Моряк, которого разлюбило море

Кое-где на дне сумеречного трюма тускло поблескивали крошечные фигурки голых до пояса портовых грузчиков. Подхваченный грузовой стрелой груз, покачиваясь, взмывал над трюмом и освещался солнцем. Солнечный свет моментально ломался на полосы, с неимоверной быстротой скользившие тенями вдоль плывущего в небе груза, и вот, догнав проворное полосатое скольжение, сетка уже висит в небе над лихтером.

Мучительно долгая подготовка и мгновенный полет. Опасный серебристый блеск изношенного троса… Фусако наблюдала за всем этим из-под зонта.

Она физически ощущала, как после долгого раздумья и подготовки, раз за разом, легко подхваченный мощной стрелой, резко уносится тяжелый груз. Это чувство, когда казавшаяся неподъемной тяжесть вдруг воспаряет в небо, было ей хорошо знакомо. Вроде бы ничего особенного, и вместе с тем – чудо… «Трюм пустеет», – подумала Фусако. Наполненное безжалостным движением лебедки время казалось далеким и долгим, будто застывшим на ленивой жаре.

Кажется, именно тогда Фусако сказала:

– Спасибо, что уделили нам время. В знак признательности приглашаю вас завтра куда-нибудь на ужин, если вы свободны.

Тон ее вроде бы был сдержанным и светским, однако Цукадзаки наверняка уловил в нем намек. В его взгляде читалось искреннее удивление.

Фусако вспомнился вчерашний ужин в отеле «Нью-Гранд», тогда еще просто вежливый ужин. Он ел, как и подобает офицеру, тщательно соблюдая этикет. Потом долгая прогулка. Он сказал, что проводит ее до дома, и они дошли до парка на холме Яматэ-тё, а потом, никак не решаясь расстаться, сидели на скамье, откуда виден был весь порт. Затем долго говорили. Говорили о разном. После смерти мужа она ни разу так долго не разговаривала с мужчиной…

Глава 4

Расставшись с Фусако и условившись встретиться вечером после закрытия магазина, Рюдзи вернулся на судно, но тут же вновь вызвал такси и отправился в опустевший от палящего летнего солнца город, взобрался на холм Яматэ-тё и, не придумав ничего лучше, решил провести время во вчерашнем парке.

Днем здесь было безлюдно, фонтанчик с водой переполнился, окрасив брусчатку в черный цвет, на недавно подвязанных кипарисах стрекотали цикады, внизу с глухой тяжестью ревел порт. Рюдзи заштриховывал дневной пейзаж вчерашними ночными воспоминаниями.

Он мысленно перебирал события прошлого вечера. Заново ворошил в памяти, пробовал на вкус.

Поддев ногтем кусочек горячей папиросной бумаги в уголке рта и не смахивая пота, Рюдзи в очередной раз подумал о том, какую ахинею нес вчера.

Он и словом не обмолвился женщине о скрытых в его душе мечтах и тоске, о захватившей его, наполненной океанскими волнами гигантской темной страсти. Каждая попытка заговорить об этом заканчивалась неудачей. Может, Рюдзи порой и считал себя неудачником, но в те мгновения, когда закат над прекрасным заливом окрашивал его грудь багрянцем, он был твердо убежден в собственной избранности. Вчера он об этой убежденности не смог вымолвить ни слова.

Ему вспомнилось, как Фусако спросила:

– Почему вы не женаты?

Он с усмешкой ответил:

– Нет желающих идти за моряка.

Вообще-то, он собирался ответить так:

«У всех моих сослуживцев уже по двое, по трое детей. Моряки по многу раз перечитывают письма из дома. В письмах детские рисунки – солнышко, цветочки… Эти парни отказались от своего счастья. Ну а я пусть и не делал ничего, для того чтобы обзавестись семьей, зато жил с мыслью, что я уникален. Ведь если ты мужчина, то однажды, когда в предрассветной тьме прозвучит одинокий прозрачный горн, низко опустятся густые облака и далекий твердый голос назовет твое имя, ты оставишь все и пойдешь навстречу своей судьбе… Пока я жил с этой мыслью, мне незаметно перевалило за тридцать».

Но ничего такого он не сказал. Отчасти потому, что думал, что женщина его не поймет.

Не рассказал он ей и про свой образ идеальной любви. Он считал, что на пути к лучшей в мире женщине – той, что встречается в жизни лишь раз, – непременно стоит смерть. Именно она зовет и притягивает друг к другу ничего не подозревающих влюбленных. Со стороны это могло показаться слащавым и патетичным, но он чувствовал, как в голове его переплелись и слились воедино темная страсть неодолимого морского течения, рев налетающего из океана цунами, крушение волн, что растут все выше и выше, а потом разбиваются о скалы…

Рюдзи думал о том, что эта женщина и есть та самая, единственная. И не мог произнести этого вслух.

В своих мечтах, которыми он давно ни с кем не делился, он склонялся к крайней точке мужественности, не подозревая, что она находилась на пике женственности, и вот теперь они случайно встретились, спаянные смертью. В этой встрече не было ни тени дешевой дружбы или жалости. Они опускались на самое дно души, в гигантскую впадину, куда до сих пор не ступала нога человека.

Но… он не мог поделиться с Фусако даже толикой этих отдающих безумием мыслей. Вместо этого он сказал вот что:

– Случается, во время долгого рейса заглянешь на минутку на камбуз, мельком увидишь ботву редьки или тыквы. И она, словно нож, входит в сердце. Чего греха таить, порой вдруг поймешь, как мила тебе эта зелень…

– Да уж. Кажется, я вас понимаю, – любезно отозвалась Фусако, явно радуясь возможности подбодрить собеседника, – женщины это обожают.

Взяв у Фусако веер, Рюдзи прогнал от ног комаров. Вдали мерцали бортовые огни стоящих в море судов, внизу в правильном порядке выстроились складские фонари.

Он снова собрался было говорить о диковинной страсти, хватающей человека за горло и гонящей туда, где и смерть не страшна, но вместо этого, хотя никто не тянул его за язык, выложил свою скудную биографию и сам прищелкнул языком от досады.

Рассказал о том, как отец, чиновник районной управы в Токио, после смерти матери один растил их с сестрой. О своем образовании, оплаченном мучительными сверхурочными и без того слабого здоровьем отца. О доме, сгоревшем во время воздушного налета, о том, как в конце войны умерла от сыпного тифа младшая сестра, и о том, как после войны он окончил мореходку и вот-вот должен был встать на ноги, когда внезапно умер отец. О том, что его воспоминания о сухопутной жизни были наполнены лишь бедностью, болезнями, смертью и нескончаемым военным пожарищем. О своей полной свободе от суши… Обо всем этом он впервые подробно поведал незнакомой женщине.

В конце своей жалкой истории Рюдзи с гордостью припомнил нынешние накопления – показал себя обычным гордецом, отклонившись от рассказов о морской силе и морской щедрости, о которых так жаждал говорить еще минуту назад. В этом сполна проявилась другая, немного хвастливая, сторона его характера.

Рюдзи собирался говорить о море. Например, так:

«Только благодаря морю я понял, как важна любовь, даже если она дается ценою смерти. Когда ты заперт в железном корыте, море вокруг походит на женщину. Штиль, шторм, непостоянство и, конечно, похожая на женскую грудь морская гладь с отражающимися в ней закатными лучами. Продвигающийся по морю корабль постоянно встречает сопротивление, а несметные толщи соленой воды не годятся для утоления жажды. В то время как стихия вокруг напоминает нам женщину, реальная женщина из плоти и крови от нас всегда далека… Очень далека… Уж я-то знаю».

Но вместо такого признания с его уст слетел лишь привычный куплет:

И глядя, как родина тает вдали,
Бывалый моряк…

– Глупо, да? Моя любимая песня.

– Хорошая песня, – кивнула Фусако, а Рюдзи подумал: «Эта женщина не хочет ранить мою гордость – сделала вид, будто знает мотив, а сама явно слышит его впервые. Ей не разглядеть скрытых в песне моих чувств, моего волнения, изредка прорывающегося слезами, сумрачного дна моей мужской души. Что ж, тогда и я буду видеть в ней только плоть».

Плоть, если приглядеться, была необычайно красивой и аппетитной.

Черное кружевное платье поверх бордовой комбинации, повязанное белым шифоновым поясом ручной работы, холодно мерцающее в полумраке белое лицо. Сквозь черное кружево кармин, словно ржа, разъедал окружающее пространство, с мягким очарованием сообщая, что перед ним женщина роскошная и изящная, какой до сих пор Рюдзи не встречал.

Любое еле заметное движение вызывало колебание света ртутной лампы, и можно было почувствовать, как в складках комбинации, с быстротой калейдоскопа меняющей оттенки от бордового до пурпурного, внутри глубоких затемнений дышит другая складка. Ветерок, доносящий смесь аромата женских духов и близкой плоти, казалось, непрестанно твердил ему: «Умри! Умри! Умри!» Кончики тонких пальцев, совершающих незаметные движения, казались Рюдзи язычками огня.

Точеный нос, чувственные губы… Как игрок в го после долгого раздумья ставит камни на доску, он черту за чертой собирал воедино в туманном полумраке ее красивое лицо и любовался им.

Отчаянно холодный, распутный, спокойный взгляд. В этом взгляде полное безразличие к миру, и в нем же, стоить заглянуть поглубже, любовь до самоотречения… Этим взглядом Рюдзи грезил со вчерашнего дня, с того самого момента, как получил приглашение на ужин. Этот взгляд лишил его сна.

И эти покатые плечи, береговой линией незаметно начинающиеся у шеи… Шелк спадал по ним, скользя.

«Когда я дотронусь до ее груди, – думал Рюдзи, – представляю, с какой тяжестью она ляжет мне в ладони. Я несу ответственность за всю ее плоть. Вся она исполнена мягкой ненавязчивой зависимости. Сладостное присутствие женщины заставляет меня трепетать. Словно ветер, выворачивающий наизнанку листья деревьев, мой трепет сообщится ей, и я увижу наконец, как закатятся от восторга ее глаза».

Внезапно в голове возникло дурацкое воспоминание. Давний рассказ капитана о том, как однажды тот побывал в Венеции и был поражен, посетив во время прилива прекрасный небольшой дворец. Мраморный пол первого этажа был полностью затоплен водой…

Он ненароком рассказал ей о нем. О прекрасном затопленном дворце.

– Расскажи еще что-нибудь, – попросила Фусако.

Рюдзи знал, что после этой фразы ему следует, ни слова не говоря, прикоснуться к ее губам. Одно касание, и вот уже движения их губ в каждом прикосновении наполнены множеством неуловимых ощущений сладкой нежности. Шершавые ладони Рюдзи наяву гладили еще совсем недавно грезившиеся ему плечи, касались шелка, кожи…

Приблизившиеся к нему длинные прямые ресницы напоминали сложенные крылья мотылька. Рюдзи думал о том, какое это сумасшедшее счастье. Такое счастье, что не знаешь, как быть. Он едва подумал о том, что подбирающееся к губам дыхание Фусако исходит из недр ее груди, как тут же жар и аромат ее вздоха поведали, что теперь оно поднимается из неизмеримых глубин ее тела. Куда жарче прежнего.

Они ощупывали друг друга, сталкивались в нетерпеливых неловких движениях, словно охваченный огнем зверь терся изнутри об их тела, требуя поскорее затушить пожар. Губы Фусако становились все более гладкими, и Рюдзи подумал, что теперь можно и умереть. Только когда он прикоснулся к ней прохладным кончиком носа, он наконец вспомнил, каково это быть отдельным существом с собственной плотью…