Клеарх и Гераклея

– Господин! Я сегодня думал, что нести на продажу: смоквы или персики, и если бы я понес персики, то косточка от персика давно выбила бы мне глаз!

Тут Митрадат рассмеялся и сказал:

– Напротив! Ибо я очень люблю смоквы и не люблю персиков. Ты действительно отличный садовник, и я беру тебя с собой в Даскилий.

?

Сражение было в четвертый день месяца боэдромиона, и в этот день войском командовал Метон, а Клеарх стоял на правом крыле с тяжеловооруженными всадниками.

Войска с обеих сторон состояли из греческих наемников, у гераклеотов еще была фракийская конница и пращники-меоты, а у персов конница была своя, с Митрадатом во главе. Пехота персов стояла вверху по склонам двух пологих холмов, и ей удобней было бежать вниз.

Иларх-наемник посмотрел, как Митрадат крутится во главе конников, сверкая на солнышке, и сказал:

– Какой красавец! (Иларх был неравнодушен к красивым юношам.) Никогда, однако, не видел такого глупого расположения! Кто же выдвигает левое крыло вперед?

В это время во вражеском лагере запели пеан, издали клич в честь Энниалия и бросились вниз. Метон стоял у алтаря и приносил жертвы одну за другой, но жертвы были неблагоприятны, и он не решался двинуть войска.

Клеарх увидел: левое крыло персов уже теснит эллинов, а Митрадат спешно, без прикрытия послал в обход пельтастов, и дело вот-вот кончится разгромом. Клеарх сказал:

– Надо напасть на пельтастов, идущих в обход без прикрытия!

Иларх возразил:

– Жертвы пока сулят поражение, сигнала к бою нет!

– Жертвы сулят поражение Метону, а не мне, – и Клеарх пустил коня вскачь. Всадники устыдились и поскакали за ним. Они изрубили легковооруженных воинов, потом зашли в тыл правому крылу, спешились и начали рубиться. Персы не выдержали, и сражение быстро превратилось в беспорядочную резню. Слушались только Клеарха; преследовать врагов прекратили лишь ночью; зажгли факелы, стали грабить лагерь и трупы и собирать пленных в одно место. Захваченных греческих наемников привели в палатку Митрадата, где сидел Клеарх.

Хрисон, дядя Клеарха, вошел вперед них. Палатка была вся убрана драгоценными камнями и подушками, на столике стояла золотая и серебряная утварь, корзинка крупных смокв, засахаренные фисташки и множество других лакомств. Хрисон засмеялся и сказал:

– Это не палатка полководца, это девичий шатер.

Тут он посмотрел на Клеарха. Лицо у племянника было страшное и совсем бы белое, если бы не кровь на лбу. Клеарх невзначай вытер плащом пот. Клеарх поднялся, спрятал кожаный свиток, который читал, кинул в рот горсть фисташек и вышел.

Перед палаткой стояли пленные греческие наемники, Клеарх закричал на них перед гражданами:

– Боги покарали тех, кто сражался против свободы эллинов!

Командир наемников Бион, аркадянин, плюнул на землю и возразил:

– Боги покарали тех, кто сражался под началом Митрадата! Этот мальчишка бежал первым!

На следующее утро поставили трофей, развесили на деревьях оружие, похоронили павших. Хрисон в присутствии других командиров спросил Клеарха:

– Что за документы ты нашел в палатке перса?

Клеарх развернул папирус и, вглядываясь в арамейские буквы, стал переводить набросок Митрадатова письма отцу, писанного, как, осклабясь, сказал Клеарх, накануне сражения, в шестнадцатый день месяца багаядиша, что Митрадату очень льстило, ибо день был посвящен Митре: «Отец, я изучил повадки наемников и нашел, что каждому гоплиту правая сторона тела кажется йенее защищенной, так как он держит щит слева. Поэтому каждый старается напасть на противника справа и правое крыло выдвинуто вперед, а левое уходит назад. И почти всегда выходит, что оба правых крыла побеждают, а оба левых терпят поражение. После этого правые крылья как бы поворачиваются и сходятся между собой, и это решает битву. Завтра же все будет по-другому: я так усилил левое крыло, что оно-то и разобьет врага…»

Все командиры расхохотались, потому что назавтра был не семнадцатый день месяца багаядиша, посвященный Сраоше, а четвертый – месяца боэдромиона; Хрисон смеялся вместе со всеми, однако помнил, что письмо, поразившее племянника в палатке Митрадата, было написано на коже, а не на папирусе.

?

Вечером в захваченном шатре устроили пир, и в числе приглашенных были ближайшие друзья Клеарха, из граждан-среднего слоя, любящие имущество и отечество, равнодушные к демагогам и философам. Было еще несколько пленных греческих командиров, в том числе и Бион, совершенный аркадянин, грубый и честный. Бион уже успел как-то привязаться к Клеарху, потому что Метон, отстаивая интересы черни, грозился продать пленников. Кроме командиров на пиру был давний друг Клеарха, афинянин Стилокл, и брат его, Тимагор. Оба явились к войску совсем недавно.

Клеарх пил больше других и смеялся над Метоном, который надеется через раздел имущества, которое ему не принадлежит, добиться власти, которой он не достоин.

– Нет, – говорил Клеарх собравшимся благонамеренным гражданам, никакой разницы между управлением хозяйством и управлением полисом. Таков уж закон положен городу: тот, кто хочет быть могучим, должен меньше тратить и больше приобретать.

Только справедливо нажитое идет впрок, а желание поживиться добром граждан никогда не ведет к гражданскому миру. Справедливое же приобретение бывает тогда, когда греки, оставив внутренние распри, нападают на врагов и захватывают их добро, ибо добытое в честном бою по праву принадлежит победителю.

– Клянусь Зевсом, – воскликнул спартанец Бион, – вот великий человек, способный разорить всю Фригию, а то и Лидию! А этот мерзавец Метон хочет продать нас, словно мы варвары! А правда ли, юноша, что тебе известен не только язык персов, но и тайны магов?

Клеарх, улыбаясь, отвечал, что поддержка людей основательных могущественней варварских таинств, но улыбка его была как-то нехороша, и сердце Стилокла, впервые видевшего друга после долгой разлуки, облилось кровью: не таких, признаться, речей о справедливом стяжании ждал он от Клеарха.

А брат его, Тимагор, нахмурился и сказал:

– Не так, Клеарх, говорили мы в Академии о государстве, устроенном наилучшим образом. Там полагали мы, помнится, что в подобном государстве должно быть устранено соревнование о большем и меньшем, и тогда равенство имущества и простой образ жизни, одинаковый для всех, воспитают в гражданах чувство самоотречения и обеспечат внутренний мир. Очевидно, при общности имуществ исчезнет и вражда между гражданами, возникающая вследствие развращающего изобилия у одних и нехватки в необходимом у других. Исчезнут сами собой зависть и недоброжелательство, ссоры, сплетни, козни, пропадут воры и сутяжники – кто же станет воровать или судиться из-за общего? Что ж ты молчишь?

Честные гераклеоты, сидевшие вокруг, с беспокойством посмотрели на Клеарха, ибо на далекий Ахерусийский полуостров не проникла еще благодетельная философия и граждане по простодушию своему полагали, что тяжбы происходят вследствие того, что такова уж природа человека, а не из-за отсутствия общности имущества, ибо по опыту знали, что вещи, находящиеся в совместном владении, вызывают тяжбы и распри чаще всего.

Клеарх улыбнулся с некоторым беспокойством и сказал:

– Что ж, Тимагор! Будь предлагаемое тобой государственное устройство наилучшим, оно было бы где-нибудь осуществлено.

Тимагор. Однако и Платон, и Фалес, и Гипподам, и многие, если не все, рассуждающие об общественном устройстве, придерживаются такой точки зрения. И разве мало законодателей действовало в этом направлении? Разве Залевк не запретил перепродажу товара с целью наживы? Разве Филолай не запретил занимать должности тем, кто занимался делами на рынке? Разве не наблюдали по приказу Периандра, чтобы никто не тратил больше заработанного? Разве, наконец, Ликург не уничтожил пагубу частной собственности и с ней вместе раздоры и распри, так что вся Спарта стала как бы единым военным лагерем, и не является ли она до сих пор благодаря этому счастливейшей страной, избавленной от терзающих всю Элладу потрясений?

Тут одни стали соглашаться, другие – возражать братьям, я же считаю, что лучше нам тут не касаться этого предмета, нежели излагать его вскользь: ведь герой нашего повествования не Платон, а его ученик, Клеарх.

А Клеарх чрезвычайно досадовал на неуместный разговор.

Говорить он умел и любил, но твердо знал, что истинный властитель распоряжается не словами, а жизнями. Не с философами и не на пирах собирался он вести речи. Подобно толпе, был он равнодушен к истице; в отличие от толпы, жаждут господства, а не подчинения и предпочитал причинять несправедливости, нежели терпеть их.

– Что ж ты молчишь? – повторил Тимагор.

Клеарх засмеялся и, как будто играя в коттаб, плеснул вино из чаши в чашу, поднял ее и сказал:

– Во здравие Гераклеи!

Тимагор. Ты, однако, избегаешь моего вопроса!

Клеарх. Скажи, друг мой, одобряешь ли ты тиранию?

Тимагор. Думаю, никто не будет отрицать, что среди общественных устройств это – наихудшее.

Клеарх. Однако Дионисий в Сицилии стал тираном, обещав народу прощение долгов и раздачу земель и делая то, что нужно для устроения твоего идеального государства.

Тимагор. Дионисий заботился не о справедливости, а о том, чтоб граждане стали надежными стражами власти, поступающей несправедливо.

Клеарх. Несомненно. Однако согласись, что никто еще, разделив землю, не возродил золотого века, однако многие, разделив землю, обрели власть. И что тираны в своем могуществе опираются на ненависть народа к богатству, которую одобряешь и ты.