Солнечный луч. На перекрестке двух миров

Впрочем, ничего особо любопытного я не увидела. Люди жили своей обыденной жизнью. Раскланивались со знакомцами, обменивались короткими репликами либо же останавливались поговорить. Они посмеивались, иногда поглядывали на меня, пожимали плечами и тут же забывали о моем существовании. Лавочники никого не зазывали, этого не требовалось, потому что покупатели и без того знали, где и что можно купить.

Вскоре мне стало невыразимо скучно. Эта степенность и размеренность жизни небольшого городка показалась мне утомительной. Возможно, если бы я приехала сюда после шумной столицы, то даже нашла бы в этом неспешном существовании некую прелесть. Однако я прибыла из иного места.

Там не было суетливости большого города, но бурлила сама жизнь. Это выражалось неявно, лишь в мелочах, однако мелочах значительных. Да, мне, уроженке этого мира, обитавшей в его реалиях двадцать четыре года, не хватало того безудержного источника, щедро лившегося по улицам Иртэгена и других поселений тагайни, между дамами пагчи и в лесу кийрамов. Боги! Я уже безумно скучала по Белому миру! И глядя на Ленсти, я ощущала нечто сродни тому, что чувствуют, вернувшись с яркого праздника в серую обыденность. И ни пышность королевских чертогов, ни роскошь балов и выездов не могли заменить той простоты и искренности, которой был пропитан сам воздух моего нового дома.

А потом мое унылое уединение разбилось вместе с чьей-то посудой совсем рядом.

– Паршивец! – закричала женщина.

Дверь посудной лавки открылась, и оттуда вылетел взъерошенный мальчишка лет восьми-девяти. Он завертел головой, вдруг заметил меня и бросился к скамейке. Юркнув мне за спину, ребенок присел и зашипел:

– Умоляю вас, госпожа, не выдавайте.

В это мгновение снова распахнулась та же дверь, и на улицу выбежала молодая женщина. Теперь ее взгляд метался из стороны в сторону, наконец добрался до меня.

– Любезная, вы тут мальчонку не видали? – спросила женщина.

– Он побежал туда, – ответила я, махнув направо.

– К дружку своему помчался, – подбоченившись, констатировала лавочница. После тряхнула кулаком: – Уж я ему, паршивцу. – И поспешила в указанном мною направлении.

И пока провожала ее взглядом, я спросила мальчика:

– Это твоя матушка?

– Тетка, – шмыгнув носом, ответил постреленок. – А ухи дерет, как родная мать. А за что? – неожиданно вопросил паренек. – Подумаешь, махнул рукой, ну и уронил я ейный сервиз, ну и что? Будто это повод взять и оборвать ухи честному человеку. А еще тетка!

– Сервиз-то, должно быть, на продажу? – полюбопытствовала я.

– И чего с того? – Он распрямился и по-взрослому скрестил на груди руки, явно кому-то подражая. – Сервизов много, а племянник у ней один.

– Не могу не согласиться, – пряча улыбку, кивнула я в ответ. – Дорогой сервиз?

– Пф, – фыркнул шельмец, но тут же вздохнул, и я поняла, что посуда недешевая.

– Тетушка у тебя отходчивая? – с сочувствием спросила я.

– Ага, – как-то мрачно ответил мальчишка. – Отходит по хребтине и успокоится.

Улыбнувшись, я продолжила рассматривать говорливого мальчишку. Был он зеленоглаз и светловолос, но на носу и на щеках задорной россыпью рыжели веснушки. Одет он был чисто и опрятно, должно быть стараниями тетушки, но из-под закатанного рукава рубашки выглядывал разбитый локоть. Что было ясной подсказкой о неспокойном нраве мальчика.

– Ты сирота? – спросила я, думая о том, что воспитывает его тетя.

– Не, – парнишка мотнул головой. – Отец с матерью в деревне живут тут неподалеку. С ними два моих брата и три сестры, а меня сюда спровадили. Мамка говорит, поезжай, сестра моя из тебя человека сделает. А чего из меня его делать, будто я зверь какой? А тетка строже отца. Тот только кулаком погрозит, а эта сразу руками машет. И спуску не дает. Не так повернулся – за ухи, не так споткнулся – по хребтине. Я уж и дышать боюсь. – И вдруг всплеснул руками. – Сама спросила где, я и показал. А там этот сервиз стоит, ну и задел, ну и упал он. Чего сразу паршивец-то? Нечего было спрашивать, когда я мимо сервиза проходил. Не спросила бы, я бы рукой не махнул, и ничего бы не разбилось. Вот и выходит, что сама виновата, а бить снова меня будет.

– Бедняжка, – сдерживая смешок, покачала я головой. – Как тебя зовут?

– Миркель! – прокричал на всю улицу женский голос.

– Ой, – округлил глаза мой знакомец и бросился наутек.

Его тетушка, пробегая мимо меня, укоризненно покачала головой, и поспешила за племянником. А я рассмеялась, вдруг почувствовав себя почти дома. Вот этих вот ярких брызг жизни мне и не хватало в обыденном течении местного существования. Благодарю, малыш Миркель, надеюсь, твои уши сильно не пострадают, а сам ты в следующий раз не станешь размахивать руками и спотыкаться в опасной близости с дорогим товаром.

С этой минуты мне даже стало как-то легче дышать. Расправив плечи, я улыбнулась и повернула голову в сторону лавки «Пыль времен». И как раз вовремя, потому что лязгнул засов, и дверь открылась изнутри. На пороге появился паренек лет шестнадцати. Он мазнул по мне взглядом, широко зевнул, не прикрывшись, а после вернулся в лавку. Направилась туда и я, уверенная, что теперь уж точно порадую хозяев всем тем хламом, который стащила из герцогского замка.

В моем представлении лавка старьевщика была хаосом, нагромождением старых и никому не нужных вещей, покрытых пылью и паутиной. И хозяин мне виделся неопрятным стариком с шерстяным платком на плечах. И на штанах его должны быть оттянуты колени, непременно оттянуты. Однако ничто из увиденного не соответствовало моим фантазиям.

В лавке царил образцовый порядок. Имелся прилавок и конторка со счетами. Там же стояли чернильница, стаканчик с перьями и причудливое пресс-папье, на верхней части которого свернулась змейка со стертой позолотой на теле. Ее поднятая голова служила ручкой, и в глаза сему гаду были вставлены две маленькие жемчужинки. Должно быть, его когда-то принесли сюда и хозяину эта вещица понравилась, раз он оставил ее себе.

Стояли здесь и витрины, на которых был разложен товар. Ничего особо любопытного, однако по крайне низким ценам, а потому товар должен был пользоваться спросом у небогатой части ленстийцев. Что ж, и я готова была внести свою лепту и украсить полки витрин моими подсвечниками и шкатулочкой.

– Доброго утра, любезная, – мое внимание привлек глубокий мужской голос.

Я повернула голову на звук и приветливо улыбнулась:

– И вам доброго утра, почтенный.

Хозяин, мужчина лет сорока или около того, вовсе не напоминал старьевщика из моих фантазий. Он был крепок и коренаст. Одет опрятно и чисто, усы его были франтовато подкручены концами вверх, волосы гладко зачесаны назад, и из кармана клетчатого синего жилета торчала цепочка брегета. Да и пах хозяин лавки приятно. В общем, его смело уже можно было назвать не старьевщиком, а антикваром.

– Чего желаете? – полюбопытствовал мужчина. – Вы вроде как на витрину смотрели. Посуду? У нас есть замечательный набор столовых приборов…

– О нет, – подняв руку, я остановила его. – Я бы, напротив, хотела продать. На ваших дверях написано, что пришла я по адресу.

– Ну… что ж, – мужчина опустил на прилавок обе ладони, – показывайте, что принесли. Мы, кстати, обмениваем…

– Мне нужны деньги, – не стала я кокетничать. – Взгляните, сколько вы сможете за это дать?

Хозяин лавки повел рукой в приглашающем жесте, и я, уместив на прилавке саквояж, расстегнула его.

– Как мне к вам обращаться, почтенный? – спросила я прежде, чем достать первый подсвечник.

– Смагли Ханд, – представился мужчина и любезно предложил: – Можете обращаться ко мне по имени. Угодно ли и вам назвать свое имя?

– Дайни Таньер, – с улыбкой ответила я. Имя и фамилию я придумала себе еще ночью, так что ответила уверенно и без задержек.

Впрочем, не особо-то я и придумывала. Просто исказила свой титул в Белом мире и как фамилию взяла имя мужа на манер его произношения пагчи. Так было более благозвучно для моего родного мира.

– Так что же вы мне принесли, госпожа Таньер? – напомнил владелец «Пыли времен» о цели моего визита.

Я достала свою добычу, разложила ее на прилавке и воззрилась на старьевщика в ожидании.

– Сколько вы готовы дать за эти предметы, Смагли?

– Сейчас оценим, – вежливо улыбнулся он и взялся за первый подсвечник.

И пока он вертел сей предмет, я водила взглядом по стене за спиной почтенного хозяина. Там висело несколько грубых репродукций известных мне картин, но было и незнакомое. И судя по всему, это уже были оригинальные работы неизвестного художника. Скорее всего, местного любителя живописи. В них не было и толики той искры жизни, какую я видела в каждом полотне супруга моей сестрицы – его сиятельства графа Элдера Гендрика. Художник, создавший эти картины, рисовал ничуть не лучше, чем я. Скажем прямо – дурно.

Я бы, может, и полюбопытствовала, чьей кисти принадлежит эта грубая мазня, однако не стала. Мне подумалось, а вдруг автором является сам Смагли Ханд или же кто-то из его родственников и старьевщик гордится данными художествами, тогда мне придется лгать, что они чудесны. Врать не хотелось, и потому я перевела взор снова на владельца лавки. Он хмурился.