Меньше максимума

Синь на берёзовых ногах
Вступает в город осторожно.
Запутав ветки в проводах
Играет свой мотив не сложный.
«Живи! Живи! Живи! Живи!» —
Она чирикает по-птичьи.
Ей вторят радугой ручьи
И неосознанный обычай
Всего надеяться, любя,
Сорадуясь весне грядущей,
И всюду находить тебя,
Мой свет, по гребню дня бегущий.

***

Ясень рассеян.
На разум и радость
Разъяв
Редкие косы рассвета,
Робея, рассеял
Полные горсти
На рощу заявленных
Прав —
Рыжих семян
По линялым
Сугробам аллеи.
Полные горсти надежд
На прорыв и повтор,
Колкую щеточку
Храбро поднявшихся
Всходов.
Ясень бросает себя
Через чёрный забор
Медленной смерти
В живую весеннюю
Воду.

***

Звеня победительным звоном
Тоскует немирная медь
О том, что в живуче-зеленый
Полей ей во век не одеть.
О нежном сиянии всходов,
О вечном движеньи зерна
В бетоне ночных переходов
Бесплодно тоскует она.
Песком оседая в карманах
Досадно картуз тяжелит
Одним обещаньем, обманом.
Никто ей не рад и не сыт.
Но копится медная брага
У города под языком
До крайнего, пьяного шага
До злой перемены. Рывком!

***

По кипени метели запоздалой

Черкнув крылом водораздел прошел,

И нам вполне терпения достало —

Не дрогнул голос, не качнулся пол.

По полю, наугад, как по наитью

Бежали рощи серой полосой,

Стянув холмы прерывистою нитью,

Чуть наживив у края по косой.

И обещая силу этим скрепам

Пасхальный звон легко поднялся ввысь,

Весь убелённый предпоследним снегом,

Веля душе: «Теперь возвеселись!»

***

Обласкав эту боль
Как обратную
Сторону марки,
Ощутив языком
Пересохшего
Клея следы,
Я вступаю под сень
Незатейливой арки
Из цветущей сирени
И юной, бурлящей воды.
Дождевая завеса
Кипучего, пенного мая
Скроет облаком брызг
Неразборчивость
Яростных строк,