Когда зазвенит капель
Она подняла руку и пробежала подушечками пальцев по его лицу. Ее коробило, просто разрывало на части. Она вторглась на территорию, которая ей не принадлежит. Она отнимала у подруги самое ценное, хотя та об этом даже не подозревала. Она крала. Через мучительное мгновение нерешительности они переступили границу. Рубеж дозволенного, после которого назад никак. Только с поднятым белым флагом в душе.
Дашка целовала его так, будто хотела выпить до дна. Она обнимала его, словно собиралась запечатлеть в памяти каждый сантиметр кожи, каждый атом заполучить в единоличное пользование. Он, плененный этой неожиданной близостью, шел навстречу, трогая губами каждый сантиметр ее кожи.
Звякнула пряжка его ремня, потом его руки оказались под футболкой.
– Подожди, подожди, – зашептала Даша. Слышно было как за стенкой соседи фальшиво орут «Ой, мороз, мороз», – Нас услышат, обязательно услышат.
– Плевать, малыш, я хочу тебя, – и он закрыл Даше рот рукой.
Рассудок отключился. И больше ни одного слова. Только дыхание, и то, что даже вспоминать больно. Закрутило – не выплывешь…
А потом все закончилось. Он оторвался от нее, на цыпочках перелез в ванную, зашумел водой.
Дашка села прямо на пол, не зная, что дальше сказать. Что делать? Как жить теперь? Как дышать, если без него даже дышать невозможно? И как смотреть в глаза подруге? Подруге ли?
Время тянулось бесконечно. Наконец Сашка вылез из ванной и наспех вытерся и натянул джинсы. Какой-то злой, виноватый. Тихо, с кривой ухмылкой произнес:
– Ну-с, падший ангел. Мы ведь теперь погибли. Нет, не боишься? Хотя все еще можно исправить. Оставить все как было. Я думаю, что это было ошибкой. Тебе стоит сейчас пойти домой… Уходи, ну!
Медленно, словно в немом кино, Дашка поднялась с пола.
– Хорошо. Я уйду. Я больше не буду вам мешать, – хрипло прошептала она. Так же медленно оделась, покидала в сумку вещи. На работу. Ей надо на работу. Забыться там, отвлечься. Глядишь, и боль отступит.
Уже в пороге, одетая, она обернулась на Сашку и прошептала:
– Саш, а ты знаешь, что такое смерть?
Сашка молча подошел к ней и вскинул удивленно брови. Даша обожглась об этот странный взгляд, но все же сказала:
– Смерть, Саша, это когда я смотрю вокруг и не вижу тебя. Вот такая она, смерть. Страшная. Без твоих глаз.
И она не стала слушать, ответит ли пораженный Сашка что-нибудь, повернулась и вышла. Она медленно шла по высоким ступенькам вниз. Третий этаж, без лифта. То, что вчера осталось незамеченным, сегодня бросалось в глаза, кричало, просило о помощи, как и ее раненое сердце: облупившаяся краска крутых, натертых до бурого блеска множеством рук перил, грязные надписи на стенах в кружевах трещинок, жестяная банка из-под кофе на подоконнике, а в ней месиво из бычков и пепла.
Даша покидала дом, где восемь человек, тех, кого она считала друзьями и просто приятелями, остались спать, чтобы потом продолжить жить своей жизнью. Их ждали каникулы, любящие родные, встречи с друзьями и потом снова пары, домашки, коллоквиумы. Они остались прежними, но Даша изменилась. Она теперь не была человеком. Она стала беспредельна. Пока они, обычные и приземленные, спали после литров выпивки, она парила, оставляя позади удушливо-тяжелый шлейф предательства. Она больше не была собой, она была никем. Абсолютной пустотой.
Она вышла из подъезда и зашагала по усыпанным обрывками золотой бумаги и конфетти тропинкам. Кое-где еще горланила песни изрядно напившаяся молодежь, время от времени слышались выстрелы дешевых фейерверков, а потом небо над крышами озарялось яркими цветными вспышками. Даша шла домой, где ее никто не ждал.
На одном из поворотов парковых дорожек в тонкой, не по погоде, и грязной одежде стояла уже знакомая Даше старуха. На ее безобразном лице застыла кривая ухмылка и она махнула, подзывая, Даше рукой, похожей на птичью лапку.
У Даши потемнело в глазах, она огляделась по сторонам и не заметила и тени страха или удивления на лицах гуляющих людей. «Значит, они не видят ее, а я схожу с ума», – в который раз подумала Даша.
Она не помнила, как добралась до дома, как переходила с шага на бег, как кололо в боку и сбивалось дыхание, как заходила в подъезд и поднималась на третий этаж. В себя она пришла уже дома, сидя в большом плюшевом кресле. Ее еще трясло, но мысли становились уже более отчетливыми. С трудом убедив себя, что ей показалось, разделась, закуталась в одело и уснула.
Глава 16
Впервые за долгое время Даша проснулась от того, что выспалась. Она лежала на спине и смотрела, как в незашторенном окне машет голыми ветвями старая береза.
Нащупала телефон под подушкой. Шесть! Шесть пропущенных вызовов! Пять от Антона и один от Любавы. И ни одного от Сашки. Сердце противно ухнуло куда-то вниз, в желудок, вязким киселем стекая по ребрам.
Люба узнала? Или не узнала? Сашка сказал? Или сама догадалась?
Эти мысли пронеслись в ее голове буквально за одну секунду, прежде, чем телефон в руках завибрировал и на экране засветилась фотография улыбающейся Любы. Даша колебалась недолго: буквально пару секунд и смахнула “Ответить”. Поднесла телефон к уху, боясь вымолвить хоть слово. Лучше прежде послушать, что скажет Люба.
– Даша! Алло, Даш, ты меня слышишь?
– Слышу…
– Ты что, спишь что ли? Что с твоим голосом?
– Ничего. Спала.
– Слушай, ты куда делась ночью? Я просыпаюсь, а тебя нет. Убежала, даже ничего не сказала мне!
– Люб, мне на работу надо. Дневную смену поставили сегодня. Антон придурок решил, что нам просто необходимо работать первого числа, хорошо хоть с обеда.
– Бедняга… что ж ты не говорила, что тебе на работу? Могла бы не сидеть с нами всю ночь, а лечь пораньше… Ладно, послушай, ты во сколько вернешься? Я приеду вечером? Мне тебе надо кое-что рассказать!
– Конечно… приезжай. Ты одна будешь?
– Одна, одна. Ладно, вечером буду, жди. Я позвоню еще.
Даша отшвырнула телефон в сторону и откинулась на подушку. Что же, по крайней мере, ей стало ясно, что Люба похоже ничего не знает. Или знает, но старательно держится. Какой разговор ждет ее сегодня? К чему готовиться?
Теперь, после того, что случилось новогодней ночью, из Дашиного чувства вины между ними вырос невидимый кордон. Даша старательно отгораживалась им от подруги, которую сама же и предала и растоптала.
С этими невеселыми мыслями она поплелась на кухню, поставила турку на плиту. Кофе, соль, корица. Этот рецепт она подсмотрела у Любы давным-давно и с тех пор пила кофе только так.
Пока электроплита медленно нагревалась, она плеснула в лицо холодной водой в бесплодной попытке смыть следы похмелья. Выпитое шампанское маленькими молоточками противно тукало в висках.
Трясущимися руками она снова взяла сотовый и принялась набирать номер Антона, тыча в кнопки так быстро, что ошиблась и пришлось набирать заново.
– Антон Леонович, это Даша.
– Даша, да тибя как до смольнава, ни дазваниться! Пачиму трубку ни бирешь, да? – прозвенел на том конце слегка недовольный голос начальника. Даша даже невольно улыбнулась, представив, как смешно морщит лоб этот толстый армянин на коротких ножках.
– С новым годом, Антон Леонович! Рано же еще!
– С новим годом, Дашенька! Я хотель убидиться, что ты придешь на работу! А то вдруг ты очень харашо праздновала, да?
– Нет-нет. Что вы! Обязательно приду, к двум часам, как обещала! – сказала она.
– Давай, Дашенька, ни опаздывай! Работать абизательно сиводня, народ придет похмиляться, да?
– Да-да, до свидания.
Даша нажала отбой, посмотрела на часы – начало двенадцатого. Вроде бы и тут все хорошо, но на душе было так неспокойно, словно что-то нехорошее должно случиться. От тишины в квартире ей стало жутко. Огляделась вокруг – неужели снова сейчас увидит в каком-нибудь углу эту странную старую женщину в лохмотьях – бесплотный призрак или плод ее воображения? Ей кажется или действительно, каждый раз, когда она появлялась, происходило что-то плохое? Вся мебель в квартире будто вытянулась, привстала на цыпочки в тревожном ожидании. Она слышала как стучит ее сердце, слышала, как где-то в трубах гудела вода, сквозняк исподтишка шевелил кухонные занавески, но не было слышно привычных соседских выкриков, хлопанья подъездной двери, тявканья мелкой собаки из квартиры напротив. Спали все. Наверное просто потому, что она бестолково стояла посреди кухни, ей казалось – нужно действовать. Нужно заглушить расползающийся могильный холод в груди.
Она налила кофе в большую кружку с отбитым краешком и стершимся от временем рисунком коровы – уже и забыла, кто дарил ей ее на новый год много лет назад, открыла холодильник, в некотором замешательстве оглядела пустые полки и хлопнула дверцей. На работе поест. В шкафу нашла мешочек с квадратными печеньками «к кофе» – мамины любимые, она по привычке продолжала их покупать, сама не осознавая почему. Хотела высыпать печенье на тарелку, но отчего-то вдруг передумала, так и понесла в спальню прямо в пакете. Включила компьютер, открыла «Вконтакте» и выкрутила на полную громкость колонки – пусть «Scorpions» плачут так, как плачет ее сердце. Бездумно, совершенно не читая, прокручивала ленту, качала и баюкала свою душевную боль.
Она представляла, как вечером придет Любава, как сбрызнет ее смехом, как будут лучиться ее счастливые в неведении глаза, как она будет беспечно болтать о всякой ерунде. Что же она хочет сообщить ей, очень важное, и непременно счастливое, раз позвонила утром первого января? Даша представила, как снова натянет свою маску, как будет улыбаться в ответ, как будет говорить что угодно, лишь бы Люба ей поверила. Сейчас, в эту минуту она поняла, что не позволит Любе узнать о том, случилось прошлой ночью между ней и Сашкой. Она представила, как будет врать, и ложь, вырываясь, обожжет ей горло, а может это будут слезы, с которыми она столько боролась. Плачь, Даша. Сейчас, пока никто не видит, можно.
Вспомнила Сашкины слегка прохладные руки на своих бедрах, вспомнила как прижималась губами к его шее в том месте, где заканчивался ворот футболки, как пульсировала на шее теплая жилка, как изо всех сил вдохнула и закрыла глаза, и как показалось ей, что это именно то место, где так хорошо и спокойно, где она и должна быть, и то, каким мимолетным было это ощущение. Вспомнила, какими холодными и колючими стали Сашкины глаза после и ей захотелось кричать. Она скорчилась на стуле, кулаком зажимала рот, а из горла рвался вой. Жуткий, нечеловеческий. «Дура! Какая же ты дура! Воспользовался! Он просто воспользовался тобой! Не любит он тебя, не любит! Женится на Любаве, а ты так и останешься ни с чем… »
Она безмолвно кричала всем существом, всем телом, каждой клеточкой. Нет, Даша, не твой он! Не твой!
Сколько она так просидела, взобравшись с ногами на стул и уткнув подбородок в колени, обхватив руками теплую щербатую кружку? Полчаса, час? Какая-то ее часть занемела от отчаяния, словно она лабораторная крыса, которая во время эксперимента потеряла всякую надежду и улеглась на пол умирать от голода. Другая часть лихорадочно гоняла мысли по кругу.
Перед ней теперь стояли две проблемы. И если с Сашкой все было слишком очевидно, то на другой вопрос у нее ответа не было. Может ей пора к психиатру? Почему последние месяцы она так часто видит ее? Почему слышит за собой ее плоские, будто хлюпающие по лужам шаги? Впереди, сбоку, сзади, серо-коричневая двухмерная тень: через нее все проходят, на нее наступают, ее никто не видит, но она все так же неизменно здесь, рядом, привязанная незримой пуповиной.
Мама учила быть сильной, смелой. Несгибаемой. Учила стойко держать удары судьбы. «Где же ты сейчас, мамочка? Зачем умерла так рано, зачем бросила меня одну? Как мне тебя не хватает… Я скучаю, мама… Ты бы обняла, успокоила, выслушала недосказанные слова, вытерла слезы. Ты бы сказала, что все беды от мужиков. Сказала бы, что я сама могу справиться со всем…» Так почему же она ничего не делает, а просто молча ждет, пока остальные все решат за нее? С каких пор она сделалась такой пассивной? Откуда взялась в ней эта коровья терпеливая покорность?
Нет, нужно разобраться с этой тенью, раз и навсегда. Может и не стоит ее бояться, пойти навстречу, может она зовет зачем-то?
Даша вытерла ладошкой слезы, отнесла кружку на кухню и еще раз умылась. Замазала пудрой опухший нос, синяки под глазами, накрасила ресницы тушью. Натянула дежурные джинсы, кинула в сумку телефон, помедлив секунду – батарейка садилась, но если не пользоваться днем, то до вечера протянет, выключила компьютер. Оделась и, с трудом узнав себя в уставшей, с жесткими глазами женщине в зеркале, сказала своему отражению: «Я больше не разрешу себе плакать.»
Свежий морозный воздух воздух бодрил не хуже кофе. Тихий, заснеженный, залитый полуденным солнцем город постепенно просыпался. Кое-где зевали, прикрыв варежкой рот, заспанные собачники. По обеим от дороги сторонам стелились широкие улицы, пустые и грязные. Они были усыпаны бесчисленными новогодними блестками, конфетти, фальшивыми деньгами из хлопушек.
Даша не спешила. Она медленно брела к кафе, осторожно ступая по тонкой корочке льда на асфальте. Гололед.
Официанткой в кафе у Антона она проработала всего неделю, не успев еще покрыться пленкой от липких взглядов, не разучившись краснеть от сальных фамильярных нежностей, но уже невзлюбила неудобные форменные юбочки, хохот, густые кухонные ароматы. Хотя сам Антон и жена его, Лейла, ей очень нравились: непьющие, работящие, с добрыми лучистыми глазами.
Даша зябко поежилась, когда ветер швырнул ей в лицо пригоршню сухого колючего снега. Густые снежные облака закрыли солнце, вмиг стало темно и неуютно. Ветер погнал поземку и конфетти, крутил, сек по щекам. Дышать трудно. Стало как-то очень тихо. Даже редкие машины – и те словно перестали шуршать шинами. Появилось ощущение, будто время замедлилось и реальность вытягивается причудливыми формами. Казалось, воздух корчился от напряжения. Появилось ощущение чего-то отвратительно сладкого во рту и Даша даже не могла проглотить слюну. Так не раз уже бывало, перед тем, как она видела ее.
Даша остановилась на мгновение, чтобы оглядеться – и правда: по другую сторону улицы стояла безобразная старуха, сморщенная, как печеное яблоко. Далеко, так, что даже трудно разобрать, во что одета. Какие-то лохмотья. Они будто жили своей жизнью, парили в воздухе, не подчиняясь порывам злого ветра. Глаза впились прямо в сердце. Цепко, глубоко. Губы ее шевелились, она как будто что-то говорила, и Даша поняла, что слова предназначены именно ей, хотя их нельзя было расслышать.
Липкий противный страх овладел Дашей и все, что она могла сделать – не закричать да повыше подтянуть сползающую с плеча сумку. Она замерла на миг, а потом, подчиняясь, шагнула навстречу. В этот раз ее тянуло, влекло неудержимой силой, словно океанская волна затягивает на глубину маленького слабого человечка. Она видела только старуху, а весь остальной мир схлопнулся до размеров пульсирующей точки на краю сознания.
Шаг. Еще один один. Еще несколько осторожных шагов навстречу. Она шла, не думая, зачем, знала только, что ей надо туда, через дорогу, к ней. Почему-то в эту минуту ей было очень важно добраться наконец до старухи, перестать прятаться, может быть потрогать руками, поговорить, наконец, спросить, почему она ее преследует.
Даша не слышала пронзительного визга тормозов, не видела, как машину продолжает тащить по скользкой дороге, даже почти не почувствовала удара. Она нелепо вскинула руки вверх, потом ее развернуло и она отлетела вперед в сторону, прочертив головой красную полосу на грязно-серой корочке льда. Ее распахнутые глаза продолжали смотреть в ту сторону, где от призрачной старухи не осталось и следа. Словно ее и не было.
Боли тоже не было, словно она от удара выскочила из груди как упругий футбольный мяч и укатилась далеко-далеко.
– Твою мать, корова колобковая, куда прешь, придурочная?! – звонкий отчаянный выкрик водителя, безусого молодого парнишки, что выскочил из машины и уже подбежал к лежащей разломанной куклой посреди дороги Даше, взлетел в воздух, и растаял в густой, словно кисель тишине.
Чуть скосив взгляд, она попыталась повернуть голову, но не смогла разглядеть ничего, кроме маленькой снежинки. Она немного покружилась в воздухе у нее перед глазами, приземлилась на щеку и растаяла. Из-под головы медленно расползалась в стороны темная глянцевая лужица. Она уже не слышала воя сирены скорой помощи, не слышала встревоженных голосов вокруг себя, не видела их обладателей, только почувствовала, как ее переложили на носилки, которые слегка покачивались под торопливыми шагами невидимых людей, почувствовала толчок, когда их задвинули в машину и вместе с хлопком закрытых дверей прикрыла глаза, перед которыми плясали черные круги и какая-то неведомая бездна стала затягивать ее сознание, и она туда падала, падала, падала…
Глава 17
Непонятно, сколько прошло времени, когда темнота сменилась розовым свечением. Казалось, светилось все вокруг: стены, потолок, даже сам воздух напоминал розовую вату. Откуда-то издалека доносились незнакомые голоса, мелькали руки, с огромной высоты на Дашу смотрели чужие лица. Сфокусировать взгляд не получалось. После бесплодных попыток осознать себя, Даша снова провалилась в небытие.
Когда она очнулась снова, то увидела рядом с собой фигуру в голубом. Дашины глаза встретились с карими глазами медсестры, и в них она увидела сострадание.
– Давай, Даша, просыпайся, сколько можно спать! – сказала она и, увидев, как Дашу скручивает спазм, быстро подставила таз, в который ее вырвало. Потом обтерла ей лицо влажной марлей и поправила одеяло. Рядом с кроватью на кронштейне вверх дном висели стеклянные бутылки с прозрачной жидкостью. От одной из них тянулась тонкая пластиковая трубочка к руке, где из-под пластыря торчала игла. Медсестра сняла почти пустую бутылочку, откупорила жестянку с новой и проткнула тугую резиновую пробку иглой.
– Я умру? – услышала Даша свой хриплый слабый голос.
– Нет, девочка, ты нас конечно напугала, но теперь уже все страшное позади. Ты обязательно поправишься. Отдыхай, поправляйся, набирайся сил.
Не ответив, Даша снова закрыла глаза и перед ней тотчас же возник образ мамы в ее последний день в онкодиспансере. Тогда Даша сидела у ее постели. А к ней никто не придет посидеть и подержать за руку. Не в силах смириться с горькой правдой, чувствуя себя одинокой и никому не нужной, она наглухо запечатала эту картинку в коробку воспоминаний, которую больше никогда не открывала.
Но она ошиблась.
Тетя Лена приходила к ней каждый день и подолгу сидела на постели, поглаживая обессилевшую руку. Даша выглядела как доходяга: осунулась, похудела, кожа покрылась багровыми синяками. Немытые волосы свисали тонкими сосульками. Через неделю ей разрешили вставать. Она шаркала резиновыми тапочкам по коридору и гремела капельницей на стыках плитки как Кентервильское привидение ядром.
Тетя Лена носила в больницу куриный бульон, печенье, фрукты и соки в тетрапаках и с каждым днем боль понемногу отступала, возвращался аппетит и Даша чувствовала себя немного лучше.
А через пару дней дверь палаты открылась и вошла санитарка, которая обычно носила передачи больным. Она остановилась в дверях, широко расставив толстые ноги, подняла кверху объемный пакет-майку, прочитала надпись на приколотой к нему степлером бумажке.
– Орлова?
– Я.., – удивленно ответила со своего места Даша, не ожидая передачи ни от кого.
– Это тоже тебе, – произнесла санитарка, бухая пакет на пол рядом с тумбочкой, и протянула в другой руке маленький букетик из трех розовых розочек. – Так, а как же нам его…
Женщина оглядела палату.
– У кого-нибудь есть пустая бутылка?
– Вот, возьмите, – ответила Дашина соседка, протягивая пустую полторашку из-под минеральной воды, – хорошо не выбросила!
– Подожди, девонька, сейчас сделаем! – улыбнулась санитарка и лицо ее потеплело и стало по-матерински добрым. Она положила розы на тумбочку, взяла у женщины бутылку и вышла в коридор. Спустя пару минут вернулась, торжествующе неся в руках обрезанную наполовину бутылку. Подошла к раковине, наполнила ее водой и погрузила розы в импровизированную вазу.
– Ну вот, гляди, красота какая! Поклонники! Эх, молодежь…
– Спасибо! – улыбнулась в ответ Даша, потянулась к пакету, надеясь хотя бы по почерку на бумаге определить, от кого пакет. Но фамилия была распечатана на принтере. Даша заглянула внутрь и увидела мешочки с мандаринами, яблоками, гранатами, упаковки сока, снежка и печенья.
Сначала Даша подумала, что это от Любавы, но подруга передавала ей наборы поскромнее и без цветов, да к тому же каждый день писала ей, спрашивала, что принести, рассказывала новости и всячески старалась подбодрить. Тогда Даша разрешила себе думать, что это Сашка позаботился о ней. Таких передачи было еще три, и каждый раз она недоумевала.
Даша провела в больнице уже две недели. Четырнадцать дней пелены боли от сломанных ребер, тошноты от сотрясения мозга, ничегонеделания, разглядывания потолочной плитки, бессчётных уколов и манипуляций, сна и желания, чтобы время шло быстрее.
В один из дней тетя аккуратно присела на краешек кровати, отчего та длинно и жалобно заскрипела.
– Я чувствую себя Алисой, падающей в кроличью нору, – сказала Даша, – со мной что-то происходит, но я не понимаю, что.
– Я думаю, ты что-то поняла. – Сказала тетя, помолчав. – Ты не можешь выразить это, но ощущаешь. Ты всю жизнь ощущала, что наш мир не в порядке, странная мысль, но её не отогнать. Она – как заноза в мозгу. Она сводит с ума. Не даёт покоя. Понимаешь, о чём я говорю?
– О той женщине? Ты тоже ее видишь? Тетя, умоляю, скажи, что я не схожу с ума!
– Ты действительно хочешь узнать, что это?
– Я думала, что у меня галлюцинации от переживаний. Думала, мне пора к психиатру…
– Нет, Даша, не пора. Это проклятие нашего рода. Оно повсюду. Оно окружает нас. Даже сейчас оно с нами рядом. Ты ощущаешь ее, когда работаешь, учишься, встречаешься с друзьями. Проклятие, которое мы несем всю жизнь, чтобы искупить ошибку, – тетя Лена взяла Дашу за руку и лицо у нее было скорее печальное, чем встревоженное.
– Какую?
– Огромную, чудовищную ошибку твоей бабушки. Из-за этого ты только жертва, Даша. Как и я, как и твои мать и отец, и твой брат, Царствие им небесное, ты с рождения в цепях. С рождения под прицелом, и спуск курка не почуешь и не осознаешь. Этакая темница для разума. Увы, я не знаю, как от него избавиться… Но ты можешь попробовать сделать это сама. Но потом пути назад не будет, – тетя вдруг замолчала, словно слишком перед ней раскрылась.
Еще через неделю Дашу выписали. Теперь ее спина была неестественно прямая от стягивающего корсета, а на кухонном столе поселились упаковки ноотропных препаратов.
Даша ходила по квартире медленно, словно в немом кино. Чтобы хоть как-то переключиться с невеселых мыслей, она перестирывала одежду, которую в больницу приносила ей тетя, вытирала пыль с открытых полок. Подошла к подоконнику и осторожно потрогала пальцем засохший за три недели цветок. От прикосновения листок с сухим шорохом отломился и упал. Цветы умирают молча. Что же, наверное так даже лучше, все равно у нее не будет времени на уход за ними. Взяла горшок в руки и без сожаления вытряхнула цветок вместе с землей в мусорное ведро.
От неестественно громкой, пронзительной трели домофона она вздрогнула. Кто? Она никого не ждала сегодня. Она сняла трубку и услышала до боли знакомые голоса и смех:
– Открывай, медведь пришел! Это мы, болезная! – сказала на том конце Люба, подражая голосу Винни Пуха.
Через какое-то время дверь распахнулась и на пороге освещенного коридора стояли Любава и Сашка с немыслимым количеством сумок в руках, щурясь в полумрак коридора. От них пахло морозной свежестью и еще чем-то сладким. Сашка сделал было движение навстречу, но они как-то неловко застыли в шаге друг от друга. И тогда Даша встала между ними и обняла их обоих.
– Как хорошо, что вы здесь. Мне было так одиноко, – сказала она, уткнувшись в воротник Сашкиной куртки.
– Мы тебе продуктов купили. На первое время. Не стоит тебе сейчас по магазинам шарахаться и тяжести таскать.
Люба поставила покупки на пол и взяла ее за плечи и внимательно посмотрела в лицо.
– Дааа, подруга… тебе в кино можно сниматься.
– В фильме ужасов без грима, – засмеялась Даша.
Они понесли покупки на кухню – большие пластиковые пакеты, белые и хрустящие, словно накануне домашнего праздника. Сашка внес картонную коробку и там что-то звякнуло.
– Вы с ума сошли, ребят. Зачем столько?
– Тебе есть надо хорошо, восстанавливать силы. Что стоишь, даже чаю не предложишь?
Даша спохватилась, щелкнула кнопкой электрического чайника, и та отпрыгнула вверх – пусто. Тогда она налила воды и принялась шарить по шкафам в поисках чая. Но в шкафах были только пыль и крошки – после смерти мамы она провела месяц, свернувшись калачиком на диване, не готовила, не убиралась, не ходила в магазин, питалась остатками продуктов, которые сохранились еще с тех, хороших времен. А потом у нее не было ни времени, ни желания заниматься наведением порядка и закупками.