятельства лупили по мне со всей силы, но у меня хватало терпения держаться.

И тут вдруг появляется дядя, рука сестры стискивает его пальцы, а не мои. И это он возится с ней, а не я. Ну и фиг с этой мелкой предательницей! Хоть отдохну.

– Многое в этом мире устарело, но это не повод выбрасывать все, – отвечает дядя.

– А я считаю, что повод. Ты же выбросишь заплесневелый хлеб?

– Пожалуй, да.

Хмыкаю. Взрослые никогда со мной не соглашаются. Обычно они считают себя умнее и настаивают, что дети «слишком неопытны». Проблемные взрослые вырастают из проблемных детей. Почему-то первые всегда забывают о своем детстве и шпыняют уже собственных отпрысков, образуя порочный круг психологического насилия. Зато им так родители говорили, значит, они были правы.

– Далеко еще? – Брови Милы жалобно вскидываются, губы выпячиваются, будто она вот-вот расплачется.

– Минут тридцать.

– О-о-о, – стонет сестра. Ее плечи сникают, она плетется, с трудом переставляя ноги. – Я пить хочу…

Тихон лезет в рюкзак и достает бутылку с водой.

– Вот.

Когда он откручивает крышку и протягивает Миле бутылку, я выхватываю ее и с подозрением нюхаю. Пахнет как обычная вода.

– Вела плохая, – сердится сестра.

– Здесь точно обычная вода? – строго спрашиваю я.

– Конечно, обычная, – отвечает Тихон удивленно.

Выливаю содержимое бутылки на траву.

– Вдруг ты туда какой-нибудь клофелин замешал? Извини, пробовать напитки из рук чужака явно плохая идея. К тому же тут везде промзона, и, если с нами что-то случится, помощи ждать неоткуда.

Дядя ничего не говорит в свое оправдание. Странно. Я ожидала, что он начнет яростно отстаивать свою честь.

– Понимаю твои опасения, – наконец произносит он.

Достаю из рюкзака бутылку с водой и протягиваю сестре. Она жадно выпивает половину.

– Мы купим воду на заправке, – предлагаю компромисс. – Так мне будет спокойнее.

Некоторые люди считают, что им все можно. Например, взрослые. Мама полагала, что может распоряжаться моим временем в пользу Милы, дядя думает, что мы с сестрой запросто примем его. Ну уж нет, я не для того шестнадцать лет жила в этом мире, чтобы во всякие сказки верить.

На горизонте появляется заправка. Можно перевести дух, перекусить и спрятаться от жары.

– Я хочу писать. – Сестра поглядывает на дядю.

– Лучше сходи с Верой. – Он передает мне руку Милы.

Перехватываю ее:

– Пойдем.

Считаю шаги, когда в голове щелкает. Оборачиваюсь в момент, когда дядя открывает дверь заправки и звенят колокольчики.

– Ничего без нас не покупай! – кричу я.

Тихон кивает.

– И чего ты все влемя лезешь? – Сестра пытается освободить руку, но я крепко держу ее. – Ты мне надоела…

– Помнишь, что мама говорила про незнакомцев?

– Но дядя не незнакомец…

– А кто он? Ты с ним знакома всего день. Думаешь, всё, ему можно доверять? Как бы не так.

Мила поджимает пухлые губы и опускает глаза. Совесть колет сердце иголками. Обычно сестра манипулирует мной, но иногда и мне приходится манипулировать ею. Вот только она не чувствует вины, а мне приходится себя убеждать, что поступила правильно.

– Почему? – спрашивает Мила.

– Что почему?

– Почему ему нельзя довелять? Он же холоший.

– Плохие люди часто кажутся хорошими.

– Но он не плохой. Он не выкинул мою одежду, а вот ты хотела ее выкинуть. – Мила щиплет меня за бедро.

Ойкаю и отпускаю ее. Она скрывается в туалете и запирается изнутри. Одна. Впервые в общественном туалете она решает обойтись без моей помощи. Мне бы порадоваться, но в душе пустота. Старшая сестра ей больше не нужна. У нее теперь есть дядя, а меня можно не слушаться.

Мы сидим за столиком кафе на заправке. Кондиционеры остужают разгоряченные тела. Под моим присмотром Тихон купил воду и еду. После моего одобрения Мила начинает есть. Вспоминаю о шоколадке в рюкзаке и морщусь. Наверное, от нее уже ничего, кроме подтопленного месива, не осталось.

– Ты не ешь, – замечает дядя, пока я верчу пакетик с чипсами.

Снэки, казалось бы, мечта любого подростка. Жуй, хрусти, ни в чем себе не отказывай. Но я не могу. Кусок в горло не лезет.

– Я веган.

– Тогда тебе у нас понравится, – улыбается дядя. – У меня свой сад. Есть теплица. Выращиваю свои фрукты, овощи и ягоды.

– А фто факое фефлифа? – чавкает сестра.

Обычно я ругаю ее за подобное свинство, но сейчас не хочется. Пусть Тихон видит, с чем ему придется мириться до ее совершеннолетия.

Пока дядя завуалированно объясняет Миле, что мы станем батраками на картофельных полях, облокачиваюсь на спинку стула и гляжу в большие окна заправки. По дороге проносятся машины, колокольчик на двери постоянно звенит, знаменуя непрерывную вереницу водителей, покупающих бензин. Все так обыденно… Мир не замечает потери одного человека. Он просто живет дальше точно так же, как вчера, позавчера и десять тысяч лет назад.

Смахиваю слезу и смотрю на сладости на столике. Мила вовсю уплетает сосиску в тесте, посмеиваясь над рассказами дяди. Похоже, теперь он для нее куда бóльший авторитет, чем я.

И тут дядя говорит:

– Когда мы придем домой, вам больше не захочется есть такую пищу.

– Какую такую? – Мила морщит лоб.

– Химическую. Она вредит организму.

Раскрываю пачку и ем чипсину за чипсиной, неотрывно глядя Тихону в глаза. Он вслушивается в хруст.

– Вела, ты что, не слышала? – Мила дергает меня за резинку на поясе джегинсов. – Это вледная пища.

– Я знаю.

– Тогда почему ты ее ешь?

– Потому что могу! – Набираю в рот горстку чипсов и наслаждаюсь хрустящей симфонией.

Вкус лука со сметаной постепенно размачивается слюной и исчезает. Удовольствие от такого перекуса мимолетное, зато сытное. Заедаю снэки шоколадным батончиком.

– Ты так похожа на свою маму… – Дядя улыбается уголками глаз.

Поперхнувшись, откашливаюсь и пью воду.

– Вот обязательно такое говорить, когда я ем? – ворчу, закручивая крышку на бутылке.

– Дядя, а ласскажи нам больше о маме, – просит Мила.

Мы одновременно затихаем, глядя на него. Он смотрит на нас с хитринкой и, когда я уже собираюсь поторопить его, говорит:

– Она была очень правильной. Слушалась маму и папу, не ругалась, допоздна не задерживалась, забирала меня из детского сада и школы. Но когда я просил ее чего-нибудь не делать, она всегда делала это мне назло. Поначалу я злился, даже плакал, но потом… Мила, понимаешь?

– М-м-м, – сестра мычит, вцепившись пальцами в стул. – Ты… сделал так, чтобы она… делала то, что тебе нужно?

– Да, именно. – Дядя смеется и поглаживает ее по голове. – Ты такая умница!

Лицо Милы разглаживается и сияет. Меня накрывает волной белой зависти. Ее кожа такая чистая, нежная, не то что моя – жирная с периодически выскакивающими прыщами. Во всем виноваты гормоны и стресс.

– Через десять минут пойдем дальше, – предупреждает Тихон.

Натягиваю кепку на голову и опускаю козырек.

– Посплю немного… – Съезжаю на стуле. – Разбудить не забудьте.

Конечно, спать я не собираюсь, как и оставлять Милу одну с Тихоном. Что бы он ни говорил, какие бы слова ни подбирал, не успокоюсь, пока он не убедит меня, что я ошибаюсь. А ошибаюсь я редко. Из-под козырька наблюдаю за ногами и руками Милы. Она часто стучит локтями по столу, притопывает по полу.

– А где мы будем спать вечелом?

– Мы снимем номер в отеле.

– Ого! А что это?

– Это временное пристанище для путешественников и деловых людей.

– Здолово! А мы сможем остаться там навсегда?

– Нет, потому что за каждый проведенный там день нужно платить. Лучше уж мы дойдем до моего дома, где можно жить бесплатно.

Мила шуршит фантиком. Обжорка. И чем не хоббит? Они тоже постоянно едят.

– Мила, можешь рассказать о Вере?

– А чего о ней лассказывать? Она же не интелесная.

С трудом сдерживаю усмешку.

– Как же так? Я уверен, если спросить у нее, то она расскажет о тебе много хорошего.

– Нет.

– Почему ты так думаешь?

– Она меня не любит, – голос сестры дрожит. – Она обо мне заботилась только из-за мамы. А тепель мамы н-нет. И она блосит меня и убежит. – Сестра громко шмыгает носом и выдыхает. – Она уже убегала и оставляла меня одну.

В горле першит. Только бы не закряхтеть.

– Надя об этом не рассказывала.

– Ну… когда мне было четыле годика, Вела оставила меня во дволе на качелях и ушла. А я ее ждала до самого вечела. Потом плишла мама и увела меня домой, а Велу мы искали целый день вместе с… людьми. Котолые… помогают искать.

– С волонтерами, – подсказывает дядя.

– Да! И какой-то человек нашел ее на вокзале. Она там ночевала и хотела уехать в длугой голод. Мама плакала и обнимала ее, а потом дома так кличала… Мне было очень стлашно.

Дыхание сестры учащается.

– Посмотри на меня, малышка. – Дядя вдыхает, поднимая руки, и выдыхает, опуская их. – Повторяй за мной.

Мила жестикулирует и дышит, шмыгая носом. Понемногу она приходит в себя, а я размышляю, что всего два года назад поступила как неразумный ребенок и вскоре после этого мама заболела…

Не хватает воздуха. Беру со стола пакетик сока и выхожу на улицу. Вставляю трубочку, гневно втягиваю напиток. Яблочный вкус скользит по языку и исчезает в пищеводе. Слишком быстро выпила, даже удовольствия не получила.

Я думала, что сестра этого не помнит. Я тогда хотела просто избавиться от прицепа, с которым изо дня в день возилась четыре года подряд, будто сама была молодой матерью. У детских нервов тоже есть свои пределы.

Сминаю пачку сока, выкидываю в урну и возвращаюсь. В кошельке осталась мелочь, на карточке давно ноль.

– Вела! – кричит сестра на всю заправку.

Оборачиваюсь. Она радостно машет, а на голове у нее розовая шляпка.

– Смотли, что мне дядя Тиша купил!

Как же хорошо быть ребенком. Никаких проблем, только счастье и подарки.

– Хочешь, куплю и тебе что-нибудь?

– Нет уж, спасибо. У меня кепка есть. – С вызовом поправляю козырек и иду к столику. Подхватываю рюкзак, наскоро смахиваю туда оставшиеся пакетики с чипсами и орешками. Надолго не хватит, но будет чем перекусить, если Хоббит проголодается.

– Не хочешь поговорить о побеге? – тихо спрашивает дядя.

– Нет.

Волосы прилипают к шее и щекам. Кепка влажная от пота. Зря выкинула те шорты в начале лета, сейчас бы легче перенесла липкую жару.

Промзона заканчивается, и теперь мы идем у дороги. Скоро окажемся на трассе и двинемся по обочине, стараясь не скатиться в кювет или не споткнуться под колеса проезжающих мимо машин.

Налетает долгожданный ветерок. Прикрываю глаза, наслаждаясь моментом. Кроны деревьев шуршат, приветствуя горе-путешественников в своих краях. Ненадолго становится легче дышать. Чем ближе к трассе, тем больше машин поднимает пыль, а грозно гудящие фуры обдают выхлопами. От них слезятся глаза и скребет в горле.

– А почему мы не едем на автобусе? – спрашивает Мила.

Мысленно поддерживаю ее. Разве есть смысл тащить детей по пеклу? Неужели дядя настолько бедный?

– Долгая прогулка укрепляет дух, – бодро отвечает Тихон.

Мила разочарованно стонет, а я ворчу:

– Зачем укреплять дух в такую жару?

– Чтобы отпустить печаль.

Ускоряюсь, гневно отшвыривая кроссовками песок. Камешки отскакивают то на дорогу, то в кювет.

«Отпустить печаль» – так теперь говорят о смерти близкого человека?!

Останавливаюсь и стучу мыском кроссовки по обочине. Нужно что-то ему высказать. Просто не могу молчать, когда взрослые несут чушь.

– Мне это не нравится, – поворачиваюсь к дяде.

– Что?

– Ты, твое поведение и твои слова. Ты какой-то… пустой.

Тихон не отвечает и уводит Милу вперед, проигнорировав меня, и тогда я выкрикиваю:

– Как сосуд! Ты пустой сосуд!

Он снова не реагирует.

Обгоняю их с сестрой, задев дядю плечом, и преграждаю путь. Солнце за его спиной садится, окрашивая желто-розовым небо, деревья, дорогу и машины.

– Скажи правду: почему ты нас забрал? Тебя никогда не было рядом, ты не интересовался ни маминой, ни нашей жизнью. Так какого хр… черта ты о себе возомнил?

Мила легонько дергает Тихона за руку. Он переводит взгляд с меня на нее.

– Почему тебя не было с нами? – внезапно сестра поддерживает меня.

В груди все распирает от гордости. Вот что значат кровные узы.

– Ваша мама не хотела, чтобы мы вмешивались в ее жизнь.

– «Мы»? – уточняю я.

– Долгая история.

– Что ж, торопиться некуда. – Обвожу ладонью дорогу, уходящую вдаль, и с вызовом смотрю дяде в глаза. – Раз мама молчала, ты должен взять на себя ответственность и просветить нас.

– Да! – поддакивает сестра.

– Хорошо. Но останавливаться не будем.

Перехватываю руку сестры, пока она замешкалась, и встаю ближе к дороге. Если уж кто-то из водителей решит вылететь с дороги, то сначала ему попадусь я и только потом Мила.

Дядя идет позади и рассказывает историю, словно чтец.

– Наша мама не разрешала Наде выйти замуж…

Как-то не верится. Мама была особенной, даже когда болела. Даже в последние дни, когда едва шевелилась и еле произносила слова, ее окутывало ангельское мерцание.

Сейчас я жалею, что иногда ненавидела ее и говорила гадости. Маме не повезло. Отца я никогда не видела и сильно удивилась, когда мама сообщила, что ждет ребенка. Я тогда спросила:

«Зачем ты посадила в живот кого-то еще?» Хоть мне и было девять лет, я мало общалась со сверстниками и не знала, откуда и как берутся дети. А через год узнала о детях столько, что решила: в ближайшие лет тридцать о своих точно не задумаюсь.

– Тогда Надя сбежала в первый раз. Мы с отцом нашли ее и вернули домой. Отец запер ее в комнате и не разрешал выходить без сопровождения. Из-за этого Наде пришлось перейти на заочное обучение.

– Неужели папа был каким-то плохим? – спрашиваю я.

Дядя пожимает плечами:

– Я его не видел.

– Как и я, – фыркаю. – Похоже, ему хорошо удается скрываться. Может, его и не существует вовсе?

– Кто знает. – Дядя, взглянув на Милу, ласково говорит: – Можешь закрыть ушки, солнышко?

Мила, кивнув, прикладывает руки к ушам.

– Потом оказалось, что Надя беременна. Отец запретил ей рожать. Сказал, что отвезет на аборт и не выпустит из дома, пока она не забудет о женихе и ребенке.

Лицо горит, глаза слезятся. Щиплю себя за бедро, злюсь, и слезы высыхают. Тихон поворачивается к Миле и жестами показывает, что можно больше не зажимать уши.

– Сбежав во второй раз, Надя переехала в другой город и оборвала связи с семьей. Вот и вся история. Семейная ссора.

Снимаю кепку и даю ветерку поиграть с распущенными волосами. Жара понемногу спадает, вечерняя тень холодит разгоряченную кожу. Убираю кепку в рюкзак, собираю волосы в тугой хвост.

Раньше мама заплетала мне косу. Когда она только училась это делать, некоторые волоски выдергивались, некоторые рвались, но потом мама приноровилась, а мои волосы стали густыми и непослушными. Сколько бы раз я ни причесывалась, они все равно походили на распушившуюся от времени веревку. И тогда мы выбрали единственный сносный вариант: день через два она заплетала мне волосы, и я гуляла, спала и даже купалась с тугой темно-русой косой.

Миле достались тоненькие, золотые волосики. Интересно посмотреть на нее, когда она вырастет и решит, что длинные ломкие волосы – плохо и что их нужно немедленно укоротить.

– Я думала, что хочу увидеть бабушку и деда, но теперь у меня возникли сомнения, – говорю я. – Они ведь не живут с тобой?

– Нет.

– Вела, я хочу в туалет!

Мы аккуратно спускаемся к ближайшим кустам. Мила приподнимает юбку платья и с важным видом говорит мне:

– Только не вздумай подглядывать. – И присаживается на корточки.

Отворачиваюсь, обвожу взглядом лесной пейзаж. Лениво машу рукой, отгоняя назойливую мошкару. Прохладный вечер кажется приятным подарком природы после дневного зноя. Наконец-то больше не липну к одежде и себе. На зубах поскрипывает песок, поднимаемый автомобилями.

Дядя стоит наверху спиной к нам и рассматривает что-то вдалеке. Мила, пошуршав юбками, берет меня за руку.

– Далеко до гостиницы? – кричу дяде.

– Чуть больше часа.

Потерплю. Мы с сестрой поднимаемся. Мила дергает меня за руку и просит еды. Вручая ей пакетики с заправки, думаю о горячем душе в гостинице.

Гостиница оказывается не так плоха. Разве что тесный санузел, где унитаз стоит чуть ли не вплотную к душевому поддону, повергает меня в ужас. Трачу бесценные мгновения на борьбу с отвращением и желанием поскорее уйти.

– Я хочу спать, – сонно канючит сестра, потирая глаза кулаками.

– Вот зубы почистишь и пойдешь – Протягиваю ей зубную щетку. Купила ее на заправке, выбрала самый яркий розовый оттенок.

– Она обычная! – Мила кривит губы.

Мама избаловала нас, приучив использовать электрическую щетку со сменными насадками. В дороге такая может в любой момент разрядиться.

– А мультик посмотреть хочешь? – невзначай спрашиваю.

Сестра хмурится и начинает чистить зубы.

– То-то же.

Умываюсь вместе с ней, поглядывая на протекающий душ и слив. Тело, взмылившееся на жаре как у лошади, просит прохлады и свежести. Но я не оставлю сестру наедине с дядей. Черт его знает, что может взбрести в голову едва знакомому мужику. Ни у кого на лице ведь не написано, что они маньяки. Случаи из криминальной хроники прошлых и современных лет, статистика пропавших детей и прочие данные нервировали меня с момента, как сестра научилась ходить.

– Включи мне «Лусалочку»! – требует сестра, когда мы возвращаемся в номер.

Вообще-то она сама прекрасно умеет запускать мультики, но так же любит, когда кто-то действует по ее указке. А учитывая, что нам пришлось пережить, не хочу лишать ее одной из немногих оставшихся неизменными привычек.

Подключаю зарядку к ее планшету и выбираю мультфильм. В ночь перед уходом из дома мне не спалось, поэтому я заливала файлы с фильмами и мультиками в память планшета и смартфона Милы. Когда она чем-то увлечена, у меня появляется свободные час-полтора и можно перевести дух.

– Я в душ. – Дядя накидывает на руку полотенце и выходит.

Поворачиваю замок на двери и достаю из рюкзака салфетки. Лучше оботрусь ими, а душ приму где-нибудь в другом месте.

Хоть дядя и собирается спать на диване, а мы на раскладушках, плотно приставленных друг к другу, у меня все еще нет чувства безопасности.

Когда дядя возвращается, подключаю к планшету сестры наушники и привычным движением вкладываю ей в уши. Мила сидит, держа голову ладошками, и смотрит на отважную русалку, осмелившуюся обменять голос на ноги.

– А ты не пойдешь? – спрашивает дядя. Качаю головой. – Не нравится здесь?

– Жуткое место. Я видела таракана.

– Потерпи одну ночь. Дальше будет лучше.

Дядя вытирает короткие волосы полотенцем, складывает грязную одежду в рюкзак.

– Знаешь, что самое важное в автостопе? – Тихон поворачивается и садится на диван.

Снова качаю головой. Неужели он думает, что мне интересно?

– Если хочешь, чтобы тебя подобрали и подвезли, нужно выглядеть свежим и бодрым.

– То есть не бомжом?

– Вроде того.

Игнорирую его дружеский тон. Болтать с ним не входит в мои обязанности. И потом, если мы с Милой крупно поссоримся в будущем, я все равно найду способ помириться, а не пропаду на долгие шестнадцать лет.

– Вер, ты сердишься на меня?

– Вроде того.

Ожидаю, что он, как и все знакомые взрослые, начнет сыпать оправданиями и скатится в уныние или ничего не значащие извинения. Тихон ставит рюкзак на колени и достает из него блокнот с черным маркером. Протягивает их мне.

– Возьми.

– Зачем? – Смеряю его подозрительным взглядом.

– Ты оставила дома все альбомы и карандаши. Лучшего источника вдохновения, чем путешествие, не сыскать.

Тихон вкладывает внезапный подарок мне в руки. Что это? Наблюдательность или расчетливость?

– Ну… спасибо, конечно, но я этого не просила.

Отчего-то мне стыдно. Чувствую себя привокзальной попрошайкой, не оценившей щедрый жест прохожего.

– Тебе и не нужно было, – улыбается дядя. Он достает из рюкзака ридер и добавляет: – Его носить легче, чем бумажные книги. – Подмигнув, дядя уводит взгляд на экран читалки и скользит им по строкам.

Кошусь на блокнот с маркером. Пальцы зудят: идеи просятся на бумагу, а я не даю им выхода. Я самый безответственный художник в мире.

Вспоминаю про оставленную в рюкзаке последнюю шоколадку сестры и убираю ее в холодильник. Всё лучше, чем сладкое месиво, запачкавшее рюкзак.

Сон не идет, как бы я ни ворочалась, как бы ни считала овец. Его просто нет. Мила заснула рядом с планшетом сразу же, как пошли титры мультфильма. Я перенесла сестру на раскладушку у стены, чтобы она не упала во сне, и укрыла одеялом.

И как теперь быть? Кому верить? К чему стремиться? Если раньше у меня были какие-то мечты, то теперь они рассыпались пеплом.

Я не достойна мечтать. Рисую плохо, да и не каждый художник становится известным. Не все картины стоят миллионы, а уж за мои никто даже рубля не даст. Мне следует забыть об этих глупостях, взглянуть в лицо реальности и принять свалившуюся на плечи ответственность. Все, что от меня требуется, – вырастить сестру. Не больше, не меньше. Когда она сможет сама себя обеспечить, тогда и вернусь к клочкам надежд.

Кидаю взгляд на спящего дядю. В окно пробивается свет уличного фонаря. Интересно, почему Тихон сделал татуировки? Во сколько лет набил первую?

Закрываю глаза и вспоминаю, как дядя вел себя весь день. Ничего подозрительного он не делал. Говорит хорошо, дикция и вовсе отдельная тема. Так звучат дикторы новостей с подключенными микрофонами. А Тихону он даже не понадобился.

Может, есть еще причины ссоры мамы с семьей? Неужели только из-за меня она от всего отказалась? Мне обидно за то, как с ней поступил дед, но одновременно я горжусь ею. Мама умела постоять за себя.

Когда начинаю проваливаться в сон, слышу под боком тихие всхлипы. Продираю глаза, прислушиваюсь и приподнимаюсь на локтях. Сестра плачет, вытирая слезы.

– Плости, я тебя лазбудила, – мямлит она. Поколебавшись, тянет ко мне руки, и я обнимаю ее, как любимую плюшевую игрушку.

– Что стряслось? – шепчу ей в макушку.

– Мне плиснилась мама, – шмыгая носом, начинает Мила. – И она сказала, что больше никогда не плидет, а… а потом, что мы ей не нужны. Я ей не нужна!

– Тише-тише, – поглаживаю сестру по спине. – Это всего лишь дурной сон.

– Вела, она плавда уйдет?

– Нет, не уйдет. Просто… сохрани ее образ в голове.

– А к-как это сделать?

– Вспомни все хорошее, что связано с мамой, и мысленно собери это в сундучок. Тогда… воспоминания сохранятся в твоем сердце на всю жизнь.

Мила берет меня за руку, сжимает тонкими пальчиками и шепчет:

– Ты не влешь?

– Не вру.

– А ты сама так делала?

Киваю. Не буду же я объяснять ребенку, что никогда не смогу забыть последние семь лет и что у меня гораздо меньше счастливых воспоминаний, чем у нее.

– Холошо. – Мила устраивается под одеялом. Зажмурившись, она громким шепотом просит: – Не мешай, я буду собилать воспоминания.

Опускаю голову на подушку. За окном брезжит рассвет. Что ж, чем ближе день, тем ближе мы к дому дяди.