Просто вспомни обо мне…

Шлепком захлопнув журнал, Вера вскочила с кресла – так резко, будто ее вытолкнула невидимая пружинка, – и замахала узкими смуглыми ладошками:

– Всё, молчу!

Но от Даши не укрылось, как любопытство пульсирует в ней толчками, заставляя то подергивать плечиками, то хмуриться, то шмыгать носом. Несмотря на мороз, все кругом болели гриппом, и даже школы уже несколько дней были закрыты.

«Не заразиться бы от нее, – с тревогой подумала Даша. – Мне сейчас нельзя болеть».

Этого она вообще себе не позволяла, потому что надеяться было не на кого, а Сережка мог рассчитывать только на нее. Стоило Даше почувствовать недомогание, как она проводила своеобразный аутотренинг, сердито повторяя себе: «Я не для того родила сына, чтобы он сидел голодным».

Уже утром она вешала на шею фотоаппарат, на плечо видеокамеру и мчалась снимать очередную свадьбу или юбилей, детский утренник или похороны. Заявки поступали к ней через фирму «Досуг», которая публиковала рекламу в тех газетах, которые Даша и читать-то брезговала. Но как раз эти издания пользовались все большей популярностью, и тут уже было не до щепетильности. На жизнь им с Сережкой хватало, правда, поездка к морю по-прежнему оставалась далекой мечтой. Ночами она тепло ласкалась проблесками снов, и Даша, совсем разнежившись к утру, весь день напоминала себе, что надо поднажать, опередить других, выполнить побольше заявок, и тогда, может быть…

Пока же ее сбережений хватило на то, чтобы проехать триста километров и похоронить сестру с племянницей.

– А этот… – умоляющим тоном снова начала Вера, всем своим видом давая понять, что ее разобьет паралич, если она немедленно всего не выяснит.

Даша сдержанно напомнила:

– У него имя есть.

– А? Ну да… Этот… Данил… Он так ничего и не вспомнил?

– Вспомнил… Только он просит, чтобы его называли – Данил…

…Он смотрел на нее снизу чистыми доверчивыми глазами семилетнего ребенка.

– Данил, чего ты хочешь? – Она ласково провела рукой по его коротким гладким волосам, дымчатым от пробивающейся седины.

– Давай полетим на радугу, – застенчиво попросил он и мечтательно улыбнулся.

Даша растерялась:

– Как это – на радугу?

– Ксеня обещала, что мы полетим на радугу.

– О господи! – Она догадалась, о чем он говорит. – Да ведь ты уже на радуге… Это наш район так называется – «Радугой». Не официально, конечно… Мы с Ксеней тут выросли. Это сюда она хотела тебя привезти.

Он опять улыбнулся и часто заморгал:

– Сюда? Это – радуга?

«Он разочарован, – мелькнуло у нее в мыслях. – Только бы не заплакал». Быстро опустившись на колени, Даша уверенно взяла его безвольные руки и легонько встряхнула:

– Послушай, Даня… Ксюша не имела в виду настоящую радугу. Туда еще никому не удалось слетать. Это… ну, как линия горизонта. Ты ведь знаешь, что такое горизонт? Все его видят, а достичь не могут. Море – оно тоже на горизонте… По крайней мере для меня.

Было заметно, что Данил изо всех сил старается понять, о чем она говорит. Его улыбка стала напряженной, а над переносицей возникли отчетливые морщины. Он сидел прямо на ковре, безо всякого стеснения разложив крупные, волосатые ноги, не прикрытые короткими спортивными трусами, которые Даша отыскала в старых вещах. Дома было жарко, и Сережка тоже бегал в одних плавочках.

Посмотрев на ее руки, Данил вдруг спросил:

– Ты – Ксения?

– Нет, я не Ксения, – терпеливо возразила она. – Я – Даша.

– Я думал, ты – Ксения, – в его голосе не чувствовалось досады, но Даша подозревала, что Данил ее испытывает.

– Наверное, мы все же чем-то похожи, – согласилась Даша. – Но я не Ксения. Я ее младшая сестра.

– У тебя глаза, как у Ксении.

Это было неожиданно. «Он совсем запутался», – с огорчением подумала Даша. Глаза у сестры были серыми, а не карими. Такие они в детстве подрисовывали принцессам – снизу веко было совершенно прямым, а верхнее закруглялось… «Радугой», – поняла Даша только сейчас. Правда, у принцесс глаза всегда делались синими, иначе сестры и представить не могли. Дашу огорчала темная окраска своих глаз, ведь в сказках такой взгляд цвета ночи бывал только у злых ведьм. Но ведьмой она себя не чувствовала и не могла смириться с такой несправедливостью природы.

Сестру же, напротив, ничуть не расстраивало, что ее глаза похожи не на синее море, а разве что на лужицу после дождя. Ей попросту некогда было переживать из-за таких пустяков. Идеи разрывали Ксению на части, и хотя их воплощение она обычно на кого-нибудь перекладывала, но этих многочисленных «кого-то» ведь требовалось организовать… К девятому классу она уже стала секретарем комсомольской организации школы.

А вот волосы у них были одинакового – пшеничного – цвета. Ксюше не хотелось возиться с ними, и она всегда стриглась как можно короче. Даше отец изредка подравнивал волосы на уровне подбородка. Они разделялись пробором и пышным облачком взлетали при ходьбе, не закрывая лба.

– У меня волосы, как у Ксюши, – мягко поправила она, поглаживая теплые руки Данила. – Ты ошибся.

– Ошибся, – легко согласился он.

«Интересно, он и раньше не был спорщиком? – подумала она с любопытством. – Или это тоже от болезни?»

– А где шарики? – подняв глаза, спросил Данил не требовательно, а даже несколько виновато, будто понимал, что докучает своими бесконечными вопросами.

Но другого выхода у него просто не было, ведь у самого больше не находилось ответов. Да и вопросы вспыхивали только время от времени яркими искрами, оторвавшимися от той самой радуги, о которой Данил мечтал.

– Какие шарики? – Даша еле удержалась, чтобы не сказать ему «маленький», как говорила сыну.

– Цветные, – охотно пояснил он.

– Ты хочешь цветные шарики? Я сегодня же куплю тебе, договорились?

– Договорились, – Данил радостно улыбнулся и качнул крупной стриженой головой.

– А что ты будешь с ними делать?

Продолжая улыбаться, он поглядел на нее с легкой укоризной, словно Даша по недомыслию задала слишком интимный вопрос. Но все же пояснил:

– Играть.

– Ну конечно…

Она опять почувствовала, как в горле зашевелился теплый комок, который не мог рассосаться уже вторую неделю. Даша точно помнила, как он шевельнулся впервые, точно ребенок в утробе. Это произошло в тот момент, когда до нее дошел смысл страшных в своей нелепости слов, вылетавших из телефонной трубки: «Взорвали квартиру… То ли их, то ли соседскую – обе завалились. Армянин там жил… Даша, Даша, вы меня слушаете?»

Она слушала. Она выслушала все очень внимательно, потому что надеяться, как всегда, не на кого, и нельзя было что-нибудь упустить. Положив трубку, она начала действовать собранно и решительно, словно успела запрограммировать сама себя. Созвонилась с Верой и по дороге на вокзал заскочила в школу, чтобы предупредить Сережку. Крещенские морозы заставляли передвигаться перебежками, а ей еще приходилось постоянно держать под контролем тот беспокойный комок, что так и норовил вырваться из горла.

Но все же эти хлопоты были лучше состояния полной беспомощности, в которое Даша погрузилась, очутившись в полупустом междугородном автобусе. Она прижалась к окну, хотя соседнее сиденье не было занято, и смотрела на замороженный мир с ощущением нарастающей жути. Даше чудилось, что ее нашпиливают на каждую закристаллизовавшуюся ветку, и она представлялась себе дырявой, как сито, способное пропустить любое горе.

Ей впервые не хотелось запечатлеть то, что ее окружало, потому что Даша не видела в этом красоты. Она даже не взяла с собой ни камеры, ни фотоаппарата, с которыми обычно не расставалась. Мысль о том, что можно снять похороны сестры, казалась ей чудовищной.