Храм на рассвете

По дороге во Дворец Роз Хонда из окна машины наблюдал демонстрацию одетых в форму хаки подростков из движения «Ювачионг»; говорили, что оно копирует гитлерюгенд. Хисикава ворчал, что на улицах теперь редко услышишь американский джаз, – таков результат политики крайнего национализма, проводимой премьер-министром Пибуном.

Но Хонда в Японии уже привык к такого рода изменениям. Вино постепенно превращается в уксус, молоко скисает, так и вещи, на которые долго не обращаешь внимания, достигнув определенного уровня насыщенности, естественным образом меняются. Люди живут, опасаясь долгой свободы и избытка желаний. Свежая голова утром, после того как вчера отказался от выпивки. Гордость от ощущения, что тебе теперь нужна лишь вода… Так человека начинают увлекать новые наслаждения. Хонда приблизительно представлял себе, куда они ведут. Смерть Исао придала уверенности его предположениям. Уж очень часто чистые помыслы влекут за собой дурные дела.

«Все время на юге. Все время жарко… В сиянии роз южной страны…»

В ушах вдруг прозвучали слова Исао, сказанные в пьяном бреду за три дня до смерти. С тех пор прошло восемь лет, и вот сейчас Хонда спешит во Дворец Роз, чтобы снова встретиться с Исао.

Душа его жила предчувствием радости – так ждет благодатного ливня горячая, иссушенная земля. Для Хонды осознать собственные чувства значило осознать себя. В молодости он не раз думал, что его суть составляют тревога, печаль или ясный рассудок, но ни одно из этих состояний не было подлинным. Когда он узнал, что Исао покончил с собой, то сильнее, чем пронзительная боль от сознания тщетности собственных усилий, сердце угнетала какая-то тяжесть, но время шло, и боль сменилась радостным предчувствием новой встречи. Хонда обнаружил, что тогда и сам потерял способность чувствовать. Может быть, оттого, что все его существо растворилось в этой необычной, невиданной в мире радости. Ведь горечь расставания, которой не избежать всему человечеству, обойдет его стороной.

«Все время на юге. Все время жарко… В сиянии роз южной страны…»

…Машина остановилась перед изящными воротами, за которыми расстилался газон. Хисикава вышел первым и передал охраннику визитную карточку, отпечатанную на тайском языке.

Хонда наблюдал, как по ту сторону узорчатой железной ограды ровный газон неспешно впитывает горячие лучи солнца, как остриженные под шар кусты с белыми и желтыми цветами бросают на него густую тень.

Хисикава повел Хонду через ворота ко дворцу.

Двухэтажное здание под черепичной крышей, слишком маленькое, чтобы называться дворцом, было окрашено в благородный цвет чайной розы. Желтоватые стены везде, кроме той части, которую затеняли росшие рядом огромные акации, смягчали лучи палящего солнца.

Пока Хонда с Хисикавой шли по дорожке через газон, они не увидели ни единого человека.

Полный чуть ли не животного восторга, такого, какой обычно сопровождается рыком и текущей слюной, Хонда прямо чувствовал на своих ногах когти дикого лесного зверя. Да он и родился только ради мгновений этой радости.

Дворец Роз, казалось, замкнулся в собственных упрямых фантазиях. Это впечатление усиливалось архитектурой здания – компактного, без боковых крыльев, просто коробочки. На первом этаже тянулись большие французские окна, и было непонятно, где же вход; от деревянных панелей с вырезанными на них розами шел вверх орнамент из желтого, зеленого и темно-синего стекла, а между этими полосами были вставлены окошечки со стеклами лилового цвета, выполненные в форме розы с пятью лепестками, уже в стиле Ближнего Востока. Все большие окна, обращенные в сад, были наполовину раскрыты.

На втором этаже над панелью с узором из лилий, словно триптих, распахнутыми оставались только три высоких центральных окна, их украшала резьба – розы.

И стеклянная дверь, к которой поднималась каменная лестница, по форме была тем же французским окном. Когда Хисикава нажал на звонок, Хонда машинально заглянул в ближайшее окошечко с лиловым стеклом. Внутри стоял густой фиолетовый полумрак морского дна.

Стеклянная дверь открылась, и появилась пожилая женщина. Хонда и Хисикава сняли шляпы. На темном, обрамленном седыми волосами лице с коротким носом появилась свойственная тайцам приветливая улыбка. Но это было всего лишь приветствие, ничего другого эта улыбка не означала.

Хисикава обменялся с женщиной несколькими словами по-тайски. Похоже, каких-либо препятствий для запланированной аудиенции не было.

В вестибюле стояло несколько стульев, но их было недостаточно для того, чтобы считать помещение приемной. Хисикава протянул женщине какой-то сверток, женщина, сложив в знак благодарности ладони, приняла его. Толкнула створки центральной двери и ввела посетителей в просторный зал для аудиенций.

Снаружи стояла предполуденная жара, так что было приятно оказаться в затхлом, пахнущем плесенью, прохладном воздухе этого зала. Им предложили сесть на китайского типа стулья с ножками в форме львиных лап, покрытые золотом и киноварью.

В ожидании принцессы Хонда внимательно рассматривал внутреннее убранство дворца. Кроме тихих звуков бившейся где-то мухи, ничего не было слышно.

Собственно в сам зал окна не выходили. По периметру зала шли арки с колоннами, поддерживавшие второй ярус, перед стоящим в центре троном спускался сверху массивный тяжелый занавес, над троном, на уровне второго яруса, висел портрет императора Чулалонгкорна. Коринфские колонны галереи были окрашены в зеленый цвет, каннелюры – золотой краской, а в украшениях капителей традиционный античный мотив из листьев был заменен золотыми розами.

Внутри дворца тоже назойливо повторялся узор из роз. Перила второго яруса – золото в белой рамке – были покрыты резными позолоченными розами. И свисавшая в центре зала с высокого потолка громадная люстра тоже была увита белыми и золотыми розами. И разостланный под ногами алый ковер тоже был в розах.

И только пара огромных слоновых бивней, два белых лика молодого месяца, стоявших на страже по обеим сторонам трона, принадлежали к традиционным тайским украшениям; их чуть пожелтевшая, тщательно отполированная белизна выделялась из окружавшего трон полумрака.

Только отсюда, изнутри, становилось понятным, что через французские окна виден сад перед дворцом. Окна, выходящие на задний двор, были отделены от зала колоннадой; открытые, они оказались на уровне груди. Легкий ветерок, скорее всего, залетал в зал из этих, обращенных к северу окон.

Хонда случайно перевел взгляд в их сторону и вздрогнул, заметив темную тень, опустившуюся на оконную раму. То был зеленый павлин. Павлин сел на подоконник и вытянул переливавшуюся зеленым золотом шею. Перья на голове, стоящие гордым хохолком, раскрылись подобно изящному вееру.

– Как долго они заставят нас ждать? – прошептал Хонда на ухо Хисикаве, устав от ожидания.

– Так происходит всегда. В этом нет никакого умысла. Заставить ждать – значит повысить свой авторитет, других намерений у них, пожалуй, нет. Вы, наверное, уже поняли, что в этой стране ни в каких делах нельзя спешить.

Рассказывают, что в царствование сына Чулалонгкорна, короля Вачиравуда, король ложился спать на утренней заре и просыпался после обеда; все погрузились в праздность и лень, день и ночь смешались, даже министры двора прибывали на государственную службу к четырем часам дня, а домой возвращались под утро. Но может быть, в тропиках так и следует делать. Красота здешних людей – это красота тропических фруктов, а фрукты должны зреть в неге, и здесь нет места трудолюбивым фруктам.

Чтобы отделаться от привычного многословия Хисикавы, которого не останавливало даже то, что он вынужден говорить шепотом, Хонда было отстранился, но не смог уклониться от залетавшего, казалось, даже в уши запаха изо рта Хисикавы, хорошо, что тут опять появилась та же пожилая женщина и, сложив ладони, привлекла внимание ожидавших.

У окошка с павлином раздались сердитые возгласы, – похоже, птицу прогоняли. Хлопая крыльями, павлин убрался с подоконника. В северной галерее Хонда увидел трех пожилых женщин. Они двигались одна за другой, тщательно соблюдая интервал. Принцессу вела за руку та, что шла впереди, девочка играла букетиком жасмина, который несла в другой руке. Когда семилетнюю принцессу Лунный Свет подвели к довольно большому китайскому креслу, поставленному перед бивнем слона, пожилая женщина, встретившая Хонду и Хисикаву, наверное, оттого, что была низкого звания, сразу бросилась на колени и поклонилась, почти коснувшись лбом пола.

Первая женщина, охраняя принцессу, села на стул рядом с ее креслом. Две другие – напротив, на маленькие скамеечки с правой стороны, так что третья из дам оказалась как раз по соседству с Хисикавой. Та, что прежде стояла на коленях, мгновенно исчезла.

Хонда, как его научил Хисикава, поднялся, сделал глубокий поклон и снова опустился на красный с золотом стул. Придворные дамы выглядели лет на семьдесят, и маленькая принцесса рядом с ними казалась не хозяйкой, а скорее подневольной.

Она была одета не в традиционную одежду панунг, а в европейского покроя белую блузку с золотым шитьем и юбку-пасин из тайского ситца[21 - Панунг, пасин – вид традиционной одежды из одного куска материи, закрывающего бедра (панунг) или закрывающего и грудь (пасин). (прим. переводчика)], похожую на малайский саронг, на ногах красные туфельки с золотыми украшениями. Волосы коротко острижены, так, как стригут их только здесь, такую прическу носили отважные девушки из города Кхорат – когда-то, переодевшись мужчинами, они сражались с вторгшейся в страну армией Камбоджи.

Милое, умное личико, в нем совсем не было заметно признаков невменяемости. Большие черные глаза пристально смотрели на Хонду, в тонких, хорошей формы бровях и губах чувствовалась порода, и даже с коротко остриженными волосами она имела внешность ребенка из королевской семьи. Кожа принцессы была смуглой с золотистым отливом.

После приветственного поклона Хонды принцесса, болтая ножками и играя букетиком жасмина, внимательно посмотрела в его сторону, потом прошептала что-то первой придворной даме, и та стала ей за это строго выговаривать.

По знаку Хисикавы Хонда, вынув из кармана лиловую бархатную коробочку с перстнем, передал ее третьей придворной даме, и через руки сначала второй, а затем первой дамы подарок попал наконец к принцессе – на все это потребовалось время, оно словно сгущало жаркий воздух. Первая дама открыла коробочку, так что принцесса была лишена даже этой детской радости – собственными руками поднять крышечку.

Смуглые миниатюрные пальчики равнодушно отбросили букетик, извлекли изумруд, и девочка принялась внимательно его разглядывать. Необычная тишина без проявления эмоций затянулась, и Хонда начал думать, уж не в этом ли проявляется помешательство принцессы. Неожиданно на лице девочки вспыхнула улыбка. Блеснул по-детски неровный ряд белых зубов. Хонда почувствовал облегчение.

Перстень опять был помещен в коробочку и поручен первой придворной даме. Принцесса впервые произнесла что-то ясным рассудительным тоном. Ее слова через губы трех придворных дам, словно зеленая змейка, пробиравшаяся по акации с ветки на ветку, наконец добрались до Хисикавы и в его переводе достигли ушей Хонды. Принцесса сказала: «Спасибо».

Хонда попросил Хисикаву перевести следующее:

– Я раньше уже имел честь выказать уважение членам вашей семьи и теперь, чтобы вашей светлости стала ближе Япония, хотел бы после возвращения домой послать вам в подарок японскую куклу.

На тайском языке из уст Хисикавы фраза прозвучала достаточно компактно, но при передаче от третьей придворной дамы ко второй каждое слово будто удлинилось, слов стало больше, и когда первая придворная дама обратилась к принцессе, это была уже невероятно длинная речь.

Со словами принцессы происходило то же самое: переходя с одних морщинистых черных губ на другие, они доходили до Хонды, полностью лишенные блеска чувств. Создавалось впечатление, что из произнесенного принцессой по дороге высосали все живое, детское и заменили какой-то ерундой, пережеванной старческими зубами: «Ее светлость изволили сказать, что с радостью принимают любезное предложение господина Хонды».

И тут случилось непредвиденное.

Воспользовавшись тем, что первая придворная дама отвлеклась, принцесса соскочила с кресла, одним прыжком одолела расстояние почти в два метра и крепко обхватила руками колени Хонды; тот в изумлении поднялся со стула. Принцесса дрожала всем телом и, цепляясь за Хонду, что-то с плачем выкрикивала. Хонда, склонившись, положил обе руки на плечики рыдающей, продолжавшей кричать девочки.

Пожилые дамы не пытались оторвать ее от Хонды, сгрудившись рядом, они смотрели на принцессу и тревожно перешептывались.

– Что она говорит? Скорее переведите! – закричал Хонда стоявшему в растерянности Хисикаве.

Хисикава пронзительным голосом начал переводить:

– Господин Хонда! Господин Хонда! Как я рад, что вижу вас! Я ждал сегодняшней встречи почти восемь лет: я должен извиниться перед вами – вы так много для меня сделали, а я умер, не попрощавшись с вами. Я в обличье принцессы, но на самом деле японец. Предыдущую жизнь я провел в Японии, там моя родина. Господин Хонда, возьмите меня в Японию!

Наконец принцессу вернули на прежнее место, и аудиенция приобрела свой первоначальный торжественный вид, но Хонда, глядя издали на черные волосы принцессы, с плачем прильнувшей к придворной даме, все еще чувствовал у себя на коленях их запах и тепло.

Придворная дама объявила, что принцесса неважно себя чувствует и сегодняшнюю аудиенцию на этом следует прекратить, но Хонда через Хисикаву попросил разрешения задать только два коротких вопроса. Первый звучал так: «Киёаки Мацугаэ и я были на острове в усадьбе Мацугаэ и узнали о приезде настоятельницы храма Гэссюдзи. Я хочу спросить, в каком году и в каком месяце это произошло?»