Спиноза и его друзья в Древней Руси

Глава 4. Одихмантьев сын

Дорога вела через густой лес. На опушке две бабульки – постарше и помоложе – собирали землянику. Илья спешился и поклонился:

– Здравствуйте, добры люди. Не пужайтеся, не ругайтеся. Укажите нам прямоезжую дорогу во стольный Киев-град.

Старушки замахали руками:

– И вам желаем здравствовать. Потому, добры молодцы, езжайте окольною тропинкою. Тут уж, – одна показала в чащу, – заросло всё. Лет двадцать, почитай, никто не ездит.

– А всё потому, – подхватила другая, – что в тоём лесу живет разбойник, прозваньем Соловей, Одихматьев сын. Он ка-ак засвистит по-соловьиному, ка-ак зашипит по-змеиному, ка-ак закричит, злодей, по-звериному – ой, что делается!

– Короче, – подытожила первая бабулька, затягивая под подбородком платок. – Мать, чаво ты разболталася? Оттель ещё никто живым не выходил. Наше дело – предупредить.

Старушки подхватили корзинки с ягодами и резво убежали.

Спиноза поправил очки:

– Я эту былину знаю. Соловей-разбойник – это как бы птице-человек, – сообщил он. – Очень неприятный персонаж. Предлагаю объехать опасный участок.

– Вот ты умный, Спиноза, а веришь бабским сказкам, – заупрямилась Катя. – У него что, клюв, что ли, или хвост? И потом, что мне бояться, я сама умею свистеть в четыре пальца. Нет, лучше напрямик. Быстрей до Киева доедем, а там и до дома недалеко.

Илья посмотрел на одного, на другого и сказал:

– Пусть Бурушка выбирает. Она из всех самая премудрая.

Кобыла немного подумала и двинулась в чащу. Спиноза мысленно возразил ей, но тоже ступил под сень листвы.

В лесу не было ни тропинки. Между деревьями путь затруднял валежник, сквозь который пробивались колючие ростки. Пахло грибами. Путники дошли до кривой берёзы, перепрыгнули через небольшой ручеек, поблуждали по мелкому болотцу и вдруг увидели замшелый деревянный крест.

– Похоронен кто-то, – заметила Геракл. – Давно, ещё в старину. Могилка заросла…

– По-моему, Катя, это тот, кто хотел сократить путь, – ехидно отозвался Витя.

– А кто ж тогда его похоронил? – растерялся Илья Иванович.

Лошадь насторожилась, запрядала ушами и остановилась около толстого дуплистого дуба.

– Я и похоронил! – из дупла высунулся небольшой седой мужичонка с живыми карими глазами. – Надо мне, чтоб тут кто-то смердел!

– Вы лесник, дядечка? – обрадовалась Катя. – И не боитесь здесь один на посту?

– Ха! – усмехнулся мужичонка, показывая редкие почерневшие зубы. – Кого мне бояться?

– Зверя лесного, али птицу, али гада ползучего… – Илья погладил лошадь по гриве: – Ну успокойся, успокойся…

– Они сами меня боятся, – мужик сорвал с ветки жёлудь и забросил его в рот. – Вишь, в лесу нет никого.

– Действительно! – хлопнул себя по «Харлею» научный руководитель. – До сих пор я наблюдал только флору при полном отсутствии фауны. Скажите, пожалуйста, вам что-нибудь известно о некоем Соловье Одихмантьевиче Разбойнике?

– А это я и есть, – мужик дожевал жёлудь и поковырялся в зубах. – Он самый.

– Вы шутите, – улыбнулся Витя, чувствуя, как у него на голове вместе с волосами поднимается шлем. – Хи-хи!

– Ха-ха! – подхватила девочка. – Спиноза, я ж тебе говорила, что это все бабские сказки. Разве может человек просто так шипеть, свистеть и кричать без всякого смысла?

– Ну не скажи, – возразил Соловей Одихмантьевич. – Всяк свою цель преследовает. Свистнешь – оно лежит. Конный или пеший. Добычу соберёшь, домой снесёшь, семью порадоваешь. – Он широко улыбнулся. – Детишек моих, соловьяток, жену мою, соловьиху. Вот, к примеру, у вас что с собой есть? – он оглядел всю компанию. – Ни-че-го. Поэтому я пока не свистел. А вот засвищу. Внимание!

Спиноза увидел, как пригнулся, словно от ветра, Илья Муромец, как заткнула уши Катя, как прилегла Бурушка. С дуба облетели листья.

Витя поправил очки и вежливо обратился к разбойнику:

– Простите, это что, ультразвук? А сколько децибелов?

Соловей открыл и тут же закрыл рот.

– А? – переспросил Спиноза. – Говорите, пожалуйста, погромче. Иногда из-за мер предосторожности, – он постучал себя по оранжевому шлему, – я плохо слышу.

Бледная Катя села на траву. Илья Муромец схватился за сердце. Кобыла подергала правой передней ногой.

Одихматьевич разозлился. Он набрал полную грудь воздуха и сунул в рот два пальца. Сквозь звукоизоляционную прокладку шлема Витя услышал слабый-слабый отдалённый свист.

Лошадь уткнулась мордой в траву. Катя вжалась в землю. У Муромца задрожали руки.

– Вам ещё повезло, – мягко сказал научный руководитель, – что у Кати и Ильи Иваныча отменное здоровье. Другие, менее закаленные натуры давно бы уже умерли. Согласитесь, Соловей Одихмантьевич, такие эксперименты по отношению к людям бесчеловечны. Если у вас есть паранормальные способности, пользоваться ими нужно очень осторожно.

Глаза у Соловья налились кровью, и он изо всех сил начал трясти дуб, в котором сидел. На Геракла посыпались жёлуди, и она пришла в себя. Муромец заиграл плечами и хлопнул кобылу по крупу. Бурка встрепенулась и заржала.

– Эй! – крикнула девочка. – Берегите лес, свистун! Не ломайте зелёные насаждения!

С соседней сосны к её ногам упала большая ветка, усыпанная шишками.

– Я тебя в порошок сотру! – заорал Соловей из своего гнезда. – Это я тебе говорю, лупоглазый! Тягаться со мной вздумал, мозгляк?!

– Нет, я с тобой потягаюсь, – пообещал Муромец, засучивая рукава и берясь за ствол дерева.

– Слышите! – крикнула разбойнику девочка. – Немедленно прекратите оскорбления!

Но Соловей продолжал бесноваться. Он показывал Спинозе язык и кидался в него крупными желудями. Геракл разозлилась и нанесла противнику ответный удар шишкой.

– Ой! – Соловей схватился рукой за правый глаз и скрылся в дупле.

Дуб перестало трясти.

– Что же вы заткнулись? – съехидничала Катя. Она взяла Спинозу под ручку и громко сказала, чтобы слышал Соловей: – Витечка, какой ты неуязвимый! Видишь, что случается с теми, кто хочет тебя обидеть! А теперь поедем, Витя, в Киев. Напрямик.

И она пошла прямо на дуб, таща за собой Спинозу.

Дуб тоже двинулся. Но не им навстречу, а наоборот.

– Бросьте ваши дешёвые штучки, – презрительно уронила девочка. – Разбойник называется…

Дерево накренилось и легло горизонтально.

– Так нести удобнее, – объяснил Муромец, поправляя ствол на плече.

С дубовых корней падали комья земли.

Глава 5. Не хочу жениться!

– Не тяжело вам, Илья Иванович? – заботливо спросила Катя. – Давайте помогу.

– Ничаво, – махнул богатырь дубом. – Рази ж это ноша?

– Я читал, Катя, – Спиноза поправил очки, – что многие великие люди увлекались посадкой дубов. Приедут куда-нибудь – и сразу саженец в землю, чтобы память о себе увековечить. Вот, например, насчитывается около сотни дубов Пушкина. Причём, любопытный научный факт: они растут даже там, где Александр Сергеевич никогда не бывал. Наверное, Катя, всё дело в опылении и желудях…

– Да ну, – не поверила девочка. – Разве можно посадить что-то издалека? И потом, при мне Александр Сергеич никаких деревьев не сажал. Разве что они с Петулей сейчас занялись дубоводством…

– Увы, – грустно кивнул научный руководитель. – Не исключено, Катя, что они решили, будто мы погибли. И может быть, именно в этот момент в память о нашем общем прошлом разбивают где-нибудь именную дубраву… Простите, Илья Иванович, а вы где хотите привить этот саженец?

– Да в воду брошу, – объяснил Муромец. – Как речку увижу – так и брошу. Для запруды…

– Прямо с живым Соловьём? – изумилась девочка.

– А чаво с ним церемониться! – Илья тряхнул дубом. – У, злыдень! Людей небось не жалел.

– Илья Иванович, – заволновался Витя. – Мы должны быть гуманистами и бережно относиться к генофонду. Феномен свиста представляет немалый интерес для науки. Его изучать надо… Прошу вас, – Спиноза прижал ладони к груди, – не бросайте его в воду!

Муромец глубоко задумался.

– Чаво ж я тогда Соловья даром тащу? – пробормотал он себе под нос, скинул с плеча дерево, и из дупла посыпались наземь палицы, копья, сабли, кистени, кольчуги, шлемы и прочая мелочь. Последним, со стонами и охами, весь в синяках и ссадинах, вывалился сам Соловей Разбойник.

– Уберите его! – дико взвизгнул Одихмантьев сын, завидев оранжевый шлем.

Илья схватил разбойника за шиворот и потряс им в воздухе. Коротенькие ножки беспомощно болтались над «Харлеем».

– Ух ты, змей поколодный! – с горечью сказал Муромец. – Такой сморчок, а столько народу положил! Срублю-ка я твою поганую голову! Не свистать тебе по-соловьиному! – Богатырь подобрал с земли меч и взвесил его на ладони.

Разбойник закатил подбитый правый глаз. Лицо его посерело. Он приготовился умирать.

Свистнул в воздухе клинок. Катя отвернулась.

– Эх, – с досадой вздохнул Муромец. – Легковат для моей руки.

Он отбросил меч и порылся в груде ржавого металла, не выпуская разбойника.

– Не тяни, – прохрипел Соловей. – Руби сразу!

– Не торопися, – миролюбиво ответил Муромец. – Помереть завсегда успеешь.

– Илья Иванович! – вмешался Спиноза. – Вы неверно меня поняли! Паразвуковые способности надо изучать на живом объекте, а не на трупе!

– Тьфу ты! – сплюнул богатырь. – Сказал бы сразу. Забирай пса ентого и делай с ним, что хошь. Хоть режь, хоть ешь… – он швырнул Соловья под ноги Спинозе.

– Нет! – заверещал разбойник. – Только не это! – он подполз к богатырю. – Лучше убей меня, но не отдавай кудеснику для опытов! Руби мою головушку! – и Одихмантьев сын уперся лбом в старый пень.

– Прекратите, мужчина, – Кате надоела эта истерика. – Служить науке полезнее, чем ходить с отрубленной головой. Если бы изучали мои способности, я бы не сопротивлялась, а наоборот, очень радовалась.

– Соловей Одихмантьевич, – Спиноза пытался оторвать разбойника от импровизированной плахи. – Мы с вами поедем в Киев, крупный культурный и научный центр, вас покажут известнейшим учёным вашего времени… Там вы в полной мере сможете проявить свой талант. Ну, не надо плакать, – и он ласково погладил злодея по голове.

– Соглашайся, а то убью, – пошутил Муромец, примеривая кольчугу.

Феномен быстро убрал голову с пня.

– Не знаю, что и сказать, – разбойник завертел правым глазом. – И тут смерть бесславная, и там погибель верная… Тут хоть от богатырского меча, а там от бабы Науки…

– Ну что вы, Соловей Одихмантьевич, – поспешил успокоить его Витя. – Наука – это не женщина. Это отрасль человеческой деятельности. Она всё изучает.

– Да, – подхватила Катя. – Наука – это такая штука, которая всё объясняет.

– Будет тебе вперёд наука, – усмехнулся Муромец, уже одетый в богатырские доспехи. – Хватит торговаться. Полезай в мешок.

Разбойник с видом невинной жертвы дал себя упаковать, а Илья приторочил мешок с паранормальным явлением к седлу, которое тоже нашлось среди Соловьиного добра.

Лес заметно поредел, и скоро путники вышли в чистое поле.

– Потешиться, что ль? – Муромец подбросил палицу правой рукой и, когда она вернулась из-под облаков, подобрал её левой.

– Круто! – восхитилась Катя и метнула копьё, тоже конфискованное у Одихмантьева сына. Копьё долетело до противоположного края поля и не вернулось.

– Надо было вверх кидать, – запоздало сообразила девочка. – Сейчас сбегаю, принесу.

Она скрылась в высокой траве.

– Как правило, патологические нарушения возникают парно, – размышлял вслух Спиноза. – Значит, у Соловья Одихмантьевича могут обнаружиться и другие экстраординарные явления…

– Что-то девки нашей не видать, – встревожился Муромец. – Сколько копьё-то искать? Кабы чего не случилося…

Он пришпорил Бурку и пересёк луг. Не прерывая размышлений, Спиноза трусцой побежал за богатырём.

– Йа-а-а! Ух! Ой-ой-ой!

На траве в тесном борцовском объятии катались двое. По светлым растрёпанным волосам и кроссовкам Витя узнал Геракла. Илья Иванович торопливо спешился. Но Кате не понадобилась его помощь. Она ловко вывернулась и уложила противника на обе лопатки.

– Сдаюсь, – прохрипел распростёртый на земле курносый парень.

– Молодец, девка! – восхитился Муромец.

– Да уж, – прохрипел курносый. – Шибко удалая.

– А нечего было, – Геракл выпустила парня и отряхнула руки. – Сам первый начал.

– Всё равно на тебе не женюсь! – парень тоже поднялся и вызывающе посмотрел на девочку.

Спиноза насторожился.

– Очень надо! – возмутилась Катя. – Дурак какой-то! Утячий нос! То драться лезет, то жениться отказывается…

– Чаво пристал к девке? – вмешался Муромец. – Не хошь – не женись.

– Правда? – обрадовался парень. – Ты, девка, правда за меня не пойдёшь?

– Я вообще замуж не собираюсь, – с достоинством ответила Катя, глядя на научного руководителя. – После школы поступлю в академию спорта. И стану тренером какой-нибудь сборной.

Витя облегчённо вздохнул. Утячий нос тоже.

– Хорошо-то как, – сказал незнакомец. – А то, понимашь, куда ни кинься – поляницы одни. Я уж и бороться с ними уморился. Дерутся как бешеные – больно замуж хочется. И всё угрожают: не женишься, мол, на ладонь положу, другой прихлопну, сделаю, мол, из тебя овсяной блин. Я уж стараюсь через деревни не проезжать, всё больше лесами да чащами. А тут смотрю – девка с копьём. Ну, думаю, опять. Дай-ка врасплох наскочу, пока жениться не потребовала.

Илья Иванович расхохотался. Геракл протянула курносому руку:

– Катя Волосюк, очень приятно. А поляницы – это кто?

– Добрыня, – поклонился парень, – Никитич сын. А поляницы – это девки такие богатырские. Дерутся дюже хорошо, навроде тебя. У нас их тут видимо-невидимо.

– Добрыня! – вдруг вскинулся Спиноза. – Вы, простите, не родственник древлянского князя?

– Рязанский я родом, – покачал головой Утячий нос. – Боярский сын.

– Извините, ошибся… Вы просто тёзка одного моего знакомого княжича.

– Бывает, – Добрыня тряхнул руку Спинозы и поклонился Илье. – Из каких богатырей будете?

Илья поиграл плечами:

– Из муромских. Вот в Киев идем в дружину княжескую поступать. А звать меня Илья Иванов сын.

– Правда? – изумился Никитич. – Неужто тот самый?

– Чаво про меня слыхал? – насторожился Муромец. – Не известные мы никому…

– Ну как же! – расплылся в улыбке курносый. – Нешто не ты Соловья-разбойника одолел?

– Нет, – отказался от чужой славы Илья. – Это вон они, – он указал палицей на ребят.

– Ну что вы, право, Илья Иванович, – Витя застенчиво поковырял ногой траву. – Мой скромный вклад… – он поправил оранжевый шлем.

– Мы победили всей командой, – рассудила Катя. – Каждый показал отличные борцовские качества.

– Может, и мне с вами в Киев пойти? – наморщил утячий нос Добрыня. – А то мотаюсь сам по себе, как перекати-поле.

– А чаво? – согласился Муромец. – Пошли, коли не шутишь.

– Присоединяйся, – разрешила девочка.

– Будем очень рады, – добавил Спиноза.

Добрыня свистнул, и с опушки прискакал вороной конь. Он с интересом покосился на Бурушку. Кобыла тряхнула пышной гривой.

До Киева оставалось всего несколько вёрст.

Глава 6. Крест и булавка

Над лесом сгустились тучи. Громыхнул гром. Пахавший на опушке мужик перекрестился и засобирался домой.

– Не ко времени, – поднял голову Илья.

– Ну почему же? – не согласился с ним Спиноза. – Для урожая как раз хорошо.

– Да не про то я, – Муромец проводил взглядом мужика. – Кабы вёдро – к завтрему до Киева б добрались, а так – отсиживаться.

– Ну и что, – возразила Катя. – Я люблю, когда дождь. Чтобы все вместе где-нибудь собрались и играли в карты.

– А мне в тавлеи любо, – сказал Добрыня. – И в шахматы.

– А я в дождь люблю лежать на диване и читать книги, – замечтался Спиноза.

На землю упали первые крупные капли.

– А ну давайте в лес, – Илья стеганул Бурушку. – Дерево какое найдём с густой кроною, под ним и заночуем.

В лесу таких деревьев было много. Илья Иванович придирчиво проинспектировал отобранные ребятами объекты и остановил свой выбор на раскидистом дубе.

– Опять дуб, – разочаровалась Катя. – Можно подумать, других деревьев у природы нет.

– Ну почему же, – Спиноза поправил очки. – Дуб, Катя, это символ мощи. Я даже не представляю себе, чтобы богатыри ночевали под осиной или платаном.

– Под осиной нельзя, – заметил Илья, подгребая к дереву сухие листья, – промочит. А тут – как в шатре.

Добрыня собрал хворост, и запылал костёр. Под дубом стало очень даже уютно.

Дождь, видимо, зарядил надолго. Муромец как перекусил хлебом-солью, так и всхрапнул. А вскоре, примостившись к его тёплому боку, тонко засвистел носом Спиноза. Лошади тоже спали. Соловей-разбойник немножко поворочался в мешке и затих.

Геракл позёвывала. Но спать ей было неудобно, потому что Добрыня рассказывал о своей семье:

– Матушка моя, Офимья Олександровна, очень знатного роду. А батюшка Никита Романыч и того знаменитее. Дом у нас великий, крепкий. Усадьба немалая. Всего в достатке. Да скука одолела. Поиграться-поразмяться не с кем. Кто по соседству жил из однолеток, тем руки-ноги повыворачивал, боятся подойти. А я ненароком, без злобы. Силу-то рассчитать трудно…

– Не представляю, как вы тут живете без спортивных клубов, – подавила зевок девочка. – Столько богатырей – и никакой организации. Тренер всегда подскажет, как правильно драться, без травм.

– И не говори, – вздохнул Добрыня. – Мне вот матушка крестовая, Анна Ивановна, не раз сказывала, неча, мол, тебе тут людям увечья наносить. Ступай, мол, к богатырям, с ими и дерись.

– А сколько тебе лет? – спросила Катя.

Добрыня пошевелил губами, что-то подсчитывая в уме:

– Тринадцатый, должно…

– Да ты что! – не поверила Геракл. – А на вид такой взросляк! И мне столько же, а я ещё в школе учусь…

Внезапно из ночной мглы вышел человек в чёрном. Прихрамывая, он приблизился к костру. Катя автоматически схватилась за копье.

– Здравствуйте вам, – тихим голосом сказал незнакомец. – Можно обсушиться-обогреться?

Он откинул с лица мокрые пряди волос, и Геракл увидела, что это совсем пацан.

– Чего ж нельзя, – откликнулся Добрыня, подвигаясь на сухих листьях. – Садись, места хватает.

Мальчишка сел, положив рядом суковатую палку и узелок. Он был бледным и худым, как Спиноза, и Катя сразу почувствовала к нему невольную симпатию.

– Ты не голодный? – заботливо спросила она.

– Голодный…

Геракл оглянулась вокруг в поисках еды. Но от ужина не осталось ни корочки.

– Извиняюсь, – развела руками девочка. – Угостить тебя нечем.

– Жаль, – пацан развязал свой узелок, достал оттуда кусок мяса, хлеб, репку и стал закусывать.

У Кати, которая последние дни поневоле сидела на вегетарианской диете, потекли слюнки. Её симпатия резко пошла на убыль. «Корнецов никогда бы так не сделал, – подумала она. – Витя последним поделится».

Добрыня тоже сглотнул слюну и вежливо спросил:

– Откуда путь держишь?

– Из Ростова, – пацан с хрустом откусил репку и неторопливо задвигал челюстями.

– А какого роду-племени? – допытывался Никитич, добавив про себя: – Невежа…

– Левонтия-попа сын, – представился пацан, жуя мясо. – Олексой кличут.

– А сколько тебе лет? – светским тоном поинтересовалась Геракл, чтобы заглушить бурчание в животе.

– Двенадцать, – пацан достал из узелка луковицу.

– А не страшно одному в лесу? – от Катиной первоначальной симпатии не осталось и следа. – Мы вот, например, могли быть разбойниками.

Олексий сыто икнул и засмеялся.

– Нешто я разбойников не видел? – он ссыпал с тряпицы на ладонь хлебные крошки и отправил их в рот. – Да и кто меня тронет? Я человек смирный, иду в Киев поклониться святым местам. Ну, спокойной вам ночи, – попович зевнул, перекрестил рот, поправил на голове чёрную шапочку, свернулся калачиком и мгновенно заснул, как человек с чистой совестью.

Добрыня с Катей переглянулись.

– Вот жук, – почесал утячий нос Никитич.

– Ага, – кивнула девочка. – Хоть бы для виду предложил.

– Дождёшься, как же… Одно слово – попович.

– Не люблю таких людей, – сказала Катя. – Я компанейских люблю. Таких, например, как ты или Илья Иванович.

– Ты мне тоже сразу приглянулась, – признался Никитич. – Весёлая, дерёшься хорошо, а само главно – жениться на тебе не надо. Поразмялись как богатыри – и ладно. Не то что с другими.

– У вас, наверное, девчонки все дуры, – поделилась наблюдениями Геракл. – Я в Выселках видела – ну такие тупые! Платками замотались, в юбках длинных, глаза вылупили… И ещё, говоришь, замуж хотят? Ужас!

– И не говори! – Никитич аж затрясся от негодования. – В поляницы подаются, только чтобы выскочить за любого. Ну дуры, ну слов нет. Ты совсем другая. Слушай, у тебя брат есть?

– Нет, – вздохнула Катя. – Я у мамы одна.

– И я один. Хочешь, я тебе братом стану, а ты мне сестрою?

– Хочу! Только… надо вены резать…

– Зачем?

– Чтобы кровь перемешать. В кино всегда так…

– Так это ж больно, – засомневался Добрыня. – Нет, у нас делают не так. Просто крестами меняются. – Он вытянул из-за ворота и снял нательный крестик. – Держи. А мне давай свой.

– А на мне креста нет, – растерялась Катя.

– Ты что, некрещёная, что ли? – неприятно поразился Добрыня.

– Нет, бабушка крестила меня в деревне, когда я была совсем маленькая. Но крестик у неё остался. Только это очень далеко. В Новосибирской области.

– Другое дело, – с облегчением вздохнул курносый. – Тогда вместо креста дай мне что-нибудь иное… Ладанку там или что…

– Да у меня нет ничего, – похлопала себя по карманам Геракл. – Кроме ключа от квартиры. Но он тебе ни к чему, а мама заругается. Я и так всё время теряю. Что ж тебе дать? Булавка подойдёт?

– Ой! – расцвёл Никитич. – Эка невидаль! Заморская, небось! Тонкой работы… Серебряная?

– Нержавейка.

– Булат, – понимающе кивнул Добрыня. – На что б её повесить, другого-то шнурка нет…