Дом певчих птиц

Тройка по английскому мне вовсе не светила, я даже не знала, почему соврала. Быть может, мне хотелось услышать слова поддержки или помочь отцу с продолжением разговора…

– В нашем роду не было троечников, надеюсь, ты меня не разочаруешь, – выделяя слова, произнес папа и добавил: – Жизнь – штука сложная, и, как известно, выживает сильнейший.

После чаепития я достала из чемодана книгу и устроилась в гостиной на диване. В квартире стояла тишина, и вероятность того, что обо мне вспомнят до ужина, настойчиво стремилась к нулю.

«Самые худшие каникулы в году, – тяжело вздохнув, подумала я, переворачивая страницу. – Скорей бы пролетела эта неделя».

Раньше я пыталась ругать себя за подобные настроения, но теперь вообще не было стыдно. В доме отца и Маргариты мне всегда было холодно, я даже спала в носках, натянув одеяло до подбородка. И этот холод не имел ничего общего с температурой воздуха.

Отец зашел в гостиную через полчаса, и по его сжатым губам я сразу поняла, что предстоит непростой разговор. «Наверное, опять всплывет тема оценок… Нужно было сказать, что дневник буквально сияет от пятерок, и учителя не перестают меня хвалить».

Усевшись ровнее, я сделала вид, будто не чувствую напряжения, но позвонки заныли, а интуиция прошептала: «Готовься…»

– Читаешь? Молодец! – произнес папа с незнакомой и потому неожиданной легкостью. Подхватив стул, он поставил его рядом с диваном, сел и положил ногу на ногу. – Хочу с тобой поговорить, но сначала пообещай, что ничего не расскажешь бабушке. Мария Петровна может разволноваться, а мы же с тобой не хотим, чтобы ее мучило повышенное давление. Правда? Ты уже взрослая и сама вправе принимать многие решения. – Подавшись вперед, папа приподнял брови, точно желал поторопить меня, и уточнил: – Обещаешь?

Наверное, используя наигранный дружеский тон, он пытался меня приободрить, но перемена была настолько удивительно-странной, что я, наоборот, испугалась. А ответ я могла дать лишь один, особенно если учесть, что любопытство потихоньку начинало ерзать в душе.

– Да.

– Отлично! – Откинувшись на спинку стула, папа неторопливо провел ладонью по волосам и продолжил уже другим тоном, спокойным и деловым: – Видишь ли, Дина… – Он немного помолчал, будто подбирал слова. – Маргарита готовит большой и важный проект, и это, бесспорно, огромная ответственность и не менее огромный труд. Речь идет об участии в международном форуме, думаю, ты представляешь масштабы подобного мероприятия. И сейчас Маргарите нельзя отвлекаться или тратить время на что-либо другое… К тому же, когда внимание сконцентрировано, любой шум становится досадным раздражителем и расшатывает нервную систему. Естественно, это происходит само собой, и виноватых нет ни с той, ни с другой стороны. Мы с тобой должны понять, в какой ситуации находится Маргарита, и даже, как близкие люди, обязаны ее поддержать. Но что возможно сделать, как поступить правильно? – наклонив голову набок, папа вопросительно посмотрел на меня и сразу сам дал ответ: – А мы можем создать Маргарите комфортные условия для работы.

– Да, конечно, – на всякий случай произнесла я, гадая, в какую сторону потянется разговор дальше. Если нужно, я могу точить карандаши, отвечать на телефонные звонки, печатать большие и маленькие тексты, но очень трудно представить, что хоть какое-то мое участие потребуется Маргарите. А вести себя тихо – без проблем, да меня особо никогда и не слышно.

– И так случилось, что у тебя есть прекрасная возможность помочь сразу двум людям. Дело в том, что у Ларисы Григорьевны, моего заместителя, есть сын. Вчера он уехал по своим археологическим делам… Далеко. Не помню точно куда… – Отец нахмурился, а затем шумно выдохнул и нервно махнул рукой. – Не важно. В его квартире есть цветы, их нужно поливать. И еще осталась канарейка… или кенар… Короче, птицу нужно кормить. Я предлагаю тебе пожить у сына Ларисы Григорьевны. Уж она тебе будет очень благодарна! Ездить через всю Москву и ухаживать за канарейкой ей весьма затруднительно. И, если ты согласишься, Маргарита сможет готовить проект в абсолютной тишине, ничто не помешает ей сосредоточиться. На мой взгляд, это отличное предложение, ты наверняка давно мечтаешь о самостоятельности. Каникулы же созданы именно для того, чтобы отдыхать. Вот и отдохнешь от школы и взрослых. – Папа улыбнулся, будто на меня действительно свалилась удача, и спросил: – Так что мне ответить Ларисе Григорьевне? Ты согласна?

Хотела бы я видеть свое лицо в этот момент. Наверное, оно вытянулось и стало походить на дыню, глаза округлились, а кожа от душевного потрясения покрылась красными пятнами. Папа отправлял меня жить в чужую квартиру. Одну… И я догадывалась в чем тут дело. Он редко со мной общался и, похоже, пропустил тот момент, когда я выросла и перестала быть ребенком, которого легко обмануть. Теперь я умная. Ну, почти.

Голодная канарейка.

Вообще-то, Лариса Григорьевна могла бы забрать ее к себе домой, чтобы не тратить время на дорогу. Или, в крайнем случае, я бы могла съездить к ее сыну и покормить птицу. А потом бы вернулась.

Сердце уколола боль обиды: папа, скорее всего, заранее взял ключи, а в соседней комнате Маргарита с нетерпением ждала, когда же я уберусь из квартиры. Поэтому мне и не предложили разобрать чемодан.

– Да, согласна, – ответила я и добавила тише: – канарейки, наверное, много едят, и их нужно часто кормить.

* * *

Петербург. Далекое прошлое…

Соня понимала, что лучше бы зажмуриться и именно так, в темноте, принять боль. Но ледяной взгляд Лешки, кривая едкая усмешка на его тонких губах парализовали и закрыть глаза не получилось.

Она много раз видела, как Соловей, не слишком раздумывая, размахивался и молниеносно бил в ухо, плечо, живот или в грудь… И вот теперь пришел ее черед узнать силу удара. Лешка худой, как и все попрошайки, но такое чувство, будто внутри у него не вены, а прочные веревки, а мышцы – из камня и металла.

«Бей! Скорее бей! Я не могу больше ждать!» – отчаянно пронеслось в голове, и Соня сжала губы, стараясь сдержать рвущийся на свободу страх.

На чердаке стояла звенящая тишина и, наверное, именно поэтому голос Прохора прозвучал оглушающе:

– Какого дьявола?! Что встали и рты раззявили?!

Соня не сразу поняла, что ее, лежащую на полу, с лестницы не видно. Да и маленькие попрошайки давно повскакивали со своих мест и встали полукругом, чтобы лучше видеть Соловья и его очередную жертву.

– Поднимайся, – тихо приказал Лешка и, схватив Соню за локоть, быстро и ловко поставил ее на ноги. – И даже не думай ябедничать.

Предупреждение было лишним, никто в здравом уме не посмел бы пожаловаться на Соловья. И кому жаловаться? Здесь нет того, кто выслушает, рассудит по справедливости и защитит.

Поймав очередную усмешку Лешки, Соня облизала пересохшие губы, сделала несколько шагов к столу и наконец увидела Прохора. Обычно в это время он уже тянулся к бутылке, его походка становилась нетвердой, длинный нос, покрытый пигментными пятнами, краснел, глаза бегали, речь наполнялась бранными словами. Но сейчас Прохор казался трезвым, и отчего-то это вызвало волнение в груди. Вытянув шею, Соня увидела и Евдокию Семеновну, шествующую за сыном с недовольным выражением лица.

– Насобирал всякий мусор по улицам, – проворчала она, проходя мимо попрошаек. – Ни одной нормальной рожи. Куда уж им петь!

Но Прохор даже не повернулся к матери. Остановившись посреди комнатенки, уперев руки в бока, немного помолчав, он неожиданно гаркнул: «Построились!», и, прочистив коротким кашлем горло, плюнул на пол.

Дети пришли в движение, засуетились, и Соня сама не поняла, как опять оказалась рядом с Лешкой.

– Чего это они вдвоем приперлись, – процедил сквозь зубы Соловей и сморщился, демонстрируя неприязнь. – Лучше б еще пожрать принесли.

«Наверное, выгнать кого-то хотят», – не решаясь ответить вслух, подумала Соня и уловила дрожь в коленях. Да, жили они здесь плохо, но неизвестность, ветер, голод и холод – намного хуже, и очень важно знать, что вечером у тебя обязательно будет крыша над головой.

– А если выгонят? – все же произнесла Соня.

– Ну и пусть.

В отличие от других, Лешка действительно не боялся перемен. Неделю назад он довольно уверенно говорил, что хочет уйти от Прохора. В свои шестнадцать лет он уже успел потрудиться в разных местах, но Соня все же сомневалась, что у Соловья получится устроиться быстро. Несмотря на внутреннюю физическую силу, Лешка тоже выглядел младше своих лет. А на работу всегда можно взять мальчишку почище, покрепче и из нормальной семьи.

– Посмотри на них, – фыркнула Евдокия Семеновна. – Отребье… Жалкое отребье!

Прохор частенько выстраивал их в линию, так ему было легче греметь угрозами и проверять карманы у маленьких попрошаек (вдруг кто запрятал копейку), но сейчас в его глазах не плескалась злость, в них было что-то другое…

– А ну пой, – приказал он, схватив Петьку за локоть.

– Что? – не понял тот и на всякий случай вжал голову в плечи.

– Пой говорю!

– И не тяп-ляп, а старайся, – скрестив руки на груди, потребовала Евдокия Семеновна. Ее почти бесцветные брови встретились на переносице, нос заострился и нетерпеливо задергался.

«Мать Прохора похожа на ведьму, – подумала Соня и, глядя на несчастного Петьку, принялась нервно кусать нижнюю губу. – Неужели мне тоже придется петь?..»

Происходящее казалось более чем странным. Нестройный ряд побирушек дрогнул, раздалось шмыганье носом, кто-то начал икать, белобрысый Родька сделал жалкую попытку запеть, хотя никто его об этом не просил.

– А-а-а, – протянул Петька и, резко замолчав, сам же закрыл рот ладонью. Тот звук, который ему удалось вытащить из впалой груди не имел ничего общего с пением и мелодичностью.

– Так бы и дала тебе сковородой по глупой башке, – со злостью произнесла Евдокия Семеновна, но карие глаза Петьки счастливо засияли. К нему явно потеряли интерес, а что может быть лучше?

Остановившись напротив бедовой Варвары, Прохор раздраженно махнул рукой, что означало: «А теперь ты, да побыстрее!»

– Сейчас она им выдаст… Непременно оглохнут, – тихо и едко предположил Лешка и добавил: – на рынке Варька иногда так орет, что лошади падают, устоять не могут.

Вздернув конопатый нос, без какого-либо стеснения, она притопнула, развела руками и громко запела, глядя на потолочные балки: