Дама с горгульей

В этот список, помимо матери хозяина, проведшей прошедший вечер в своей комнате у телевизора, вошли старшая дочь господина Начинкина с мужем и ее мать. Семейство Тиховлизов также не имело алиби, и как-то неуверенно и туманно рассказывало о своем местонахождении на момент убийства. За исключением Ильи Пофисталовича, который до момента трагического происшествия неотлучно находился при Гриппе. Хотя и не сказать, чтобы молодые люди были вместе, Тиховлиз-младший просто болтался с ней рядом. Но многие его видели и алиби подтвердили.

Вольдемар Сигизмундович, будучи человеком большого ума, удивительной прозорливости и недюжинного стратегического таланта, предпочитал держать друзей близко, а врагов еще ближе, поэтому все выше перечисленные особы были оставлены на ночлег в особняке, и сейчас они, невыспавшиеся, с кислыми лицами, находились за столом.

Утро этого серого осеннего дня застало Агриппину у окна ее спальни, сидящей в кресле-качалке. Завернутые в плед босые ноги девушки давно уже заледенели, и вся она, сжавшаяся в комок, укутавшаяся в ангорский плед, сотрясалась от мелкого нервного озноба. Ее комната в новом особняке родителей была обставлена хоть и уютно, но, на Гриппин вкус, слишком кричаще. Чувствовалась мамина рука. Позолота, резная кровать с балдахином, украшенная перламутром и слоновой костью, росписи на потолке, исполненные модным московским художником, лепнина, хоть и выдержанная в стиле модерн, но все же слишком вычурная. Больше всего комната напоминала покои сумасшедшей принцессы-переростка. Слишком слащаво, слишком позолочено и шелковисто-воздушно. Не комната, а безе с кремом. Единственное, что радовало Гриппин взгляд в этой роскошной комнате, это вид из окна – ало-золотой осенний сад был чудесен. Даже пелена мелкого холодного дождя не портила пейзаж, а скорее прибавляла ему прелести. И, уж конечно, идеально гармонировала с Гриппиным настроением.

Вчера вечером, когда отец, живой и невредимый, появился на пороге гостиной, Гриппа чуть ли не впервые в жизни публично дала выход своим эмоциям. Едва мысль о том, что папочка жив, достигла ее сознания, девушка вскочила на ноги и с громким, пронзительным криком бросилась ему на шею. Вольдемар Сигизмундович, уже стоявший в дверях гостиной, кажется, испытал не меньший шок, чем его дочь минутой раньше; столь несвойственно было Гриппе подобное поведение. Но в тот момент ей было не до приличий. Она рыдала и смеялась, сжимая в объятиях отца. Мигом позднее, замешкавшись лишь на долю секунды, к ней присоединилась Елена Сергеевна. Но ее поведение как раз укладывалось в привычные рамки.

Успокоив обеих женщин, несколько растроганный Вольдемар Сигизмундович смог наконец последовать за Сокольским, а Гриппа с родственниками осталась в гостиной отмечать счастливое избавление главы семьи от злого рока.

Елена Сергеевна, переполненная эмоциями, порхала по гостиной. Алексей Николаевич велел принести шампанского, Ирина Александровна говорила что-то подобающее случаю, Анжела сюсюкала с Феликсом – в том смысле, что дедуля жив, вот радость-то! Валерий Юрьевич одну за другой налил себе две порции коньяка и молча выпил.

Про несчастного молодого человека, погребенного под каменным монстром, никто не вспоминал.

Потом началась какая-то суета. Пришлось провожать гостей. Елена Сергеевна вначале рассматривала возможность продолжить вечеринку, но Вольдемар Сигизмундович категорически воспротивился.

Позже оставшиеся в доме ужинали узким кругом за пышным праздничным столом. Присутствовавшие чувствовали себя неловко, пили за здоровье спасенного Вольдемара Сигизмундовича. Поздравляли с днем рождения. Тут же оговаривались, что праздник был омрачен, и выпили рюмку за упокой Никиты Окаемова. В общем, все чувствовали себя глупо и неуютно. Тем более что сам именинник держался отстраненно и их положения не облегчал.

По Гриппиным наблюдениям, чувствовали себя комфортно в этих обстоятельствах лишь Алексей Николаевич и Артем Сокольский. Последний, кажется, полагал, что находится при исполнении, и потому на эмоциональный фон за столом не реагировал.

После ужина Гриппе пришлось занимать беседой надоедливых Тиховлизов, которым отец зачем-то велел остаться. Особенно в этот вечер ей был неприятен сам Пофистал Тарасович. Тот все время прохаживался по гостиной, нервно потирая крошечные для человека его сложения ручки, которые напоминали Гриппе передние лапки динозавра. Его лысая приплюснутая голова с жиденьким венчиком кудрявых волос, словно подвешенных за уши, как новогодняя гирлянда на елке, мелко тряслась от сотрясавшего мужчину нервного смеха. Господин Тиховлиз без конца превозносил счастливый случай, сохранивший для них для всех Вольдемара Сигизмундовича, и отдавал должное провидению, которое, вопреки расхожему мнению, он всегда почитал не слепым, а зрячим, и делал прочие уместные заявления. Нина Андреевна суетилась меньше, зато все время подталкивала к действиям Илью, предлагая ему то угостить Гриппу шампанским, то подать ей фрукты, то положить девушке под ноги подушку. Илья под мамочкиным руководством с каким-то неуместным энтузиазмом ухлестывал за Гриппой, чем вызывал ее брезгливое недовольство. Хорошо хоть Катерина с явной скукой на лице зевала на диване и никого не доставала.

Мать, сославшись на мигрень, ушла к себе. Анжела укладывала Феликса. Отец был в своем кабинете, супруги Сидоренко расположились в курительной, Валерий куда-то запропастился, а Гриппа с каким-то овечьим смирением все развлекала ненавидимое ею семейство Тиховлизов. Сокольский, по-прежнему одетый в нелепый черный костюм с белым блюдом жабо вокруг шеи, мелькал временами между кабинетом отца и китайской гостиной, в которой Елена Сергеевна позволила полицейским устроить свой временный штаб.

Агриппину, как и прочих, по нескольку раз опрашивали, уговаривали вспомнить, подумать. И к четырем часам утра довели до того, что Елена Сергеевна, потеряв терпение, попросту указала полицейским на дверь. На удивление, те немедленно и безропотно покорились.

Все наконец-то разбрелись по спальням. Был уже пятый час, но, несмотря на смертельную усталость, заснуть Гриппе не удалось – сказывалось нервное перевозбуждение. Тогда, закутавшись в плед, она уселась у окна и стала ждать рассвета, надеясь, что сможет задремать под мерное качание кресла. Не помогло.

К завтраку девушка явилась разбитая, бледная, с раскалывающейся от боли головой. Но спуститься ей пришлось – отец почему-то пожелал видеть за столом всех. Эту его причуду многие, кажется, восприняли как акт садизма. Во всяком случае, безмятежный обыденный вид за завтраком имели лишь трое – сам Вольдемар Сигизмундович, его верный оруженосец Сокольский и Алексей Николаевич, в принципе отличавшийся завидным добродушием и пофигизмом, которые тем не менее не помешали ему достичь в жизни весьма внушительных финансовых и прочих успехов. Остальные то и дело бросали на хозяина дома тревожные, недобрые взгляды.

Бабушка, Галина Станиславовна, счастливо проспав все вчерашние события, лишь утром узнала, какая трагедия едва не обрушилась на семейство Начинкиных, а потому глубоко не переживала и с утра была свежа, как роза. Пожилая дама с аппетитом позавтракала и сейчас отбыла на утренний моцион, похрустывая крахмальной белой блузкой в оборочках, украшенной неизменной брошью, воплощая собою – как минимум внешне – образец советской педагогики.

Елена Сергеевна, в шелковой пестрой блузке с широкими рукавами, в строгих, но очень узких черных брюках, сидела за столом, мученически закатывая умело подкрашенные, огромные, как у актрис немого кино, глаза, то и дело взмахивая руками, отчего становилась похожей на пеструю бабочку. Ее тонкие пальчики были изящно сложены венчиком, а золотисто-русые волосы легкими, беспорядочными завитками окружали прекрасное лицо. Гриппа была уверена, что мама потратила на прическу не менее часа. Образ Елене Сергеевне удался, выглядела она хрупкой, даже какой-то ломкой, очень ранимой и трогательно беззащитной.

Вольдемар Сигизмундович время от времени бросал на жену чуть насмешливые, но снисходительные взгляды, как на любимого расшалившегося ребенка. Поэтому у Ирины Александровны то и дело сводило челюсть, а ее алые, крепкие, как сталь HY-80, ногти отбивали нервную дробь на поверхности стола и, того и гляди, могли нанести непоправимый урон его полировке. Стол был выполнен из редких пород дерева и изготовлен в Италии на заказ, специально для столовой господ Начинкиных, и стилистически идеально подходил к декору гостиной. И Елена Сергеевна, опасавшаяся, как бы он не был испорчен, время от времени бросала тревожные, полные скрытого раздражения взгляды на свою предшественницу.

Златокудрая Анжела в это утро была полностью поглощена налаживанием отношений деда с будущим наследником.

– Феликс, дорогой, ты уже рассказал дедушке про олимпиаду по английскому? – щебетала она, приторно улыбаясь отцу.

– Да, – недовольно буркнул в ответ Феликс, невыспавшийся, все еще бледный от недавних переживаний и надутый.

– Он занял в районе первое место! – похвасталась Анжела.

Феликс пока посещал элитную языковую гимназию, но по окончании начальной школы должен был отбыть на обучение в Англию. Дедушка уже подобрал для внука достойное заведение и теперь живо интересовался его успехами в английском.

– Феликс, а ты рассказал дедушке про теннисный турнир? – не успокаивалась счастливая мать.

– Да, – хмуро пробурчал Феликс, не ценивший ее титанических усилий. – Два раза.

– Он занял первое место в своей возрастной группе! – продолжала хвастаться Анжела.

– В районных соревнованиях? – влезла с неуместным любопытством Гриппа.

– В нашем клубном турнире, – поджав недовольно губы, ответила родительница мальчика. – Недавно у них в школе задали сочинение на тему «Герой моей семьи», и Феликс написал о тебе, папа. Его работа была отмечена как лучшая.

– Почему же не о прадеде? Сигизмунд Александрович был летчиком, защищал блокадный Ленинград. Почему ты о нем не написал? Это было бы гораздо уместнее, – недовольно нахмурил седоватые прямые брови Вольдемар Сигизмундович. – Ты, что же, прадеда своего не знаешь?

– Он знает, – поспешила исправить оплошность Анжела.

Валерий Юрьевич, молча наблюдавший за женой все это время, злорадно усмехнулся.

– Им была дана узкая задача – упомянуть в сочинении лишь ныне живущих родственников, – врала во спасение Анжела.

Феликс посмотрел на мать с искренней укоризной. Никакого сочинения о родственниках в школе не задавали. И в любом случае его работа лучшей стать никак бы не могла, поскольку он редко получал за грамотность оценку выше тройки. А уж о содержании и говорить не приходилось.

– Глупость какая-то, – подвел черту в разговоре с дочерью Вольдемар Сигизмундович. И повернулся к Агриппине: – Когда у тебя защита?

– В марте, – опустив глаза в тарелку, на которой лежала пышная, свежая, густо намазанная деревенским маслом булочка, ответила Гриппа.

Из всех присутствующих дам лишь она одна позволяла себе подобные деликатесы. То есть булочки с маслом и сыром, с салями, с домашней бужениной, повидлом и с чем угодно еще. Остальные, включая и семидесятишестилетнюю бабулю, сидели на диете.

– Все хорошо? Проблем нет? Может, помощь нужна? Какие-то дополнительные материалы? – озадаченно хмурил лоб Вольдемар Сигизмундович. – Какая у тебя тема, я забыл?

Гриппа едва сдержала улыбку. Ни папочка, ни кто другой в доме, даже сто раз услышав название ее диссертации, ни в жизнь бы не поняли, о чем речь. И даже повторить бы это название не смогли. Но отцу она ответила спокойным, бесстрастным голосом:

– «Верхние оценки размерности Хаусдорфа отрицательно инвариантных множеств и аттракторов коциклов».

– Каких тракторов и мотоциклов? – заинтересованно спросил Феликс, глядя на Гриппу с уважением.

– А-тракторов, милый, – объяснила ему ласково Ирина Александровна. – Вот уж не знала, что ты, Гриппа, тракторами увлекаешься.

В голосе бабушки ребенка слышалась плохо скрытая усмешка.

Но Гриппа по своей наивности ее не разглядела, а простодушно пояснила:

– Не тракторов, а аттракторов. Это компактное подмножество фазового пространства динамической системы, все траектории из некоторой окрестности которого… – Гриппа принялась растолковывать Феликсу суть таким тоном, словно рассказывала детский стишок.

Присутствовавшие за столом дамы смотрели на бедняжку с сожалением, мужчины – с испугом. Сокольский не смотрел на нее вовсе.

Гриппе не удалось закончить свое захватывающее повествование об аттракторах – ее плавную речь прервала резкая, похожая на звонок будильника трель.

Сокольский, промокнув салфеткой жирные после омлета с беконом губы, достал из кармана телефон и, взглянув на дисплей, сухо ответил на вызов:

– Сокольский слушает. – А спустя минуту произнес второе слово: – Да.

Собравшееся за столом общество тем временем несколько суетливо принялось угощать друг друга фруктами, соками и булочками, но лица всех присутствовавших за столом выдавали тщательно скрываемое за суетой любопытство.

Наконец Сокольский произнес третье слово: «Понял». И отключился.