Спиноза и его друзья в Древней Руси

Глава 3. «Не видать тебе подарка…»

Не открывая глаз, Бонифаций протянул руку и пощупал Шаганэ. Пушнина была на месте. Персиянка хлопнула длинными ресницами:

– Петуля-джан! Ку-ку!

– Ку-ку, кукареку, – отозвался Рюрикович, стаскивая с неё куртку.

– Княжна явно благоволит к тебе, брат, – заметил Александр Сергеевич.

– Жэниться хочу, – подтвердила Шаганэ и пощекотала травинкой бизнесменский нос.

Уши у Рюриковича зарделись.

– Я, это, не могу… – стал оправдываться он. – У меня уже есть… Малуша…

– Вах-вах, – закручинилась шемаханская княжна. – И ты мэнэ бросыла, Пэтуля-джан.

Её лицо страдальчески сморщилось. На длинные ресницы накатила слеза.

– Ради бога, сударыня, – торопливо сказал Пушкин, – без сцен. И, прошу вас, больше не надо топиться.

– Чё рассиживаться? Пошли, – бизнесмен поднялся и потопал по берегу. Закутавшись в фату, Шаганэ засеменила следом.

Вся компания двинулась вниз по течению и очень скоро вышла к большому селу с пристанью, у которой покачивались на привязи суда. Увидев обрыв над Волгой, Шаганэ снова взрыдала:

– Здэсь мэнэ Стёпка бросыла! Ай-яй-яй!

На шум из сторожки выглянул сгорбленный старичок.

– Чего надо-ть? – дружелюбно спросил он.

– Здравствуй, брат, – начал было Пушкин. – Не подскажешь ли…

– Чур меня! Чур! – с неожиданной прытью дедок заскочил обратно и захлопнул за собой дверь.

Александр Сергеевич постучал в окошко:

– Мне бы только справиться…

– Сгинь, нечистая сила! – крикнул старик, не показываясь.

– Вот темнота! Пушкина не узнать! – Петуля забарабанил в дверь. – Дед, а дед! Как в Персию проехать?

Дверь чуть приоткрылась, и в щели показалось ружейное дуло. За ним медленно высунулся лодочник. Увидев живого человека, он приосанился:

– Караван нынче собирается, – старик перевёл дуло на стоящие неподалёку суда. – Никита Афанасьев с посольством.

– Нам бы билетик. Тётку отправить надо, – объяснил Бонифаций, кивая на княжну.

– Заплотишь купцу – отвезёт, – ответил старик, немного освоившись и с любопытством поглядывая на Пушкина. – А ентот кто?

– Пушкин, – со значением сказал Петуля. – Известно, кто. Да ты не бойся, дед. Он мужик свойский. Только железный.

Всё еще держа пищаль наизготовку, лодочник вышел из сторожки.

– Ну, здоров будь тогда, – приблизился он к Александру Сергеевичу. – Это ж как тебя угораздило?

– Таким уродился, – усмехнулся поэт. – Ты вот что скажи, любезнейший: не видал ли кто в округе двух ребят нездешних? Девочку и мальчика? Мы их разыскиваем.

– Их птица унесла, – вмешался Бонифаций. – Здоровая, как самолёт.

– Сказывают, – добавил Александр Сергеевич, – будто гнездо её где-то в этих местах.

– А-а… – старик прислонил пищаль к стене и потеребил бородёнку. – Дива-птица, что ль? Видывать не приходилось, но слыхивал, там, – он показал вниз по течению, – в аккурат под Астраханью, гнездовье её.

– А где эта Астрахань? – нетерпеливо спросил Петуля.

– Да не близко. Почитай, в самом устье…

Пушкин с Рюриковичем переглянулись.

– Три билета, – упавшим голосом сказал бизнесмен. – Кому платить?

Купец Никита Афанасьев оказался сговорчивым. Оглядев компанию, он сразу согласился на предложенные Бонифацием условия. Проезд обошелся в один-единственный перстень, который неизвестный Стёпка подарил княжеской дочери.

Плыть было жарко и скучно. Петуля без всякого интереса глядел на правый берег, пологий и пустынный. Иногда там показывались унылые деревни, бредущие с вершами рыбаки или волочились навстречу баржи. Их, точь-в-точь, как на картинке в учебнике, тянули на канатах понурые бурлаки. По левому борту шли сплошные безлюдные обрывы. Противно кричали толстые чайки.

– Тьфу, – сплюнул Петуля.

Плевок немного покружился за кормой и отстал от корабля.

– Никита-джан! – пропел за его спиной знакомый персиянский голос. – Ку-ку!

– Ку-ку, красавица, ку-ку! – рассмеялся купец.

– Раскуковались тут! – Петуля снова сплюнул, но неудачно. Ветер бросил слюну в его же собственное лицо. Бонифаций с отвращением утёрся и пошёл искать Пушкина. Поэт беседовал на каком-то иностранном языке с важным толстым послом.

– Ну завон лепистоль дипломатикь де тсар рюс Жан Трезьем. Везём дипломатическую почту русского царя Ивана Третьего, – доверительно сообщил памятнику иностранец. – Пур нотрэ прэнс…в смысле, нашему князю…

Пушкин ничего не успел ответить, потому что над его головой со свистом пролетела пуля. Александр Сергеевич толкнул Петулю на палубу. Рядом тяжело плюхнулся посол.

– Сарынь на кичку! – крикнул чей-то зычный голос. – Заворачивай!

Корабль покачнулся. Об его борт ударилось другое судно.

– Лё корсар, – прошептал посол Петуле в ухо. – Лё пират!

Бонифаций не видел, что делается у него над головой. Он только слышал выстрелы, ругань и глухие удары. Потом всё стихло.

Кто-то схватил мальчика за шиворот:

– Вставай!

Бизнесмен попытался вырваться. Больше всего Петулю беспокоила судьба пушного запаса за подкладкой куртки. Его поставили на ноги и потащили к борту.

Пленных выстроили в ряд на палубе пиратского челна. В кресле перед ними сидел человек в синем бархатном кафтане, погружённый в глубокую задумчивость.

– Привели, Степан Тимофеевич, – почтительно доложил щуплый кривоногий старикашка, который показался Петуле смутно знакомым.

Атаман поднял на пленников тяжёлый взгляд. Вдруг его чёрные глаза расширились.

– Стёпка! – восторженно взвизгнула Шаганэ. – Дарагая! Зачэм ты мэнэ бросыла? Харашо, что я нэ умэр!

– Опять ты? – побледнел главарь. – Откуда взялась?

– Я хатэла патапыть сэбя Волга-мат! – метнулась к нему княжна. – Но мэня нэ дала Пушкин-джан и Пэтуля-джан. И вот я опьят с тобой!

– Где этот Пушкин, сукин сын? – атаман стукнул кулаком по подлокотнику. – Найду – шкуру спущу!

– Вот она! – радостно защебетала персиянка, показывая на памятник. – А вот – Пэтуля-джан!

У атамана отвисла челюсть.

– Совсем не изменился, – вытаращился он на Бонифация. – Это ж сколько лет прошло?

– Будь здоров, Степан Тимофеич Разин, – подал голос Пушкин.

– Дяденька! – пролепетал атаман.

– Стешка, что ль? – сообразил Петуля. – Ёлки зелёные, что с тобой?

– А с тобой что? – атаман изумлённо пощупал Бонифация. – Не растёшь?

– Только без рук! – бизнесмен отпрянул и поплотнее запахнул дорогостоящую куртку. – А чё мне расти со вчера?

– Шутишь? – с надеждой спросил Разин. – Почитай, лет двадцать пролетело.

– Какие шутки? – разозлился Рюрикович. – Забыл, что ль? Вчера утром я тебе зуб выбил. А у меня, глянь, – он засучил штанину, – во какой синячище остался!

Щуплый старикашка присел на корточки и внимательно изучил повреждённое место.

– И вот этого сморчка я вчера видел, – вгляделся Петуля в знакомую плешь.

– Не иначе, как чародейство, – объявил щуплый, поднимаясь. – Заговорённый.

– Ох, – Разин снял шапку и утёр пот со лба. – От сердца отлегло. Дяденька, – он кивнул на поэта, – и тебя, выходит, заговорили… Ну что, пацан, может, подерёмся?

– Нэт! – Шаганэ упала в ноги атаману. – Нэ бэй, Стёпка! Нэ губи! Пэтуля-джан хароший! Он мэнэ к тэбэ привел!

Щуплый неодобрительно покачал головой:

– Ишь, какая навязчивая! Стыдно, девка ведь. Сказано тебе было: иди, мол, на все четыре стороны, а ты… Эх! – он в досаде сплюнул, обернулся к атаману и предложил: – Степан Тимофеич, может, камень к ногам и за борт? А? В набежавшую волну?

Разин задумался.

– Не стоит, – негромко сказал Пушкин. – Пускай лучше у меня будет ещё одна досадная неточность. И без того молва уже вовсю трезвонит.

– А что говорят? – заинтересовался атаман.

– Говорят, будто ты погубил девицу, – уклончиво ответил поэт. – Волге-матушке, мол, ею поклонился.

– Вот ведь люди! – Разин сдвинул шапку набекрень. – Мирская молва – морская волна. Накатила и убежала. А вот не возьму грех на душу! – Он оглядел пленников. – Эй, купец, поди сюда!

Афанасьев выступил из ряда.

– Жалую тебя, купецкая душа, подарком, – Стенька подтолкнул Шаганэ к Никите. – Жалую тебя персиянскою княжною. И отпускаю с миром. Женись на ней и больше мне не попадайся!

– По рукам, – согласился купец, принимая персиянку в объятия.

– Перфэман! Манификь! Восхитительно! – воскликнул толстый посол, обращаясь к памятнику. – Иль э ль ом трэ гран! Это великий человек!

– Ля натюр ларж! Широкая душа! А как же! – с гордостью ответил поэт.

– Прощай, Стёпка! – персиянка послала Разину воздушный поцелуй. – Никита-джан, а ты мэнэ будешь цацки дарыть?

– Буду-буду! – пообещал Афанасьев.

За купцом последовали корабельщики и посол со свитою.

– Лучше бы всё-таки её за борт, – провожая глазами шемахинскую красавицу, с сожалением сказал щуплый. – И без добычи остались, опять же…

– Будет тебе добыча, – пообещал Степан Тимофеич. – Мало, что ль, судов по Волге ходит? А то пойдем к Астрахани…

– И нам как раз туда нужно! – обрадовался Петуля. – За Гераклом и Спинозой.

– А! – вспомнил атаман. – Друзья твои… Тоже, поди, заговорённые.

Петуля пожал плечами. Он не знал, как получилось, что со вчерашнего дня для кашевара Стешки прошло целых двадцать лет и он из пацана превратился в бородатого мужика. Эх, был бы рядом Витька, он бы всё объяснил!

Подул ветер, подняли паруса. Струг развернулся и поплыл вниз по течению.

– Так вот ты какой, брат, – сказал атаману Пушкин. – Много я о тебе слыхивал, да не думал, что доведётся встретиться.

– Я тебя тоже не раз вспоминал, – улыбнулся Разин. – Гляди!

Он расстегнул кафтан, оттянул ворот рубахи, и Петуля увидел коробочку, которая висела у Степана Тимофеевича на груди. Щёлкнула крышка. В ладанке лежали две сплющенные пульки.

– Те самые, – объяснил атаман. – Помнишь, дяденька, ты меня и впрямь заговорил. С той поры ни в огне не горю, ни в воде не тону. Не берут меня ни клинок, ни пушка.

Он сунул ладанку под рубаху, застегнул кафтан и попросил Пушкина:

– Спой что-нибудь….

Хлопал парус. Бурлила вдоль борта вода. Клонилось к закату солнце. А над Волгой-рекой разносился голос поэта:

– Не в наследственной берлоге,

Не средь отческих могил, —

На большой мне, знать, дороге

Умереть Господь судил…

Глава 4. Второй сон Бонифация Петули

Петулю неодолимо тянуло в сон. Но щуплый назойливо гудел над ухом:

– Астраханцы всё к нему приставали, к Степан Тимофееичу-то: закляни, мол, да закляни у нас комара. Комар, значит, их заел, дюже много ентой твари развелось. А они, вишь, астраханцы-то, прослышали, что Степан Тимофеич наш чародейством владеет. Упрашивали они его, упрашивали, а он – ни в какую. Закляну, говорит, без рыбы насидитесь. Астрахань – она, вишь, рыбою богата. А рыба – она что жрёт? Комара да мошку. Так и не заклял. А то ещё был случай….

Корабль подошел к Астрахани. Вместе с разбойниками Бонифаций сошёл на берег и прямиком направился к базару. Астрахань был городок так себе: пыльный, сухой, с кособокими одноэтажными домишками, к тому же комаров тут водилось видимо-невидимо, зато и рыба плавала в сточных канавах. Высунет голову, комара схватит – и жуёт.

– Совсем ручная! – удивился Петуля.

Поэтому, наверное, осетров и стерлядей на базаре отдавали чуть ли не задаром. Зато пушнина ценилась очень дорого. И когда Пушкин сказал Бонифацию:

– Мон ами, фэ вотрэ променад, мэнтнан жэ лязард поетикь, прогуляйся, дружище, на меня накатило вдохновение, – Рюрикович нисколько не расстроился и ответил поэту:

– Тре бьен, конечно!

Он отстегнул от куртки подкладку и выложил на прилавок несколько шкурок. Что тут началось! Народ набежал, стал толкаться, выхватывая друг у друга горностаев и куниц, и весь товар ушёл за считанные секунды. Бизнесмен сложил серебряные рубли в большой кожаный кошель и с трудом взвалил его себе на спину. Проходя через мясные ряды, он заметил Спинозу, который торговал битой птицей.

– Покупайте, пожалуйста, – уговаривал научный руководитель астраханцев. – Мясо дичи содержит много протеинов и микроэлементов, необходимых для здоровья.

– Витька! – заорал Рюрикович и бросился к другу, расталкивая мешком прохожих. – Нашёлся!

– Бонифаций! – от неожиданности Спиноза выронил пудовый окорочок и обнял бизнесмена окровавленными руками.

– Как ты сюда попал? А Катька где?

– Да здесь, здесь, – успокоил Витька. – Астраханскими арбузами торгует. Один арбуз – один рубль. Два арбуза – два рубля. Три арбуза – три рубля.

– Круто! – похвалил Петуля.

– А у меня дела идут не очень хорошо, – пожаловался Спиноза. – Мясо Дивы-птицы жестковато и не пользуется спросом. Но Катя вытолкала её из гнезда и птица разбилась, так не пропадать же добру. Тем более, мы оказались в экстремальных условиях, а жить-то надо, наукой как-то заниматься…

– Да кто ж так работает… – Петуля спрятал свой мешок с деньгами под прилавок, взял у Спинозы белый халат и чёрные нарукавники и крикнул в толпу: – Дива-птица, нельзя не насладиться! Никого не слушай, покупай и кушай!

Около прилавка выстроилась очередь. Народ брал, не торгуясь.

– Ты, Бонифаций, прирождённый продавец! – восхищался Спиноза. – Знаешь, это талант, такой же, как у поэта или учёного!

Распродав мясо и набив деньгами второй мешок, мальчишки помогли Кате реализовать арбузы.

Оглядывая гору денег, бизнесмен задумался:

– Что ж, это так с собой и таскать?

– Действительно, – поправил очки научный руководитель, – телоразложитель не выдержит.

– И потом, – забеспокоилась Геракл, – нам ещё надо вернуть на место памятник Пушкину. Ой, Петуля, а куда он подевался?

– Жив-здоров. Сидит у разбойников. Стихи всякие сочиняет…

– Как у разбойников? – ужаснулась Катя. – Его немедленно нужно спасти! Бежим!

– Погоди ты, – остановил её Рюрикович. – Это хорошие мужики. Их главный Пушкина очень даже уважает. И меня тоже. Я ему зуб выбил.

– Да что ты? – изумилась Геракл.

Петуля вкратце рассказал друзьям про обе встречи с разбойниками. И спросил у Витьки, как это получилось, что Стешка-кашевар так быстро превратился в Степана Разина.

– О, вы попали к предводителю крестьянской войны 1670–1671 годов? – очки у Спинозы заблестели. – Невероятно! Это легендарный человек! Бонифаций, ты ведь можешь обогатить современную отечественную науку!

– Не-е, – помотал головой Рюрикович. – У нас с этим строго. Грабь сколько хочешь, только всё приноси атаману, и он по-честному поделит. А если кто смухлюет – тому каюк!

– Это справедливо! – восхитилась Геракл. – Это я понимаю!

Корнецов умоляюще посмотрел на друга:

– Бонифаций, только ты можешь это сделать! Познакомь нас с Разиным, пожалуйста!

– Не проблема!

Они подхватили свои мешки и пошли на пристань. Там шло народное гуляние в честь прибытия разбойников. Команда Разина оказывала нуждающимся гуманитарную помощь. Бедным раздавали вещи, деньги, устраивали бесплатные обеды. Народ очень радовался: пел песни, кричал «ура» и прославлял великого атамана. Только несколько астраханцев из госадминистрации, обиженные отказом заклясть комара, жались в сторонке и ворчали:

– Вестимо, не жалко. Наворовали, теперь транжирят.

Степан Тимофеич сидел на троне. Рядом с ним стоял Пушкин. Он читал атаману новое стихотворение: «Осень наступила. Высохли цветы». Вдруг поэт перестал читать и обрадовался:

– Ба! Кого я вижу! Петуля вернулся!

– Ур-ра! – крикнул народ.

– Александр Сергеевич! – рванулась к памятнику Геракл.

– Катрин! Виктор! – Пушкин пожал ребятам руки.

– Ура! Ура! – откликнулась толпа.

– Молодцы, много наторговали, – похвалил Разин, глядя на мешки с золотом и серебром.

– Вот, Степан Тимофеич, Спиноза, а вот Геракл, – представил друзей бизнесмен.

– Очень приятно! – заулыбался Стенька и поцеловал Катьке руку. Президенту он поклонился до земли, а Спиноза кивнул ему оранжевым шлемом.

– Садитесь, что ли, – Разин трижды хлопнул в ладоши, и тут же принесли еще три трона. – В ногах правды нет.

– Какой вы красивый и сильный, – Геракл с уважением пощупала бицепс Стеньки Разина.

– Мерси за комплимент, – обрадовался атаман. – За доброе слово вот тебе подарок, – и накинул на плечи девочки норковую шубу.

Витя поправил очки.

– Для мужчины красота – не самое главное, – ревниво заметил он. – Степана Тимофеича, насколько мне известно, народ вообще не за красоту полюбил. Видишь ли, Катя, Разин поднял на борьбу со злыми эксплуататорами пять тысяч крестьян. Были там и вольные казаки. Люди с удовольствием шли к нему в отряды. Многие города и крепости добровольно сдавались атаману. Да что говорить – даже солдаты царской армии переходили на его сторону. – Спиноза перевёл дух, набрал в грудь побольше воздуха и продолжал: – Представь себе, Катя, что ни один из других предводителей крестьянских войн не был таким интеллектуалом и не знал столько языков.

– Верно говоришь! – Степан Тимофеич встал и расправил плечи. – До всего своим умом дошёл! Языки давались мне с трудом, но восемь из них я выучил. Вот спроси меня что-нибудь по-калмыцки, татарски, турецки или, скажем, по-персидски?

– Но… – смутился научный руководитель. – Я не знаю… Разве что английский… А впрочем… – он немного подумал и сказал на неизвестном Петуле языке: – Ким бурда чорбаджи?

– Я! – стукнул себя в грудь Разин. – Я здесь хозяин! Жалую тебе шубу со своего плеча!

И он с плеча сбросил на Спинозу шубу. Витьке она оказалась великовата: из неё торчала только верхушка оранжевого шлема.

– Мне тут стих сочинился, – с нескрываемой завистью сказал Пушкин. – Я пришёл к тебе с приветом. Рассказать, что солнце встало. Что оно каким-то светом по чему-то там затрепетало! – с выражением прочёл он и выжидательно посмотрел на атамана.

Разин смахнул непрошеную слезу.

– Хорошо сочиняешь, складно! В римфу! – и скинул с себя ещё одну шубу. – На, носи на здоровье!

Петуле, конечно, стало обидно, что он один остался без шубы. К тому же шкурки все распродал, и не из чего теперь будет шить, если вдруг нагрянет зима. Но виду он не подал. Просто поскрёб затылок.

Однако Разин про товарища своего не забыл.

– А тебе, Петуля, как ты есть такой же, как когда выбил мне зуб, шубу жалую особую. – Он залез под трон, вытащил оттуда чемодан и достал из него новую импортную дублёнку с ярлыком. – Носи и помни.

– С научной точки зрения, – голос Спинозы из-под шубы звучал глухо и неразборчиво, – Петуля за два дня перенёсся на несколько десятилетий вперёд. Такое бывает, Степан Тимофеевич. В современной науке это явление называется «синдром временной петли».

– Молодец, – атаман погладил Спинозу по шлему. – Я б тебе и шапку подарил, да у тебя своя есть. – Он снова обернулся к Бонифацию: – А что, друг Петуля, ты собираешься делать с этим золотом и серебром?

– Ну… – задумался Рюрикович.

– По-честному их делить нельзя, – решил Разин. – Это ж не награбленное, а чистая прибыль от торговли. Предлагаю, чтоб деньги не потерялись и не растратились попусту, надёжно поместить их в клад.

Он взял лопату и сказал:

– Пошли.

Путаясь в шубах, ребята с трудом тащили мешки. Они вышли из Астрахани, миновали ещё два-три города и попали в глухой тёмный лес.

– Вот заветный бугорок, – показал Разин. – Здесь никто не найдёт. Копай, ребята!

Все дружно взялись за работу и вырыли довольно большую яму. У одного лишь Александра Сергеича не было лопаты, и он просто отгребал землю шляпой-боливаром. Клад сложили в большие сундуки, которые случайно обнаружились в кустах, и зарыли.

– Место запомни, – посоветовал Петуле атаман. – Вот тут большая сосна с обломанным сучком, вот тут камень, там течёт Волга-мать, а над ней Настина гора. Рядом устье Большого Еруслана и город Саратов.

Когда они вернулись в Астрахань, было уже поздно, и над главной площадью звёздами рассыпался салют. Все снова сели на троны, и народ опять стал их приветствовать. Тут на коне приехал мужик в богатой одежде. Он слез с лошади и представился:

– Главный здешний воевода Прозоровский.

– Очень приятно, – вежливо сказала Катя, кутаясь в шубу.

– Ну, наконец-то! – обрадовался Разин. – Прозоровский, будь другом, напиши письмо русскому царю-батюшке. Привет передавай, а также скажи, что я царские лодки никогда не трогаю, потому как на них герб нарисован. Граблю только купеческие, без герба. И всё раздаю крестьянам. А теперь вот царскую землю покорил и хочу что-то с этого иметь.

– Я задарма ничего не делаю, – заупирался воевода. – Дашь мне одну ладью, сундук золота, сундук серебра, сукна заморского отрез, коня доброго и что-нибудь из оружия.

– Слова не услышишь, – Стенька хлопнул в ладоши, и всё тут же принесли, кроме ладьи. А конь сам пришёл.

Воевода даже спасибо не сказал. Он посмотрел на Петулю, на Пушкина, на Геракла со Спинозой и намекнул:

– Ты тут всем шубы раздариваешь, я тоже хочу.

Атаман поморщился:

– В принципе, мне не жалко. Но надо же совесть иметь. Смотри, у меня только одна и осталась. Последняя.

– Не обеднеешь! – нагло ответил воевода. – Ладно, шубу я себе в другом месте добуду. А письмо царю не напишу! – и он показал атаману кукиш.

Тут Разин скинул с себя меха, бросил в морду мужику этому и презрительно сплюнул:

– На тебе шубу, да смотри, чтобы не наделала она шуму.

– Какой тонкий дипломатический ход! – восхитился Спиноза.

– А вот угроз не надо! – Прозоровский надел шубу, сел на коня и собрался уезжать.

Но дорогу ему преградил народ.

– Отдай Разину шубу, душегуб! – кричали люди, размахивая рыбами и арбузами. – Что ж ты человека без зимнего оставляешь?

– А вот ещё ему! – и воевода показал атаману сразу два кукиша.

Этого оскорбления Разин не стерпел. Он схватил обидчика вместе с конём, быстро забрался с ним на сторожевую башню и занёс его над площадью…

– А народ того воеводу не любил, – донесся до Петули голос щуплого.

Бонифаций потряс головой. Ни Геракла, ни Спинозы рядом не было. Он торопливо похлопал себя по куртке: шкуры на месте. За кормой журчала вода. На левом берегу белели монастырские стены.

– Причаливай! – распорядился Разин.

Глава 5. Казанская Божья матерь

В Макарьевском монастыре били в набат. Отец Варлаам, услышав о прибытии Степана Разина, велел братии готовиться к осаде:

– Господь посылает нам испытание, – рек он. – Будем же тверды в вере, не пощадим живота своего, но не дадим разбойникам и ворам осквернить святую обитель. Так постоим же за правое дело, братья, а если надо – поляжем!

Монахи осенили себя крестным знамением и по приказу настоятеля стали сносить в потаённые места святые реликвии, чудотворные иконы и древние рукописи.

– Может, обойдётся, – говорили одни. – Казна-то у нас невелика… Увидит разбойник, что брать нечего, и уберётся восвояси.

– Как бы не так, – возражали другие. – Вор только в злобу войдёт, коли откупа не получит. Обитель разорит, а нас всех перебьёт. Что, забыли, как в Астрахани он воеводу с башни сбросил?

Отец Варлаам потайным ходом нескольких братьев отправил за подмогой в соседние монастыри, а сам, помолясь, вышел на переговоры с душегубом.

– Ну что, поп, – тряхнул Разин гривой смоляных волос, – не жалей мошны. Дай нам денег по-хорошему. На благое дело пойдут: нищим раздам. Вы тут жируете, чернецы, а люди с голоду пухнут. Не станешь мне противуречить, и я твоих иноков не обижу. С миром уйду. А иначе… – брови атамана сдвинулись.

Настоятель не торопился с ответом.

– Оставь Богу Богово, а кесарю – кесарево, – наконец сказал он. – Моя братия с хлеба на воду перебивается, но нищим сама помогает. Не больно разживёшься на наших медных грошах. А грех великий сотворишь. И не будет тебе за него прощения.

Усмехнулся Стенька:

– Не боюсь я суда людского, не побоюсь и Божьего. Ты мне проповедь не читай, не за этим я сюда пришел. Не прибедняйся, поп. Сам твою казну сочту. Среди меди и серебро, и золотишко найдётся.

– Что ж, чему быть – того не миновать, – вздохнул Варлаам. – Об одном только тебя прошу: повремени до утра. Нынче праздник наш храмовый, Святого Макария день. Всенощная у нас. Не грабь пока, дай братии помолиться, души свои очистить.