Полгода дороги к себе

“Господи, – молился я, – помоги мне. Сделай так, чтобы меня не убило сейчас”.

“ Только сейчас?” – шевельнулась склизкая мысль.

“Заткнись!” – самому себе сказал я. “Господи! Я не то подумал, прости меня, Господи! Спаси и сохрани! Я брошу пить! Господи, я обещаю, я брошу пить, я буду поститься! Господи, только спаси меня, не дай меня убить! У меня семья, жена, дочки, Господи, завтра же поеду домой к ним! Спаси, Господи Иисусе Христе!” – и тут обстрел внезапно закончился. Я полежал еще минут десять, прислушиваясь к себе, к звукам вокруг. Недалеко кто-то то плакал, то матерился.

– Митрич, ты живой? – услышал я голос Сдуха.

– Кажись да. А ты цел?

– Вроде. Кто ранен, не знаешь?

– Судя по голосу, это Терминатор. Я видел, как его в ногу подстрелили. Ведь он нас спас, Сдух, укропов было не меньше двадцати.

– Да, этот его выход я не забуду никогда. Явление Терминатора укропам, – сказал Сдух и начал хохотать, и не мог остановиться, и я не мог остановиться. Ребята рядом тоже стали хохотать. Нас отпускало.

В этот же день мы похоронили погибших. И Миху тоже, хотя он был не местный. Миха как-то сказал, что "если че", хотел бы лежать в той земле, на которую ляжет. Семь “двухсотых” итог короткого боя: Ширик, Миха, Андрюха, Слон, Костян, и еще двоих убило осколками при обстреле. На следующий день я поехал домой. Сдух поехал вместе со мной. Оставшиеся в живых присоединились к другому отряду, а Терминатора отправили в местную больницу, с тем чтобы потом переправить в Ростовский госпиталь.

10

Я открыл дверь квартиры. Мои девчочки уже ушли. Стоял их вкусный карамельный запах. Я сел в прихожей и с полчаса просидел с закрытыми глазами. Хорошо дома, Господи, как все-таки хорошо дома. Я взял телефон и набрал Наташу.

– Привет, Ната, я дома.

– Слав, – произнесла она со вздохом облегчения, понятно, что сейчас кто-то был у нее на приеме и Ната не могла кричать и прыгать по кабинету, но радость звенела в голосе, – я через час приеду. Перекуси пока что-нибудь, а я приеду и приготовлю тебе поесть.

– Хорошо, целую.

Когда я находился "там", то мы, конечно, перезванивались, но это было такое короткое общение. Я уходил воевать добровольно, поэтому ощущение разлуки только иногда приобретало для меня привкус безысходности, чаще всего по вечерам, когда я представлял как они ложатся спать и что с ними, такими беззащитными будет, если меня убьют. Тогда я брал телефон и звонил Натке, но чтобы не показать своих мыслей и переживаний говорил, по возможности, кратко, просто интересуясь их здоровьем и "как вообще дела". Натке я запретил звонить, объясняя это тем, что здесь иногда стреляют и звонок может быть совсем некстати в такой момент. Я только сейчас понял, как тяжело она переживала, как сидела по вечерам, уложив дочек спать, и глядела на телефон в надежде, что вот сейчас я позвоню. Эти долгие-долгие вечера в ожидании, со включенным телевизором, по которому передают последние известия с места боевых действий. Говорят, нет ничего хуже, чем ждать и догонять, так вот Натка три месяца ждала.

Потом мы сидели на кухне и я ел вкусную Наткину курицу, которую так любил.

– Работы нет, вот у Светки муж уже год не может найти работу, – Натка смотрела на меня любящими глазами. Она была в одном халатике, и ей это очень шло. Я смотрел на нее и радовался, какая она маленькая у меня и хрупкая, красивая. Хрупкая, но сильная, я со своей войнушкой совсем забыл о том, что женщине в доме без мужа очень плохо. Забыл. Но мужчине дома, пусть с любимой женой, но без дела невозможно совсем. Мужчина от этого портится и приходит в негодность. От него начинает пахнуть вином и чужими женщинами, потом просто перегаром, потом он умирает, и его хоронят. Это вечная проблема общежития мужчины и женщины. Женщине нужен мужчина и дом, мужчине – дело и женщина. Именно в такой очередности.

– И что Василий так и не нашел работу, – удивился я?

– Нет, представляешь.

– Временную работу тоже не может найти?

– Не знаю, по-моему, он и не искал временную.

– И что так и сидит дома?

– Да. Светка ругается, но сделать ничего не может. Правда он не сильно пьет. Так, выпивает, но не серьезно. – Натка встала и пошла крошить салатик. – Тебе вот тоже надо искать работу.

– Я ее до того три месяца не мог найти, думаешь сейчас получится, когда на дворе вообще непонятно что происходит? Нет, я конечно буду, но что-то мне подсказывает, что это напрасный труд – искать сегодня работу.

– Слава, а на что нам дальше жить? Запасы заканчиваются, девчонки растут, их одевать надо, девочки все-таки.

– Мне надо подумать. Ладно, это после, иди ко мне.

Вечером я сходил за дочками, и мы всей семьей славно и весело поужинали.

Следующим утром я сходил в церковь и поставил свечку за упокой душ наших погибших ребят. Потом позвонил паре приятелей и спросил, нет ли у них работы для меня. Работы не было. В интернете мое резюме просматривалось трижды, но приглашений на собеседование не последовало. Часы показывали около двух дня, я зашел в какую-то кафешку, которую содержали то ли азербайджанцы, то ли таджики. Не очень чистая обстановка компенсировалась дешевизной еды. Мне было все равно, за три последних месяца я вообще иногда оставался без горячего питания, ел тушенку из банки ножом или грязной ложкой, но для города здесь было неопрятно. Я заказал себе харчо из баранины, селедку с картошкой, двести водки и две рюмки. Налил в рюмки водку, на одну положил кусок хлеба. Выпил, помянул ребят.

– Заказывать будешь еще? – ко мне подошел парень официант лет двадцати.

– Пока нет. Зачем спрашиваешь?

– Друга ждешь, лучше рано заказать ему покушать, пока приготовим. Что бы пришел и покушал.

– Это я не друга жду, а поминаю своих погибших друзей, у нас, русских, есть такая традиция. Рюмкой водки и хлебом. Понял?

– Ишь че, нет не знал. Извини, друг, – он пошел к стойке и украдкой кивая в мою сторону стал что-то по-своему объяснять женщине-кассиру.

Я выпил еще рюмку, и закусил селедкой. Селедка была отвратительная, эти среднеазиаты совсем не понимают толк в соленой рыбе, вот харчо оказалось вкусным. Потом я заказал еще двести водки.

– Твой друзья где погибли? – спросил меня снова подошедший офциант.

– Тебе не все равно?

– Нет, зачем? Не все равно. На Донбасс, да? – я кивнул. – Да, там эти из «град» как людей убивают, по телевизор все говорят. Украина – шайтаны.

– Они, конечно убивают и мы убиваем, но беда в том, что их обманули – сказали им что мы во всем виноваты, нас обманывают – говорят, что хохлы с ума сошли и все стали фашистами.

– Ну, они фашисты, людей убивают.

– Тебя как зовут?

– Акмал.

– Откуда ты?

– Кыргызстан.

– Так вот, Акмал. Ты здесь как оказался?

– Приехал работать.

– Почему?

– Дома работы не был. Здесь работа есть, деньги есть.

– А почему у тебя дома нет работы?

– Все кончился, завод, колхоз – все кончился. У меня папа на железной дороге работал, сейчас все плохо. Стройка нет, работа нет.

– Знаешь почему у тебя и таких как ты работы нет? Потому что вам сказали, что русские плохие, ваш хлеб едят, грабят. Вы их выгнали.