Спиноза и его друзья в Древней Руси
– Прославляется – очень карашо, – одобрил толстый.
– Я прославляется? – спросил тощий.
– Нет, – растерялся Витя, – но…
– Завтра утром я прославляется и, – тощий показал на каган-бека, – он прославляется. Не сделать строки – секир-башка.
Он трижды хлопнул в ладоши, и пленников увели.
Вечером им в подвал принесли лепёшки и воду.
– Последний наш ужин, – мрачно пробурчала Геракл, налегая на мучное.
– Секир-башка, – вздохнул Петуля.
– Друзья, не отчаивайтесь! – воскликнул Спиноза. – Александр Сергеевич сегодня недвусмысленно намекнул на возможность побега. Я ведь правильно вас понял?
Пушкин сидел, обхватив голову руками.
– Увы, друзья… Я надеялся что-то придумать…
– Так вы про побег просто для рифмы сказали? – разочарованно протянула Катя. – А я надеялась…
– И правильно! – перебил научный руководитель. – Поэзия побуждает не к действию, но к мысли. Надо искать выход. Он должен быть!
Спиноза вскочил и возбуждённо забегал вдоль стенки.
– Эх, были бы здесь селитра и сера, я изобрёл бы порох и взорвал дверь! Конечно, – он резко остановился, – если бы мы приняли меры предосторожности.
Петуля посмотрел на Спинозу, на дверь, на стенку и вдруг сказал:
– Может, охрану подкупить?
– Чем? С тебя же всё поснимали, – уныло махнула рукой Геракл.
Бонифаций ухмыльнулся.
– Плохо ты меня знаешь, – он сел, неторопливо расшнуровал кроссовку, стянул носок и продемонстрировал присутствующим здоровенную ступню.
– Ух ты! – восхитилась Катя. – Размер, наверное, сорок второй. Ой, как красиво!
Пальцы Петулиной ноги излучали сияние, переливаясь кольцами и перстнями.
Бизнесмен полюбовался произведенным впечатлением и с сожалением сказал:
– Вторую ногу не зарядил. Мозоли мешают.
Он освободился от драгоценностей и снова обулся. Спиноза внимательно изучал золотой запас.
– А хватит ли? – он с сомнением покачал головой. – Насколько мне известно из исторических источников, золотом в каганате никого не удивишь.
– А что здесь в цене? – насторожился бизнесмен.
Витя поправил очки.
– Если мне не изменяет память, хазары брали дань с русских натуральным продуктом. Как это там было в летописи? Э-э… «По мыси с дыма», что в переводе на современный язык означает: по белке со двора.
– У меня этих мысей… – небрежно сказал Бонифаций. Он снял куртку и отстегнул подкладку. С изнаночной стороны она напоминала витрину магазина «Меха». Ровными рядами спускались с плечевых швов до пояса шкурки горностая, куницы, соболя, норки. Виднелись и беличьи хвостики.
– Это всё ты наторговал? – с уважением спросила Катя. – А я думаю, с чего это он так потолстел?
Петуля что было силы забарабанил в дверь. К нему присоединился Корнецов.
– Эй, вы там! – заорал Рюрикович. – Открывайте! Дело есть!
– Мы хотим попросить вас обменять нас на пушнину и археологические ценности, – интеллигентно вторил Спиноза.
Никто не откликнулся. У научного руководителя заболели кулаки, а у Петули горло.
– Ой! – Геракл даже подпрыгнула от поразившей её догадки. – Там никого нет! Надо вышибить дверь.
Бонифаций с сомнением покачал головой.
– Это тебе не Спинозина квартира. Тут старая постройка. Ну сама подумай, чем ты её вышибешь? Пушкиным, что ли?
– Точно! – Катя бросилась к неподвижно сидящему памятнику. – Александр Сергеевич! Вы пойдёте на таран?
– А? Что? – очнулся поэт.
– Надо вышибить дверь, – поставила перед ним задачу девочка.
– А-а-а…
Пушкин тяжело разбежался и всей массой врезался в кованую дверь. На ней не осталось ни царапины. Зато пелерина на крылатке классика заметно помялась.
– Ещё разок, – Александр Сергеевич отошел к противоположной стене.
– Нет! – Спиноза, раскинув руки, бросился наперерез произведению скульптора Опекушина. – Мы не позволим уродовать культурное достояние! К тому же, – поправил он очки, – бронза – чрезвычайно мягкий металл. Вы сильно деформируетесь, Александр Сергеевич.
– Остается последнее средство, – классик с сожалением осмотрел испорченный плащ. – Сочинить оду этим… – он пощёлкал пальцами, подыскивая слово, – … неразумным хазарам. Противно, ничего не скажешь. Но я тут набросал…
Загремели запоры. Друзья насторожились. Они слышали, как со скрежетом медленно отодвигался один засов, другой, третий…
– Простите, друзья, – Спиноза снял очки. – Прощай, Катя…
– Но Пушкин… – с надеждой девочка посмотрела на поэта.
Заскрипели несмазанные петли.
– Да пошли они! – психанул Рюрикович. – Что их прославлять? – он торопливо рассовал по карманам золото и набросил на плечи куртку с пушниной. – Хоть бы похоронили по-человечески!
– Простите, братцы, только спьяну, – Пушкин надел шляпу, – я оду посвящу кагану.
И потянул на себя дверь.
– Тёркин! – удивился Петуля.
– Как вы здесь оказались? – захлопал глазами Витя.
– Стучали. Ну пошли, что ли, арапы, – и солдат повёл за собой пленников, освещая путь фонарём.
* * *Перед ними несла свои воды великая русская река Волга, впадающая в Хвалынское море. Вся компания сидела вокруг костра и ела уху. Тёркин неторопливо рассказывал, как он оказался в хазарской столице, как увидел пленников на базаре, как выследил, куда их поместили, и как придумал план побега.
– Купил у грека за целковый ведро вина, – расправил солдат пшеничные усы, – добавил туда сон-травы и стражникам понёс. Они сперва отказывались, потому как магометаны, им, значит, ихний бог это дело запрещает. – Служивый выплюнул рыбью косточку. – Он, значит, как говорит, Аллах ихний: «Первая, мол, капля – самый большой грех». Только там складно. Слышь, арап, – он локтем подтолкнул Пушкина, – так они чего навострились делать, магометаны-то? Палец, значит, в винцо окунают и эту каплю, самую главную, на землю стряхивают. А потом употребляют.
– Как любопытно! – Спиноза блеснул очками. – Я никогда не встречал подобного в литературе. Вот что значит непосредственное общение с людьми!
– Да, – согласился Тёркин. – Хорошо побалакали… Ведро-то, слышь, они вылакали до дна. Тут вы колотиться начали. Я думаю: «Чево стучат? Дайте людям уснуть!» Ну, а как они уснули – известно: пошёл, темницу отворил – и все дела.
– Вы нам так помогли, – Витя подложил в костер хворостинку. – Не знаем, как и благодарить.
– Брось, – солдат раскурил трубочку. – Когда-то и ты меня выручишь. Это дело житейское.
– Само собой, – пробасил Петуля.
Катя вытерла руки о траву.
– Спасибо, дядя Тёркин. Вы очень вкусно готовите, хотя и мужчина.
– Служивым без этого нельзя, – отозвался солдат. – Бывало, в походе продрогнешь, потом покашеваришь, чайку попьёшь и снова готов хоть сотню вёрст шагать… В нашем деле, коли не подкрепишься, тебя без всякого штыка свалят. Горячее надо обязательно, не то нутром захвораешь. Да вы ешьте, ешьте, чай, путь вам неблизкий…
– В Выселки! – засобиралась Геракл. – Спиноза, а диван выдержит Пушкина?
– Телоразложитель, Катя, – поправил её научный руководитель. – Я думаю, Александра Сергеевича можно будет взять на буксир.
Над Волгой что-то затарахтело. Тёркин, прищурясь, посмотрел в тёмное небо.
– Никак, гроза собирается?
– Природа грома… – договорить Спиноза не успел.
Огромная птица спикировала сверху, клюнула его в шлем, схватила когтями за шиворот и взмыла в небо.
– Отдай! – Катя едва успела вцепиться в Спинозины ноги и вслед за ним унеслась в поднебесье.
Всё произошло так быстро, что никто не успел опомниться. Памятник отчаянно крикнул во тьму:
– Катрин!
Ему ответил только удаляющийся клёкот.
– Опять влипли! – схватился за голову Петуля.
* * *Василий Иваныч проснулся в хорошем настроении. Делая зарядку, он мурлыкал под нос:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны…
Не переставая напевать, пенсионер, как обычно, сварил себе яйцо всмятку и заварил чаёк.
Позавтракав, Василий Иваныч набрал номер телефона знакомого капитана полиции, который вёл дело по ограблению квартиры №187.
– Алё! Это общественность беспокоит. Ну что, нашли преступников? Нет ещё? А на след Пушкина напали? Не в вашей компетенции? Безобразие! Я буду жаловаться!
Пенсионер в сердцах бросил трубку, раскрыл папку с надписью «Досье», занес туда разговор с полицейским, взглянул на листок календаря и проставил дату: 5 мая сего года.
Часть 3. Сарынь на кичку!
Глава 1. Зуб кашевара
– Не догнать, – задыхаясь от бега, пропыхтел Тёркин. – Дива-птица. Никак в гнездо ребят потащила. Плохи дела.
– Она их сожрёт? – испугался Петуля.
– Этого нельзя допустить, – вскочил Пушкин. – Мы тотчас же выходим на поиски.
– Слышь, арап, – обратился Тёркин к памятнику, – гнездо-то ёйное тут, в утёсах, искать надо. Ты с мальцом туда ступай, а я во-он там прочешу.
Солдат подтянул пояс и направился к дальнему холму. Александр Сергеевич и Бонифаций полезли на ближайшую вершину.
– Катька не пропадёт, – успокаивал себя Петуля, – а вот Спиноза! Заклюют ведь…
Камень пошатнулся, и бизнесмен едва не свалился со скалы. Александр Сергеевич успел схватить его за куртку.
– А может, и нет, – продолжал бормотать Бонифаций, оправившись от испуга. – Витька в этой… в технике безопасности… и Геракл его защитит…
Они поднялись на лысую гору. Над Волгой клубился туман. Волны казались серыми, тяжёлыми. Противоположный берег терялся в предрассветной мгле. В распадке между холмами что-то темнело. Оттуда слышались голоса.
– Гнездо! – обрадовался Петуля. – Нашли!
Он кубарем скатился по склону. Пушкин цеплялся руками за камни и старался не отставать. Но все же Бонифаций вырвался далеко вперёд.
В гнезде было многолюдно. Бизнесмен вкатился в толпу жертв Дивы-птицы. Все, как по команде, обернулись. Со всех сторон его окружали плечистые мужики, заросшие бородами и косматыми гривами.
– Что, проситься пришёл? – прищурился толстомордый дядька в кафтане.
– Мне ещё жизнь дорога, – огрызнулся Бонифаций, поднимаясь на ноги.
– А зачем тогда явился? – подал голос щупленький мужичонка.
– Дык… – двоечник оглядел толпу. – За Гераклом и Спинозой. Их ещё не сожрали?
– Кого-кого? – переспросил щуплый.
– Катьку и Витку. Он в таком шлеме «Харлей»… Его ни с кем не спутаешь…
Дядьки загоготали.
– Сожрали-сожрали. С кашею, – подтвердили они. – Вот Стешка варил, – и вытолкнули в середину круга долговязого парнишку.
– Будет брехать-то, – отмахнулся тот. – Только и знаете, что зубы скалить. Какой я вам Стешка? Не девка, чай…
– Ах ты, гад! – Петуля набросился на него с кулаками. – Такую голову сварить! Людоед! Маньяк!
– Что?! – вскипел мальчишка. – От такового слышу! – и заехал бизнесмену в глаз.
Мужики оживились.
– Ножку, ножку ставь! – подсказывали они Бонифацию.
– Под микитки хватай! – подзадоривали долговязого.
Петуля был сильнее, но пацан ловчее. Двоечник размахивался, а Стешка проскальзывал у него под рукой и больно пинал в ляжку. Но время от времени Петуле всё же удавалось его достать. Один раз Бонифаций так врезал, что Стешка свалился на землю, правда, успел ухватить обидчика за ногу. Пацаны сцепились в клубок и покатились. Зрители вошли в раж. Они кричали, свистели, улюлюкали и топали ногами. Увлечённые схваткой мужики даже не заметили, как сквозь толпу протиснулся вперёд большой чёрный памятник.
– Юноша, – обратился он к живому клубку. – Мы зря теряем время. – И легко оторвал Петулю от отчаянно защищавшегося парнишки.
Стешка шмыгнул носом и размазал по щекам кровь.
– Пусти, – вырывался из бронзовых рук Бонифаций. – Я его уничтожу! Шестёрка птицына! Спинозу сварить – это ж надо! А Геракла за что? Ей жить и жить! Пусти, я ему глотку перегрызу!
– Брехло! – Стешка выплюнул на ладонь выбитый зуб. – Никого я не варил! А жа жуб ты ещё ответишь!
– Каков молодец! – раздался голос из рядов зрителей. – Бойко бьётся! – И в круг выступил рослый мужик в красной рубахе. – Хочешь вором-разбойничком стать? Я б тебя взял!
Петуля всё ещё тяжело дышал.
– А это кто? – широкоплечий постучал по бронзовой крылатке. – Лыцарь?
Пушкин брезгливо отстранился.
Косой шрам на лице мужика побагровел. В глазах вспыхнула злоба.
– Ах ты, тварь немецкая! Не желаешь, значит, мараться об нас? Русским духом брезговаешь? Да знаешь ли, кто я таков? Я, – мужик со всего маху стукнул себя в кумачовую грудь, – сам атаман Ураков! Слыхал небось, немчура? На Волге меня всякий знает! Ни один рулевой не смеет ослушаться, коли выйду да крикну в голос: «Приворачивай!»
Он выхватил из-за пояса пистолет и направил на поэта чёрное дуло:
– Что, наложил в штаны, пёсий сын?
Гладкий ствол упёрся памятнику в грудь. В животе у Петули похолодело. Он решил вызвать огонь на себя:
– Эй!
Атаман обернулся.
– Не стреляйте, – вежливо попросил Бонифаций.
– Тебя, щенок, не спросил, – раздражённо бросил Ураков. – Тут моя власть. С тобой я после поговорю.
– Это не немец, – торопливо объяснил мальчик. – Это памятник. Статуя, значит… из железа…
Атаман опустил пистолет и недоверчиво осмотрел поэта.
– Ишь, – почесал он дулом шрам, – железный, значит… А чего тогда ходит?
– Мне почём знать? – пожал плечами Бонифаций. – Ну такой памятник, живой. Он еще стихи сочиняет.
– Ух ты! – удивился щуплый мужичонка. – Духовные?
– Про хазар, – кивнул Петуля. – Как ныне сбирается вещий Олег…
И он с небольшими запинками прочел первую строфу стихотворения про своего киевского партнёра.
– Как красиво! – ахнул Стешка. – Жа душу хватает!
– Аж в слезу прошибает, – с чувством подтвердил щуплый.
Атаман, видимо, смягчился. Он сунул пистолет за пояс и подобревшим голосом сказал:
– А про нас, лихих людей, песни знаешь?
Пушкин не ответил.
– Дядечка, – Стешка умоляюще посмотрел на памятник. – Рашкажи что-нибудь!
Поэт взлохматил его смоляные кудри:
– Не шуми, мати, зелёная дубравушка!
Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати!
Что заутра мне, доброму молодцу, в допрос идти
Перед грозного судью – самого царя!
Над Волгой рассвело. Стала видна противоположная сторона, далёкая, пологая, поросшая редкими деревьями. Река сверкала под лучами солнца. Играли блики на водяной стремнине. Билась о берег волна.
– Ещё первой мой товарищ – тёмная ночь,
А второй мой товарищ – буланый нож,
А как третий-от товарищ – то мой добрый конь,
А четвёртый мой товарищ – то тугой лук.
Раскатывался над водою, над камнями, над лесом бронзовый голос поэта. Разбойники слушали, затаив дыхание.
– Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умей ответ держать.
Я за то тебя, детинушка, пожалую,
Среди поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной…
Поэт замолк. И все молчали. Потом тишину прорезал свист.
– Судно! – крикнул дозорный. – Купецкое!
– Готовьсь! – очнулся атаман. – Поживимся добычею!
Разбойники нехотя поднялись.
– Брошьте, братцы! – вдруг остановил их Стешка. – Не надо. Взять нечего.
– А ты откель знаешь? – насторожился атаман.
– Так видно же, – Стешка вглядывался вдаль. – Вышоко на волне штоит.
– Правду говорит кашевар, – подтвердил щуплый. – Глаз-то молодой, зоркий.
– Не врёшь? – заколебался атаман.
– Вот те крешт, – побожился пацан.
– Здесь криминал, – шепнул Бонифаций Пушкину. – Пошли отсюда.
– Куда? – заступил дорогу щуплый. – Пускай духовное поёт.
– Спой! – подхватили голоса.
– Вот пристали! – с досадой сказал Петуля. – Ладно, прочтите им, только покороче.
Стешка не сводил с поэта восторженных глаз. Пушкин вздохнул и начал:
– Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт под окном…
– Катька, Витька! – простонал Бонифаций. – Орел там их клюёт, а мы здесь…
Снова свистнул дозорный.
– Готовьсь! – скомандовал атаман.
– Брось, не штоит, не взять ничего, – Стешка даже не обернулся на реку. – Дальше, дяденька!
– Ну, – поддержали кашевара разбойники, не поднимаясь с мест. – Дальше, дальше!
Пушкин усмехнулся:
– Благодарная аудитория. Что ж, слушайте.
Как по Волге-реке широкой
Выплывала востроносая лодка,
Как на лодке гребцы удалые,
Казаки, ребята молодые.
На корме сидит сам хозяин,
Сам хозяин, грозен Стенька Разин…
Атаман Ураков так и подскочил.
– Ах ты, змеёныш! – бросился он к кашевару. – На груди тебя пригрел, а ты измену замыслил? Чуяло мое сердце, чуяло!.. Один струг пропустили, другой, а теперь ты на моё место метишь?! В Волге-матушке твоё место, на донышке!
Он выхватил пистолет и, никому не дав опомниться, выстрелил в Стешку. Петуля пригнулся и закрыл лицо руками.
– Ох! – дружно вырвалось из разбойничьих глоток. – Убил!
Бонифаций покосился на кашевара. Но тот стоял и не падал.
– Бах! – Ураков выстрелил прямо в Стешкину грудь из другого пистолета. Кашевар только захлопал глазами.
– Заговорённый! – закрестились разбойники. – Пуля не берёт!
Атаман в ужасе бросил пистолеты и первым рванулся вниз. Шайка кинулась врассыпную.
В распадке между холмов остались только трое. Два пацана и памятник.
– Не понял, – сказал Петуля, – чего это они свалили?
Пушкин расхохотался:
– Заговорённый, заговорённый! – он протянул Стешке руку и разжал кулак. – Держи на память. Это как мух ловить.
На бронзовой ладони лежали две сплющенные пульки.
Глава 2. Шаганэ из Шемахи
– Не могу больше, – пожаловался Петуля. – Ноги гудят.
Он присел на камень.
– Да, пожалуй, мы так ничего не добьёмся, – кивнул Пушкин. – Вон сколько холмов облазили. Ни Дивы-птицы, ни Катрин, ни Спинозы…
С самого утра, распрощавшись со Стешкой, рыскали они по окрестным утёсам, но ничего, даже отдалённо напоминающего гигантское гнездо, не видели. А над Волгой уже сгустились сумерки.
– Чё делать будем? – Петуля прислушался к своему животу. – И жрать охота.
– Отложим поиски до утра, – решил поэт. – В темноте одолевать кручи бессмысленно. Продолжим экспедицию завтра. Как знать, возможно, они ещё живы…
От разогретого за день леса подымался пар. Вода в реке была спокойной, тихой и прозрачной. Иногда над поверхностью скользила серебристая дуга рыбьего тела, во все стороны от неё разбегались круги.
– Рыбки бы, – Бонифаций завистливо проводил взглядом плеснувший по воде хвост.
– Можно и наудить, – согласился памятник.
– Чем? – безнадёжно спросил бизнесмен. – Хоть бы крючок какой был.
– Боливаром моим, – и, войдя по колено в воду, Александр Сергеевич ловко подцепил рыбину шляпой.
Бонифаций разжигал костер. Горький опыт с печкой не прошёл для Петули даром. Теперь он действовал по всем правилам. Сложил крест-накрест толстые поленья, накидал на них сухого мха, а сверху соорудил домик из тонких веточек. Оставалось только поджечь.
– Эй! – крикнул двоечник великому русскому писателю. – Вы, случайно, не курите?
– Курил, – отозвался Александр Сергеевич, выбрасывая на берег крупного осетра. – Но, к сожалению, спичек у меня нет. Впрочем, можно обойтись и без них. Поищи кремешек.
Под ногами перекатывались голыши. С Бонифация сошло семь потов, прежде чем он высек искру. И вскоре на берегу запылал маленький костёр.
– Завидую тебе, брат Петуля, – растянувшись на песке, поэт подпёр голову рукой и с удовольствием наблюдал, как мальчик уписывает за обе щёки печёную рыбу. – Волжская осетринка, скажу тебе, знатная штука. Жаль только, мне теперь не оценить её сладости…
– А вы попробуйте, – посоветовал Рюрикович, протягивая поэту кусок. – Вдруг пойдёт.
– Попробовать-то можно, да что толку? – отказался от угощения классик. – Я давеча в Коростене пиво пил. Но, представь себе, не ощутил ни вкуса, ни аромата. Не много радости быть бронзовым.
– Ага, – кивнул Петуля. – И я пиво пробовал…
– А я предпочитаю вино, – признался Александр Сергеевич. – Мадера, рейнвейн, клико… Поверишь ли, даже простое деревенское винцо может быть очень и очень тонким.
Статуя мечтательно посмотрела в тёмное небо.
– Бывало, в Бессарабии Никита наливает мне полную кружку с розовою пенкою… Выпьешь, закусишь брынзою и помидором – ах!
– Я один раз, – вспомнил Петуля, – в школе стих учил. Там ещё мужик со старухой пил. Говорит, горе, мол, у меня…
– Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя. Где же кружка?
Сердцу будет веселей,
– продекламировал Пушкин.
– Точно! – обрадовался Бонифаций. – Вам тоже наизусть задавали?
Пушкин рассмеялся:
– Да я, брат, с этой старушкой был коротко знаком. Это няня моя. Добрейшая была женщина…
– Слышь, – вдруг прервал его Петуля. – Тут кто-то есть.
Сквозь шорох волны пробивались неясные звуки, похожие на плач.
– Геракл это! – Бонифаций вскочил на ноги. – По Спинозе страдает!
Он бросился в темноту. Поэт выхватил из костра головню и поспешил за ним.
На берегу у самой воды билась в рыданиях женщина.
– Ай-яй-яй! – голосила она. – Ой-ёй-ёй!
– Не Катька, – разочаровался Рюрикович.
– Сударыня, – склонился над ней Пушкин, – вы нуждаетесь в помощи?
Женщина взглянула на него и вжалась в песок. Огромные чёрные глаза, подведённые сурьмой, расширились от ужаса, длинные ресницы затрепетали.
– Дэв! – прошептала она. – Иблис! Я уже умэр?
– Не бойтесь, – мягко сказал Александр Сергеевич. – Я не причиню вам зла.
– Лучше бы я умэр! – женщина забилась на песке, как рыба, выброшенная из воды. – Ай-яй-яй!
– Стоит ли так убиваться, сударыня? Вы можете поранить себя, – Пушкин передал Петуле головню, легко поднял незнакомку и понес её к костру. – Вам следует обсушить платье.
На всякий случай Бонифаций посветил в разные стороны. Но ни Геракла, ни Спинозы не обнаружил.
Незнакомка всё ещё всхлипывала. Одета она была непривычно. Поверх чёрных кос под прозрачным платком блестела маленькая шапочка. Из-под узкого платья с жемчужными пуговицами выглядывали узорные шаровары, перехваченные на щиколотках тугими манжетами.
– Ой-ёй-ёй, как я нэсчастны! – в такт рыданиям на женщине позвякивали кольца и браслеты. – Русска рэка нэ хочит мэня утонуть!
– Вы хотели лишить себя жизни! – поразился Александр Сергеевич. – Но отчего же? Вы так молоды, хороши собой…
Женщина автоматически поправила шапочку на голове и разгладила фату.
– Маладой – да. Хароший – да, – подтвердила она. – А Стёпка мэня бросыла.
– Куда бросила? – Петуля, как и незнакомка, сел по-турецки. – В воду, что ль?
Девушка метнула на него взгляд из-под длинных ресниц.
– В воду я сам сэбя бросыла, – объяснила она. – А Стёпка мэня совсем-совсем бросыла. Тэперь она Настька любыт.
– Вот в чём дело! – догадался памятник. – Любовный треугольник. И наша красавица оказалась третьей лишней.
– Настька лишний! – обиделась красавица. – Простой дэвка, немытый… А я – княжески дочь. Ой-ёй-ёй! Зачэм я Стёпка повэрил? Зачэм от папка-мамка ушёл? Зачэм родина оставил? Ай-ай-ай! Шемаха! Шемаха!
– Вы, сударыня, персиянка? Попали в плен?
– Сам из дома ушёл, – не дожидаясь приглашения, незнакомка двумя пальчиками взяла рыбину, отщипнула и отправила в рот малюсенький кусочек. – Повэрил и ушёл. Стёпка шубы дарыла, шапки дарыла, цацки дарыла… – женщина в сердцах сдёрнула с шеи ожерелье и бросила его в костёр. Перламутровые бусинки блеснули и раскатились по красноватым углям.
– Не-ет! – Петуля бесстрашно бросился в огонь. – Это ж таких денег стоит!
– Зачэм мнэ дэнэг? – персиянка стянула с пальца рубиновый перстенёк. – Мнэ нэ нада дэнэг!
Двоечник быстро выхватил у неё перстень и напялил себе на мизинец.
– Мнэ нада любов, – доверчиво сказала ему персиянка и протяжно всхлипнула.
– Ну полно, полно, – успокаивал её Пушкин. – Вы ещё будете любить и не раз. И недостатка в поклонниках, поверьте, никогда не почувствуете.
– Ага, – кивнул Рюрикович. – Вы такая… э-э-э … гламурная.
– Ты так думать? – кокетливо улыбнулась ему княжна. – Ты хорошая. Как тэбэ имя?
– Он Пушкин, – уважительно показал бизнесмен на статую. – А я Бонифаций. Петуля, значит.
– Пэ-ту-ля! – пропела незнакомка. – А я Шаганэ.
– Тоже красиво, – оценил Рюрикович.
– Хочиш, я тэбэ спою, – неожиданно предложила женщина, – а, Пэтуля-джан?
Не дожидаясь ответа, она поднялась и легко, почти не касаясь земли, закружила вокруг костра, выделывая руками кренделя:
– Стэп да стэп кругом, ай-яй-яй,
Путь далёк лэжит…
– Там, в степи глухой, – подхватил ломким баском Бонифаций, – помирал ямщик!
