Мастерская мистера Лимо
– Послушайте, мистер О́Коттон, спасибо вам за предложение, но я не могу сейчас так вот отдыхать….
– Необходимо! Необходи-и-мо-о-о-о! – прокричал уже из коридора хозяин, не дав мне договорить. – Нужно съесть кусок пирога – он придаст вам сил!
Последние слова долетели откуда-то издалека, должно быть, из кухни. И пока хозяин дома отсутствовал, я решил пройтись по комнате: всё равно я не мог сидеть на одном месте. «Из-за нервов», как сказала бы моя бабушка. Но я не мог упустить возможности рассмотреть всё кругом в отсутствие хозяина: тут было слишком много занятных вещиц. Всюду – и на комоде чёрного дерева, и на маленьких одинаковых полочках – плясали, подпрыгивали, летали и совершали какие-то кульбиты фарфоровые статуэтки пастушков с миниатюрными овечками, клоунов и принцесс. Два замечательных полосатых кресла с высокими спинками и мягкий диван были украшены тонкими цветными нитями с крошечными флажками. Напротив кресел, возле окна, я обнаружил небольшой столик с листами белой бумаги и разноцветными карандашами. Следующее, что я увидел, удивило меня не меньше, чем утреннее появление Анэли в мастерской Лимо. На плотных листах для акварели были изображены человечки. Они бегали по листу бумаги, кидаясь друг в друга копьями или стреляя из ружей. Те, кто изображал из себя убитых, снова подскакивали и теперь уже поражали из оружия своих обидчиков. Рисовала эту баталию точно какая-то мелюзга, потому что человечки эти состояли сплошь из палочек, изображавших руки, ноги и туловища. Головы нарисованных воинов выглядели как кружочки или овалы, с надетыми на них шапками или нелепыми касками. Вся эта рисованная рать штурмовала полуразвалившуюся крепость, а потом заново отстраивала её, чтобы взять в осаду и снова разрушить до основания. С листа во все стороны летели поломанные копья и комки нарисованной земли. О мою руку даже ударилась крошечная каска, слетевшая с головы одного из солдат, и тут же вернулась ему на голову.
Манфред появился в комнате в тот момент, когда один из солдатиков, очевидно изображавший поверженного в бою бойца, червяком извернувшись на листе, выкрикнул что-то вроде: «Заново! Всё заново!», а затем велел солдатикам выстроиться в шеренги и принять присягу. На подносе в руках хозяина задрожала кружка с горячим молоком, звякнула тарелочка, где покоился большой кусок черничного пирога, – мистер О́Коттон, беззвучно рассмеялся:
– О! Вы обнаружили мою слабость!.. Это мои работы, – с достоинством признанного гения сообщил мне хозяин дома. Он поставил на чайный столик поднос с угощениями и подошёл ко мне. – Признаться, я рисовал совершенно другую сцену. Но эти ребята почему-то стали враждовать… Они убивают друг друга бесконечно, и ничто не может их остановить. А главное, они совершенно меня не слушают! Продолжают делать лишь то, что взбредёт им в голову. Подожду: может, сами образумятся… Знаете, я оставил батальную тему и обратился к натюрмортам: с ними как-то спокойнее.
Манфред с гордостью достал из папки другой рисунок. На ней была изображена лампочка: обычная лампочка, которые горят в каждой комнате у нас дома, лежащая на фоне двух пустых бутылок из зелёного и синего стекла. Позади всего этого цвёл куст сирени. Лампочка то загоралась, то гасла, и сирень освещалась сквозь бутылочное стекло. Я мало понимал в живописи (и можно ли было назвать этим словом то, что я держал в руках?), но загорающихся нарисованных лампочек ни разу не видел.
– Но как это возможно, чтобы человечки бегали? А ещё эта лампочка…
Фонарщик с улыбкой фокусника открыл ящик стола и вынул из него коробку, на которой был нарисован цеппелин. Лопасти его моторов двигались, ветер раздувал маленькие разноцветные флажки, прикреплённые по бокам летящего исполина, и человечки в большой корзине под брюхом воздушного корабля приветливо махали нам руками.
– Всё дело в этих карандашах? – догадался я, увидев коробку. Хозяин дома утвердительно кивнул. И всё же, в такое трудно было поверить.– Могу ли я нарисовать что-нибудь?
Манфред усмехнулся, и его светлые усы разъехались гармошкой в стороны.
– Это можно. Но видишь ли, какая история… Рисовать ими можно только то…
Я не дал договорить мсье Манфреду:
– Но я хочу нарисовать дракона!
– …Да-да, нарисовать можно всё… – фонарщик почесал в затылке. – Но знаете, мой юный друг, ведь вы совершенно не представляете, что из этого может получиться. А если вашему дракону придёт в голову спалить ваш дом? Вам придётся рвать свои рисунки! Вы станете жалеть плоды своих трудов! А он просто будет дышать огнём, когда ему этого захочется.
– Ну… Не знаю…
Манфред рассмеялся:
– То-то и оно! Да, дракон с листа спрыгнуть не сумеет, но вести он себя будет прескверно. И, вполне возможно, довольно шумно. А вам будет так же жалко его, как и мне – моих развоевавшихся туристов. Да-да, я рисовал туристов. Я даже не представляю где они раздобыли себе оружие и доспехи! – продолжал Манфред. Теперь его взгляд был укоризненным. – Именно поэтому карандаши фабрики «Цеппелин» в своё время не пошли в массовое производство. Понимаете? Не вся продукция этой фабрики может быть доступной массовому потребителю. И производители это знают. А вот карандашики жалко. Отличные карандашики, да? И я рисую, когда устаю от дел, непременно рисую! Но, поверьте, у меня есть занятие куда интереснее. Хотите взглянуть?
Мистер О́Коттон подмигнул и, сунув мне в руки молоко и пирог, потянул за собой.
По дороге я силился отпить молока из чашки, да и черника не давала забыть о себе, распространяя мучительно прекрасный аромат. Но отставать от хозяина дома было неловко. Пройдя по коридорам в доме фонарщика, мы очутились в просторной комнате, похожей на мастерскую мистера Лимо. Она была уставлена этажерками с инструментами и чертежами. Потолки подпирали металлические перекрытия с огромными болтами. Всё это собиралось в один потрясающих размеров каркас для поддержания прозрачного свода. Там, наверху, на разном расстоянии от пола, висели гигантские прозрачные звёзды. Мистер О́Коттон плавно опустил рычаг на небольшой панели, расположенной на тумбе возле стены. Тогда звёзды поплыли вверх и остановились под самым потолком. Они зажглись мерцающим светом, а некоторые стали еле заметно переливаться, становясь то розовыми, то изумрудными, то голубыми. Это было прекрасно!
– Кстати, когда вы уже всё это съедите?! – прервал моё любование фонарщик. – Пирог не стоит держать долго без дела – на всякий кусочек найдётся конкурент!
Я смущённо приступил к своему ужину, а хозяин дома, улыбнувшись, продолжил:
– В некоторых городах звёзды постоянно закрыты тучами. Это так неудобно! И фонарщики не справляются с работой: так много фонарей расставить по городам и дорогам – это требует огромного количества ресурсов! А вот эти малютки могут выручить горожан! На улице станет красиво, и света будет – почти как в лунную ночь. Это удобно. Но и энергии они потребляют немного! Каково?!
– А как же они взлетели? Это какое-то магнитное поле?
Манфред лукаво улыбнулся:
– Вы так считаете?
Я кивнул в ответ. Манфред, продолжая улыбаться, потащил меня к чертёжным доскам, а ещё к столу для хранения расчётов и схем, где долго объяснял мне, каким обрезом звёзды держатся на весу, потом демонстрировал вид на чудные светильники из дальнего угла комнаты – сначала на все разом, затем на каждый из них по отдельности. Он опустил пару звёзд вниз, и мы трижды рассмотрели их со всех сторон и обсудили материал, из которых они изготовлены. Это было действительно очень интересно, но… Анэли… Манфред не успокаивался, а мне уже надоело слушать его рассказы, потому что я никак не мог заговорить о том, что тревожило меня.
– Прошу вас… Моя сестра… Ей всего пять лет. Скажите, здесь есть жандармерия?
О́Коттон сник. Он замер с маленькой звездой в руках и грустно произнёс:
– Нет, увы. Такого здесь вы не найдёте. Башня живёт по своим законам.
– Башня? Я всё-таки попал в башню?
– Да, разумеется! А куда вы планировали попасть? – фонарщик удивился так, будто есть только два места на свете – наш город и эта самая башня.
Но он тут же добавил:
– Куда бы вы ни собирались сегодня, нам не стоит покидать дом в такой час, уж поверьте…
– Да почему?!
– Когда на улицах нет фонарей – запомните, это неспроста! В такие времена очень важно заниматься делами лишь тогда, когда на небе появляется солнце.
– Но вы же ходили по улицам с фонариком?
– Но ведь я – это совсем другое дело! Я фонарщик. А значит, ко мне привыкли. К тому же, я как раз возвращался домой, чтобы не покидать его до утра.
– Но Анэли…
Со старика вдруг слетела доброжелательность, он немедленно погасил звёзды и общий свет, схватил меня за руку и потащил к окну. Мы встали у больших оконных пролётов и стали смотреть сквозь прозрачное стекло.
– Замрите и не двигайтесь! – он прикрикнул на меня так, будто слово «замрите» могло означать что-то другое.
Рука старика по-прежнему сжимала мне запястье, и даже если бы я захотел двинуться, не смог бы. Так прошло несколько минут. Ноги мои затекли, и мне вовсе не хотелось высматривать что-то невидимое в темноте за окном, но Манфред останавливал меня всякий раз, как я пробовал пошевелиться.
Он сжал мою руку ещё сильнее, когда на улице, за витой решёткой, показалась фигура. Её непросто было разглядеть в темноте, но я смог. Человек был одет во всё чёрное, он постоянно поправлял шляпу. Мне показалось, что перед нами был тот самый, во фраке и цилиндре, кого я видел перед исчезновением Лимо.
– Он велел мне не вмешиваться не в своё дело… – сообщил я.
– Что? – машинально переспросил Манфред, не глядя на меня. Его черты лица заострились, взглядом он сверлил темноту. – Они появились недавно. Никто из нас толком не знает, кто они, и что им тут надо. Но только с той поры, как мы увидели первого из них, фонари погасли повсюду, один за другим. Мою мастерскую обхаживают уже давно, и, стоит мне включить звёзды, как они тут как тут…
– То есть, они за вами следят? Зачем же вы их включаете? А вдруг…
– Вдруг – что?! Моё дело – зажигать свет, когда становится темно! И если кто-то захочет эти звёзды погасить – я буду защищаться!
– Но ведь фонари на улицах уже не горят…
– Верно, – Манфред погрустнел, и с него слетела воинственность. Но спустя мгновение он продолжил:
– Это ровным счётом ничего не значит! Ровным счётом – ничего!
Мистер О́Коттон рассказал мне о том, что одними фонарями дело не ограничилось. Уже были случаи, когда лаборатории мастеров, живущих тут, в башне, под куполом, разоряли. По ночам, когда никого не было дома, приходили и портили аппаратуру, реактивы, расходные материалы и даже готовые результаты! Всё!
– Мы не знаем, кто это был точно, но уже давно никому не доверяем. Именно поэтому с вами никто не желал разговаривать в «Ласковом валинарии». Ясно? – фонарщик внимательно вгляделся мне в глаза. При слабом свечении звёзд его лицо было бледным, а взгляд колючим. Он убедился в том, что я услышал каждое его слово, и произнёс теперь уже шёпотом:
– Но хуже всего другое. Двадцать лет назад пропал один мастер и ещё кое-кто важный, а потом один за другим исчезли два десятка мастеров. И их исчезновения продолжаются. Никто ни разу не вернулся обратно. И мы уже давно живём под страхом исчезнуть в небытии…
Я почувствовал ужас от мысли, что Анэли оказалась одна в таком опасном месте. Но мне стало ещё страшнее, когда Манфред вдруг резко развернул меня к себе лицом:
– Теперь расскажите мне подробно, как вы попали в башню и сюда, под купол. Это, вообще-то не очень просто. Я бы даже сказал, невозможно. И раз уж вы тут оказались, тому есть какая-то причина! Именно о ней я и хочу сейчас узнать.
Я снова, уже в третий раз за сегодня, увидел этот холодный, подозрительный взгляд. Мне не хотелось отвечать ни на какие вопросы, но я понял, что по-другому не получится.
– Мадам Помпо. Она закинула нас с Анэли сюда из мастерской мистера Лимо.
Я почувствовал, как сухощавые пальцы снова впились в моё плечо. Манфред оттащил меня от окна к противоположной стене и велел зажечься Мастеру левитации.
– Мадам Помпо? Я не ослышался? Вы совершенно точно имели в виду Виолетту Помпо?
Лицо мистера О́Коттона светилось, как изобретённый им фонарь, густые брови подскочили так высоко, что их было видно из-за больших очков. Он повторил:
– Я не ослышался? Мадам Виолетта Помпо?!
Манфред не дышал. И замер в ожидании моего ответа. Он смотрел на меня так, как наш кот смотрит на маму в надежде получить только что поджаренную котлету.
– Не ослышались. Я сказал «мадам Помпо». Это наша соседка, волш… соседка, в общем, с пятого этажа.
– Ваша соседка?! С пятого этажа?
– Ну да, с пятого. Она там живёт.
Для меня всё ещё странно было произносить слово «волшебница», ведь таких вроде как не бывает. И всё-таки, простые выводы из того, что мне довелось увидеть, и даже то, что я очутился в незнакомом месте благодаря старанию Помпо, заставляли меня думать, что она всё-таки весьма необычная дама.
Старик скакал по комнате. Он поднял вверх обе руки и подпрыгивал то на одной, то на другой ноге. От этого он походил на пляшущего орангутана. Не останавливая своего дикого танца, Манфред сжал оба кулака перед собой и потряс ими в воздухе:
– Я знал! Я знал, что она непременно найдётся! Я чувствовал, что она никогда никуда не уезжала! И неужели она тут, в башне?
То, что я умудрился доставить радость этому клетчатому деду, мне даже понравилось: наконец-то вернулся беспечный фонарщик, который угощал меня тёплым молоком без пенки. Манфред довольно подкрутил свой ус и продолжил теперь уже совсем позёрски:
– Обратите внимание на то, что вам неслыханно повезло! И я скажу больше, вам выпала великая честь очутиться в здесь! В башню попадают лишь избранные!
Мне показалось, что Манфред сошел с ума: его таинственный тон, который меня пугал, испарился, как ни в чём не бывало. Теперь он говорил громко, плохо скрывая свои настоящие чувства. Он подпрыгивал и пританцовывал, припевая какую-то весёлую песню, и хлопал в ладоши. Заметив мой удивленный взгляд, мистер О́Коттон пояснил, не прекращая своего веселья:
– Это – мой радостный танец. Я всегда танцую его, если что-то случилось по моему желанию! О-хо! Виолетта! Ах, моя милая, милая Виолетта!
Что милого могло быть в Помпо? Чем больше веселился мой собеседник, тем тоскливее становилось мне, потому что я чувствовал себя совершенно беспомощным. И ещё виноватым: я понимал, что наши с Анэли родители волнуются. Ведь так долго, как сегодня, мы ещё ни разу не задерживались на прогулках. Наверняка в доме уже настоящая паника. И отец, скорее всего, ходит по улице и ищет нас.
– Вы снова загрустили, молодой человек? – внимательный Манфред успокоился и подошёл ко мне. Он смотрел на меня, а я ему не отвечал. – Время уже позднее, да? Скоро ночь, а вас нет дома…
Я кивнул в ответ.
– А знаете что, Макс? Я уже понял, каким образом вы попали сюда. Но ведь вы мне ещё не рассказали о том, что стало тому причиной, верно? Думаю, если вы мне поторопитесь сообщить эту историю, мы скорее придумаем, что нужно делать!
Мы разговаривали очень долго. Мне пришлось повторить свой рассказ в мельчайших подробностях пару раз. Манфред слушал внимательно и в отдельные моменты останавливал меня взмахом правой руки, а потом, не опуская её, закрывал глаза и о чём-то размышлял. Сигналом к тому, что он ждёт продолжения истории, был поднятый вверх указательный палец. За время нашей беседы мы успели дважды попить чай и трижды походить кругами по комнате. Манфред поднимался с кресла и пересаживался за столик с карандашами фирмы «Цеппелин», что-то рисовал, смотрел на то, что получилось, молча комкал рисунок и снова возвращался в своё высокое кресло. Так продолжалось до тех пор, пока хозяин дома, приютившего меня, не поднялся на ноги и не сообщил мне, поклонившись, о том, что до утра ни о каких поисках не может быть и речи.
– Впрочем… – вдруг задумался фонарщик, – я полагаю… Нет, я уверен, что вам необходимо увидеть кое-что… Хоть моё предложение не вполне логично и даже несколько опасно. Но иначе вы так и будете чувствовать себя одураченным! Определённо, лучшего времени теперь не сыскать. Вы ведь хотите узнать, что такое башня?
Я почувствовал, что кровь прилила к моей голове, и сон как рукой сняло:
– Конечно! Разумеется, да!
– Что ж, тогда отправимся потихоньку. И вам, наконец, станет ясно, какая непростая задача стоит перед вами.
Одеваясь, я получил изрядное количество инструкций по соблюдению предосторожностей при передвижении по башне в ночное время суток. Список включал в себя пункт о «неиспользовании Мастера левитации».
– Поможет мой шелковичный фонарь, – пробормотал Манфред, влезая в свою странную скрипучую раму, в которой я увидел его при первой встрече.
Уже выходя из дома, я обратил внимание на притолоку, которую, разумеется, не успел рассмотреть при входе: над дверью красовался треугольник, сложенный из трёх серебряных молотков. Красиво поблёскивающие молоточки, прикреплённые к отполированной дощечке, служили украшением прихожей. И я не обратил бы на него внимания, если бы не встречал их прежде в квартире старика Лимо.
– Серебряные молотки! – отчитался хозяин дома. – Как напоминание о том, кто я такой, и какие принципы я стремлюсь поддерживать и даже отстаивать, если хотите…
– Принципы? – удивился я.
– Принципы, молодой человек! Непременно – принципы! – гордо ответил мне О́Коттон и отворил входную дверь.
Глава 9. Купол
Долгое время мы шли в абсолютной темноте, и я опасался, что заблудимся. Но Манфред, изредка поскрипывая рамой, без сомнений ступал в темноте. И, когда он включил свой шелковичный фонарик на самый слабый огонь, я увидел, что мы очутились на свободной площадке между домами и какой-то стеной. Некоторое время О́Коттон стоял в нерешительности. Он переступал с ноги на ногу так, как это делает Анэли, когда собирается выпросить у бабушки очередной леденец.
– Может, это неудачная идея в свете последних событий, но, надеюсь, всё обойдётся. Следуйте за мной!
Фонарщик потянул меня за куртку и сделал ещё один, очень широкий, шаг. Я последовал его примеру. Манфред потянулся рукой куда-то в сторону, и слабый луч света позволил мне рассмотреть предмет, похожий на открытую консервную банку.
– Что это?
– Банка? Это – шутка Кристофа. Он наш приятель. Кристоф проектировал этот лифт и купол вообще. Он такой, очень грамотный инженер и архитектор. Ещё он любит шутить и консервы из кильки. Вот и установил приёмник для жетонов в виде консервной банки. Да и жетоны – это тоже его баловство. Ими можно и не пользоваться, на самом деле. Но мне так нравится.
Послышался стук жетона о дно жестянки, крышка её закрылась, а под ногами дрогнули плиты. Я качнулся, но Манфред удержал меня за рукав. Медленно и плавно, под негромкое шипение невидимой паровой машины, мы стали подниматься вверх.
– Что это? – спросил я у Манфреда.
Он не ответил, но положил руку мне на плечо, а другой указал куда-то ввысь.
Там, над нашими головами, раскрывалось небо, будто освобождаясь от плотных грозовых туч под ураганными порывами. И в самом деле, воздух всколыхнулся, и ветер, самый настоящий ветер, холодный, наполненный мелкими снежными крошками, ворвался в городок. Я наконец понял, что мы были под куполом на самом деле, под самым настоящим куполом! То небо, которое я видел днём, было крышей, укрывающей дома местных жителей от снега и дождя. И сейчас она раскрывалась, чтобы выпустить нас на свободу.
Клубы пара, которые подняли нас вверх, вылетели вместе с нами в воздух и постепенно исчезли, мгновенно остыв под настоящим холодным небом. Манфред радостно вдохнул в себя первые воздушные струи и воскликнул:
– Как же давно, как давно я не поднимался над городом! Как мучительно давно я не вдыхал свежего ветра! Вы, Макс, ваше появление тут стало отличным поводом для того, чтобы решиться на этот безумный поступок! Но не сердитесь на старика-фонарщика: вам предстоит через минуту сделать невероятное открытие! Распахните свои глаза и внемлите настоящим звёздам, горящим над нашими головами!
Лодка – именно так называл платформу, несущую нас вверх, О́Коттон – медленно и плавно шла за пределы башни. По её периметру из камня поднялись прозрачные стенки, и мы оказались внутри стеклянного стакана.
Я был потрясён! Я захлебнулся от восторга, я задыхался от этого нахлынувшего чувства и видел, как внутрь, под купол, проваливается бескрайнее море звёзд, и прямо сейчас я сливался с ним – я становился его частью! Наконец, исчезла темнота, хранимая внутри, освободилась, вырвалась на волю вместе с нами и блаженно растворилась в межзвёздном пространстве. И мне казалось, что, посмотри я туда, вниз, я увижу под ногами млечный путь и срывающиеся с небесной сферы, падающие неизвестно куда безрассудные кометы. Но я глядел только вверх до тех пор, пока платформа не замерла метров на пять выше покинутой нами башни.
Вокруг плыли облака. Их было мало, но они несли в себе снег. Ветром сюда, на платформу, забрасывались холодные снежинки. Они обжигали лицо, кололись и отскакивали от одежды, немедленно исчезая в темноте. Но что-то удивительное было во всём этом. Свободный полет в морозном ночном небе дарил ощущение счастья и мне, и Манфреду.
Я почувствовал, как мой капюшон стал легче, и понял, что хитрая лампа опять нашла способ улизнуть из дома и отправиться вместе с нами! Теперь Мастер левитации, словно большой мотылёк, кружил и кружил под полной луной, и, будто напитавшись ею, так же, как и его собрат над головой фонарщика, светил нежным голубым светом.
Что-то насторожило О́Коттона. Он деловито поправил кепку и свой фонарь и отправился к стеклянной линзе, расположенной посреди платформы:
– Надо было закрыть купол. Хотя, мы же недолго… Я, собственно говоря, хотел только, чтобы вы, Макс, всё увидели сами. Так сказать, путешествие «ради наглядности». Ну что, вы уже готовы взглянуть на свой город?!
Его последних слов я не слышал. Не слышал ровным счётом ничего!
Под нами, внизу, сверкал, украшенный золотыми гирляндами, большой город. Это горели многочисленные огни – уличные фонари и окна в домах полуночников, и метелица нежными позёмками ползла по дорогам, вихрилась во дворах, забиралась на стены домов. Одинокие путники, которых едва можно было различить среди снежной кутерьмы, задержавшиеся в гостях или на вечерней работе, спешили укрыться в своих жилищах. Я увидел крошечную собаку, которая забежала в один из дворов, и вдруг понял, что знаю и этот двор, и эту улицу. Мои глаза скользнули по ней вверх, ухватились за знакомый пустынный сквер, и потом вдруг передо мной раскрылась целая карта города, в котором я живу с самого рождения! Как раз той самой его части, которую я отлично знаю!
– Послушайте, Манфред, – я чувствовал себя растерянным, – вот эта улица… Вам известно, как она называется?
– Улица? Которая? – переспросила фонарщик. – Ткните пальцем сюда. Смелее, не стесняйтесь.
Я и не стеснялся вовсе, а просто не мог понять, куда мне нужно ткнуть.
– Да вот сюда! – для наглядности он стукнул по прозрачному стеклу, и оно засветилось красным огоньком под его пальцем. – Ой, слишком сильно ударил… Видите? Если вы сделаете это аккуратно, то получится лучше. Давайте же.
Я приложил палец к стеклу, как раз напротив той улицы, которая показалась мне знакомой. Тогда тотчас высветились буквы и сложились в название: «улица Педро Падеруда». Да, этот самый Падеруда был кем-то известным, и моя бабушка часто рассказывала об этом на прогулке. Но, признаться, мне совершенно не хотелось это запоминать. И ещё я всегда сердился на неё, когда она останавливалась возле дома, стоящего как раз на этой улице, и долго вздыхала о чём-то, с улыбкой глядя на одно из окон. Как правило, по улице Падеруда мы возвращались с ней из парка – и прямо до кондитерской, где продавались мармеладные булочки и багеты с шоколадными каплями, – до «Миюславы»! Да, вон она, наша кондитерская! Значит, мы были совсем рядом, совсем недалеко от нашего дома!
Нет, я не мог припомнить ни одного здания такой высоты, с которой сейчас смотрел на свой район. И про башню я должен был знать: мы с моими друзьями знали все закоулки, наверное, во всём городе.
– Вы теперь понимаете, где находитесь, мой драгоценный друг? – Манфред мог прочитать всё, что творилось сейчас в моей голове.
– Нет, я не понимаю, – честно признался я Манфреду. Я стал водить пальцем по стеклянным перилам, и всякий раз возле него выскакивали зелёные буквы. – То, что я вижу там, внизу, мне хорошо знакомо! Но таких высоченных башен никогда не было в нашем районе и даже во всём нашем городе!
– Так уж и нет? Совершенно никаких? – словно укоряя меня за какую-то особо непростительную невнимательность, спросил господин О́Коттон.
Я перебирал в своей голове башни и все прочие высокие здания в округе и не находил ничего, кроме одной – самой маленькой, высотой едва ли больше самого высокого тополя в нашем парке. Тополю было, говорят, тысячу лет, но в это никто не верил. Зато никто также не сомневался, что водонапорная башня, стоящая напротив парка Помпиньё в двух кварталах от моего дома, была значительно старше. Кстати, башня эта была сделана из необычайно крепкого кирпича, потому что, по всем приблизительным подсчётам, ей давно пора было рассыпаться, а она стояла, будто её построили лет десять назад. И, кстати, там проводились экскурсии. Я с недоверием посмотрел на Манфреда, который, казалось, ждал моего вопроса:
