Против течения на велосипеде
– Прочитай нам отходную, – тихо, почти шёпотом просит меня старший.
Я стою в замешательстве, вот-вот земля уйдёт из-под ног. Разве можно читать отходную по живым? Да и не знаю я такой молитвы, и потому беру с резной деревянной скамьи или кем-то забытый, или специально здесь приготовленный большой молитвослов, перелистываю, стараясь найти нужное. Пока ищу, спину мою обдаёт холодом, откуда-то изнутри меня вырастает страх, я определённо чувствую чей-то взгляд на себе. Но кто хозяин этого холодного острого взгляда?…
Я перестаю листать, оглядываюсь по сторонам, и начинаю было читать «Отче наш» по памяти, но язык не слушается меня, и тут из темноты у входа появляется коренастый карлик, в длинном плаще и капюшоне, лица его не разобрать, он размахивает огромными руками и бежит прямо на меня! Что же мне делать?! Куда бежать? Я запускаю тяжёлым молитвословом прямо в карлика и зову на помощь, но в горле словно леденец застрял, хочу закричать что есть мочи, чтобы порвать эту ночь, эту темноту, пересилить шум ветра, а дыхания не хватает, и из моей груди вырывается лишь слабый стон. Сзади до моего плеча еле дотрагивается чья-то горячая рука. Я боюсь обернуться, рука дотрагивается ещё раз и ещё, уже настойчивее, я всё-таки оборачиваюсь. Андерсен! Это же Андерсен! «Вставай!» – говорит он и теребит меня по плечу.
– Вставай! – вторит ему родной голос Женьки, – Юлечка, проснись, – шепчет Женя и держит меня за плечо.
Уффф! Я выдохнула. Сорочка прилипла к телу, спальник придавил меня так, что казалось, я скоро погружусь в толщу матраца, словно в мягкий песок и сравняюсь с поверхностью. Это обыкновенный кошмар, просто в доме очень душно, видать, вчера мы перестарались с растопкой печи. Срочно открыть молнию спальника, попить, умыться, подышать, успокоиться, а не то…
– Проснись скорее, – встревоженно повторяет Жека. – К нам кто-то лезет в дом.
От Женькиных слов с меня весь сон вмиг слетел. Мы вскочили с кровати, прислушались. С улицы доносились возня и невнятный шёпот. Действительно, кто-то пытается открыть засов калитки. Новая волна ужаса накрыла меня, но ни голова, ни руки на этот раз мне не изменяли: мы включили свет в кухне, давая понять неприятелям, что им не удастся застать нас врасплох. Страх переполнял округлившиеся глаза Женьки.
– Надо звонить Надежде, – твёрдо проговорила она.
Я схватила телефон, время на экране «3:05» и упрямо горит надпись: «Поиск сети». В этих местах перебои с сотовой связью не редкость, особенно в непогоду, удивительно, что сотовая связь здесь вообще появилась. Всё ясно, значит, рассчитывать нам не на кого. Кричать тоже бесполезно: слева по соседству живёт дряхлая баба Зина, справа – заброшенный дом, в нём последние года три точно никого нет, а через улицу – да кому нужно бежать среди ночи спасать приехавших неизвестно зачем в эту глушь двух городских сумасшедших?
Тем временем возня стала доноситься отчётливее, и уже можно было различить металлическое бряканье и два мужских голоса. Один из них принадлежал парню с хищными глазами, тому, с кем мы встретились в магазине. Поскольку входная дверь закрывалась на крючок из проволоки, разогнуть который не составило бы труда даже ослабевшему больному, не то что здоровому человеку, мы не стали даже приближаться к выходу, и встали в кухне у двери, ведущей в сени. Женька держала дверную ручку, на её руках от напряжения выступили сухожилия, вырисовывался рельеф мышц. В любой момент злодеи могут проникнуть в сени и дёрнуть дверь с обратной стороны. Я ещё раз взяла телефон: неуверенно обозначилась сеть. Пошли гудки.
– Надежда, миленькая, к нам лезут двое, помогите, если можете, – внезапным ночным звонком я, конечно, разбудила хозяйку.
– Сейчас придём, – удивительно ровным и спокойным показался мне голос Надежды.
– Жек, они придут! Надежда живёт через две улицы, пока оденутся…
И я подняла топор.
При нас из ценного фотоаппарат, два плеера и небольшая сумма денег на билеты домой да карманные расходы. Отдать им это? Не думаю, что так мы сможем отделаться… Со мной такое впервые: виски пульсируют, коленки ходят ходуном, а я не могу приказать им успокоиться, хорошо, хоть руки не трясутся. Мой невысокий рост сейчас мне не на пользу, и потому я держу топор, подняв руки над головой.
А может, это чья-то глупая шутка? Но чтобы вот так пугать среди ночи, нет, это не шутка, тем более, что они уже знают, что замечены, и никому не смешно. Над всей этой чехардой мыслей властвует лишь одна главная: «Только бы успеть ударить первой. Не сметь растеряться!». И я уже будто наяву вижу обезумевшие глаза неприятеля, его огромную голову, по которой мне следует ударить. Вижу и кровь из разрубленной раны.
Обычно мне становилось нехорошо в процедурном кабинете уже от одного только вида крови, и медсёстры посмеивались надо мной. Но куда подевалась моя впечатлительность? Сейчас я не боюсь убить человека. Ни о каких моральных категориях, терзаниях совести и речи нет, нет и тени сомнения, что действую правильно. Главное, что заботит меня сейчас – успеть, не промахнуться, попасть наверняка. А что делать со вторым?.. Ну где же Надежда?!
В сенях что-то упало, звякнуло о корыто, нервная брань низким хриплым голосом, удаляющиеся глухие шаги. Жекины руки всё ещё не выпускают дверной ручки, я продолжаю сжимать гладкую рукоять топора. Мы не смеем двинуться с места. Сердце пульсирует в самых ушах, и в ритм его ударов врывается стук металлической задвижки на воротах.
– Юля, мы здесь! – голос Надежды с улицы.
Тело моё вдруг обмякло, опало, кулаки сделались ватными, а топор невероятно тяжёлым. Мы вышли в сени, на полу лежало перевёрнутое корыто, видимо, о его бок и запнулись те двое, покидая дом. Я подняла тонкий крючок, скрученный из металлической проволоки, толкнула входную дверь, и мы вышли на улицу. Снег растаял, в предрассветных сумерках уже отчётливо прорисовывались и сарай, и покосившаяся баня, и забор дровяника с зияющей дырой.
– Что тут у вас случилось? – спросила хозяйка.
Муж Надежды держал охотничью двустволку, внимательно осмотрел дом и показал на окно в сенях: в пустом деревянном прямоугольнике надувались занавески, а потемневшая от старости рыхлая оконная рама стояла на земле, прислонённая к завалинке дома. Рядом притулились лом и лопата. Судя по всему, с помощью ломика злоумышленники вытащили оконную раму. Душа моя сжалась при той мысли, что мы с Жекой могли крепко спать и не услышать, как те лезут к нам в дом. Этой тяжёлой ржавой лопатой они могли огреть нас, и что бы было тогда… Вообще я поняла, что в своих рассуждениях лучше избегать частицы «бы», она лишь напускает туман и отвлекает от главного. А главное сейчас то, что всё хорошо окончилось.
– Ну и дела, – голос Надежды был по-прежнему ровным, лицо, обрамлённое синим платком, тоже не выражало беспокойства.
– Спасибо, что пришли к нам среди ночи, – Жека перевела взгляд с лопаты на дыру в заборе, и стало понятно, кто и зачем её сделал.
– Забор надо бы Вань, подлатать, – обратилась Надежда к мужу.
– Починим, чего уж там. Они больше не придут, – успокоил нас хозяин, закуривая.
– Почему? Ведь у них не получилось задуманное, – возразила я.
– Шакалы потому что трусливые. Не придут, – уверил нас Иван.
И действительно, наступивший день был самым обыкновенным. Прогулялись до озера по сырым лесным тропинкам. Радушная Александра напоила нас свежим чаем с мятой и чабрецом и словно невзначай рассказала, мол, не зря об этих местах слагают легенды, и что здесь, на берегу этого особенного озера, хорошо получается медитировать. Мы удивлённо глянули на неё.
– Не знаете, что это такое? Хотите, я проведу для вас медитацию?
– Спасибо, конечно, но вдруг голову снесёт, и что потом делать?.. – отказалась я, потому что не имела практики медитаций, вообще слабо представляла, в чём её суть, для меня понятие «медитация» располагалось где-то между сеансом гипноза и консультацией экстрасенса. Словом, я не доверяла ни Александре, ни её «медитациям».
– А в городе голову не сносит от работы? – ухмыльнулась Александра.
– Бывает, бывает, – вздохнула я и перевела разговор на другую тему.
Захарыч пошёл с нами в деревню за хлебом и рассказал, как Александра появилась здесь, на берегу Данилова. Оказывается, эта женщина – мать троих взрослых детей. Когда-то давно она, оставшись без мужа, поехала на заработки в Москву, а мегаполис затянул, проглотил её своей голодной пастью, вырваться из которой удалось лишь спустя девять трудных лет. Уставшая, опустошённая, разочарованная иллюзорностью успеха, которым часто ошибочно наделяют жителей столицы, Александра в отчаянии подалась в какую-то секту, отписав квартиру сомнительной религиозной организации, стала странствовать по миру, лишившись средств к существованию и потеряв связь с детьми…
Эта ночь прошла без приключений, мы хоть и старались не смыкать глаз, но сон взял своё, русло нашего разговора постепенно стало петлять из стороны в сторону, путаться и спотыкаться, а потом и вовсе потеряло чёткие очертания и провалилось в бездну усталости и темноты.
Рано утром мы уже стояли с рюкзаками под козырьком автобусной остановки, дожидаясь рейсовый «пазик» до города, и слышали, как люди встревоженно обсуждали каких-то беглых заключённых, которые скрывались от правосудия в местных лесах, устроившись на базу Данилова озера разнорабочими, где не требовались ни паспорт, ни характеристики с предыдущих мест работы. Ещё говорили, что эти двое ограбили несколько деревенских домов, где жили старики, и даже угнали чей-то мотоцикл, но милиция из райцентра их всё-таки задержала. Так вот, значит, кем были наши непрошеные гости… Невидимый таинственный узел был развязан. Мы наконец сели в автобус. Я, почувствовав себя в безопасности, крепко уснула, и мне не мешали ни кочки, ни выбоины разбитой сельской дороги.
…Я встала с кровати, накинув поверх пижамы мягкий махровый халат, и не умываясь, прошла в кухню, откуда доносился аромат кофе. У плиты Стоял Андерсен, снимая турку с огня.
– Доброе утро, – улыбнулся он.
– Доброе, – казалось, я всё ещё не могла до конца вернуться в свою реальную сегодняшнюю жизнь.
– Сложное путешествие было, знаю. Отдыхай, – сказал Андерсен, поставил чашку горячего кофе передо мной на стол, зашнуровал ботинки и ушёл в этот раз через входную дверь, как нормальный человек.
В голове трещало, звенело, гудело, будто я только что получила в затылок колотушкой. Останавливать Андерсена я не стала: сил на разговоры всё равно не было, да и смысла в том никакого. Я села за стол, закутавшись в длинные полы халата, проникшись глубокой благодарностью к нему за отличный кофе, и принялась делать маленькие глотки волшебного напитка, постепенно возвращающего меня в настоящее. А в настоящем наступил октябрь. Летит мокрый снег с дождём, стуча в мои окна. Пора убирать велосипед с балкона в тёплую кладовку. Чижик, Чижик, я буду по тебе скучать. Детская площадка во дворе уже устлана ковром опавших, потемневших от сырости листьев. Как быстро прошло лето… Да и не только лето, вообще, с каждым годом жизнь всё сильнее и сильнее раскручивает своё колесо, словно бежит под горку. Мне тридцать, столько было всего за это время. И всё же странно, почему в этих путешествиях к прошлому меня ни разу не забрасывало во дворы к ребятам из моего детства, в школу на выпускной например, или в отпуск с мужем к морскому побережью? К тому же есть так много событий, которые мне хотелось бы повторить. Возьмём даже день нашей свадьбы. Он прошёл так волнительно для меня, в какой-то суматохе, спешке, и был словно разменян на сотни организационных мелочей, так, что я не успела прочувствовать торжественность, трогательность и сказочность момента, который так красиво показывают в кино. Почему именно с Жекой в походы?
Наверное, жизнь подводит черту под моей бесшабашной юностью: тонкую, едва заметную пунктирную линию, как бы намекая: «Видишь, это время прошло. Что дальше?», и открывает другую, ранее незаметную мне дверь, и пока неизвестно, куда она ведёт.
Мои мысли прервал звонок в домофон. «Это я, открывай!» – слышу родной голос в трубке. На пороге появилась румяная Женя, пахнущая морозом и свежестью. В её пышных волосах с золотистым отливом, на вязаной шапке цвета корицы и тёмно-зелёной куртке, так гармонично рифмующейся с глубокой зеленью глаз, таяли снежинки, к ботинку прилепился бордовый листик: будто сама осень вошла в мой дом.
– Спишь ещё, что ли? – удивилась Женя.
– Практически нет. Кофе будешь?
– А то! Я вон что принесла! – Женя достала из рюкзака ещё горячие слойки.
Утро! Какое чудесное утро, когда вдруг открывается дверь и на пороге появляется родная Женька, да ещё и с ароматными плюшками. Мы говорили о приближающемся дне рождения Жени, и решили вместе пойти на концерт. Я обещала испечь мою любимую пиццу с грибами и ветчиной, а вот именинный торт, на котором мы зажжём нарядные свечи, Женя купит в кондитерской недалеко от дома.
– А мы, наверное, станем родителями, – спокойно произнесла Женя, даже как-то обыденно, словно невзначай, и мне показалось, что я либо не расслышала, либо не поняла сути сказанного.
– В каком смысле? – растерялась я.
Что это значит? Теоретически с большой долей вероятности все люди на Земле однажды могут стать родителями. Но какое это отношение имеет к Женьке? Это начало отвлечённого разговора о детях или новость?
– Если всё будет хорошо, у нас с мужем скоро появится ребёнок, – улыбнулась Женя.
Значит, это всё-таки новость. Я обняла сестру, всё ещё не веря услышанному.
– Поздравляю, – ничего иного не пришло в мою голову, по крайней мере в фильмах и книгах на подобные заявления герои реагировали так.
Женька станет мамой? Она же сама ещё такая молоденькая, и совсем не похожа на «мать». Ведь при этом слове в моём сознании возникает образ полной женщины в длинном сарафане, с косой и пышной грудью, в руках у неё поднос с румяными пирогами; шумной гурьбой дети: мальчики и девочки, малыши и те, что повзрослее, – бегут к подносу и расхватывают на лету пирожки, и где-то рядом во всей этой картине под названием «Материнство» должен быть кот… Нет, это не про Женю. Но она сама только что сказала. Моя Женька? Теперь не моя. А разве кто-то или что-то в этом мире может принадлежать человеку?
Нет, мне здесь ничего не принадлежало и не принадлежит, ведь все мы здесь гости, путешественники. Мы больше не сможем ходить в походы. Ни в горы, ни на сплавы. Ведь Жене нужно будет качать малыша и петь колыбельные, варить кашу, гладить стопки стираных распашонок и ползунков. Потом водить в детский сад, в разные секции и студии, мазать зелёнкой разбитые коленки и лечить кашель. А потом учить с ребёнком уроки и ходить на родительские собрания. А что буду делать я? Меня вдруг накрыло сиротливое чувство одиночества, ведь мой настоящий друг, которого я так люблю, уезжает в неизвестную мне страну навсегда. И говорит об этом так просто, так легко, словно это ничего не значит.
Это особый маршрут, полный своих испытаний и радостей, и с него уже не свернуть. Это путь Женьки без меня, Путь Матери. Ей ещё только предстоит стать женщиной – той, какая была задумана когда-то Создателем: женщина рождающая, дающая жизнь, женщина-мать. Ещё немного – и Женькину душу до самых краёв наполнит новая любовь. Любовь к своему чаду – чувство, которое было для неё незнакомо раньше. Женя возьмёт на руки нового маленького человечка, каким сама когда-то пришла в этот мир. Так будь счастлива, Женька!
К тебе спустилась душа, ещё не знающая греха и искушений. Ребёнок… Он появится словно из далёкого детства, ещё такой чистый, излучающий тёплый свет. Он неземной, у него ещё нет той твёрдой оболочки, какая есть у тебя, нет у него и масок, которые свойственно надевать людям, и мы их даже не замечаем, настолько привыкли к ним… Ты отдашь всё, лишь бы он не знал горя и потерь, чтобы сохранить это хрупкое, беззащитное.
И вот ты держишь его на руках, храня его сны. Ты осторожно целуешь его открытую ладошку, такую маленькую, мягкую, пахнущую сладким молоком, и вдруг тебе становится всё равно, что происходит сейчас в мире, в городе, на улице за окном, не волнует даже то, если кто-то внезапно позвонит в дверь твоего дома. Потому что здесь, рядом с этой ладошкой, открывается новая планета, неизвестная раньше. И сейчас эта планета качается в своём просторном синем космосе, еле слышно дышит и спит так безмятежно, доверяя всему, что происходит, не заботясь о том, что её ждёт. В ней нет границ и страха, она плавно движется по проложенному для неё пути и будто бы даже принимает форму пространства, становясь его продолжением. Хочется встать на цыпочки, чтобы хоть немного быть выше, приподнять звёздную занавеску и заглянуть за край этой планеты, но никак не разобрать, где кончается её земля и начинается сам космос. Может и мне приготовлен похожий путь?
Сквозняком захлопнуло приоткрытое окно в комнате, по полу потянуло холодом. Я направилась в спальню закрыть окна и обнаружила Андерсена в кресле. Наверное, он уже в курсе Женькиной новости.
– Достань свои детские фотографии, пожалуйста, – вдруг просит Андерсен, и я вынимаю с верхней полки шкафа небольшой альбом.
Он с родительской заботой смотрит то на меня, то на снимки, то снова на меня, будто знает какую-то тайну, что-то, что пока мне недоступно.
– Знаешь, Андерсен, однажды мне довелось от кого-то услышать, что дети сами выбирают себе родителей ещё задолго до своего физического рождения. Так, может быть, и меня кто-нибудь выберет? – испытующе я гляжу на Андерсена, но с ответом он не спешит.
Смогу ли я оправдать хрупкие прозрачные надежды той души, которая поверит мне?.. Андерсен молчит, а на его лице появляется мягкая, едва уловимая улыбка, и в молчании его угадывается что-то вроде «Поживём-увидим. Неисповедимы пути Господни». Я поднимаю глаза к кусочку неба, ограниченного квадратной рамкой окна спальни: может, сейчас там, далеко на Небесах, какая-нибудь душа готовится прийти на Землю?.. И что-то огромное, сильное, из самой глубины моей души рвётся наружу: «Поверь, пожалуйста! Я постараюсь быть тебе хорошей… Я буду тебя очень ждать!»
Я вышла на улицу только к вечеру, глубоко вдохнув влажный холодный октябрьский воздух. Снег припорошил уставшую землю, укрыл израненный трещинами асфальт у нашего дома. Мне вдруг показалось, как где-то в груди с трепетом бьётся маленькая птичка: так в детстве мы ждём приближающийся праздник. Я улыбаюсь в предвкушении новой зимы и шагаю, шагаю, шагаю, печатая чёрные следы на чистом снегу.