Лунный камень

Мальчик ответил:

– Не могу сказать.

Индус спросил почему. Мальчик ответил:

– Я устал. У меня в глазах туман, и он мне мешает. Сегодня не могу ничего больше видеть.

На этом вопросы закончились. Индус сказал что-то на своем языке другим двум своим спутникам, указывая на мальчика и на город, в котором (как мы узнали после) они остановились. Потом, снова сделав знаки над головой мальчика, дунул ему в лоб; тот вздрогнул и очнулся. После этого все отправились в город, и девушки уже не видели их более.

Говорят, что почти изо всего можно вывести мораль, если только вы постараетесь отыскать ее. Какую же мораль можно было вывести из всего этого?

Я рассудил, что, во-первых, главный фокусник слышал из разговора прислуги у ворот о приезде мистера Фрэнклина и увидел возможность заработать деньги. Во-вторых, что он, его товарищи и мальчик имели намерение (с целью заработать деньги) пошататься где-нибудь поблизости, покуда миледи не приедет домой, а потом воротиться и предсказать ей приезд мистера Фрэнклина как бы по волшебству. В-третьих, что Пенелопа слышала их репетицию, такую же, как у актеров, репетирующих свою пьесу. В-четвертых, что мне не худо в этот вечер присмотреть за столовым серебром. В-пятых, что Пенелопе хорошо бы успокоиться и оставить своего отца опять вздремнуть на солнышке.

Это показалось мне самым благоразумным заключением. Если вы хоть сколько-нибудь знаете молодых женщин, вы не удивитесь, услыхав, что Пенелопа не разделила моего мнения. По словам моей дочери, дело было очень серьезное. Она особенно напомнила мне третий вопрос индуса: «Имеет ли англичанин это при себе?»

– О батюшка! – воскликнула Пенелопа, всплеснув руками. – Не шутите с этим! Что значит это?

– Мы спросим мистера Фрэнклина, душа моя, – сказал я, – если можешь подождать, пока приедет мистер Фрэнклин.

Я подмигнул, показывая этим, что шучу. Но Пенелопа приняла мои слова совершенно серьезно. Ее озабоченный вид подстрекнул меня.

– Откуда может знать это мистер Фрэнклин? – сказал я.

– Спросите его, – ответила Пенелопа. – И вы увидите, считает ли он это забавным.

Пустив в меня последней парфянской стрелой, дочь моя ушла.

Я решил после ее ухода действительно спросить мистера Фрэнклина, хотя бы для успокоения Пенелопы. О нашем с ним разговоре в этот же самый день вы узнаете в своем месте. Но так как я не желаю возбуждать ваше любопытство и держать его неудовлетворенным, прошу разрешения сразу же, прежде чем мы пойдем дальше, предупредить вас, что в нашем с ним разговоре о фокусниках не было и тени шутливости. К моему величайшему удивлению, мистер Фрэнклин, как и Пенелопа, принял это известие серьезно. Вы поймете, насколько серьезно, когда узнаете, что, по его мнению, это означало Лунный камень.

Глава 4

Мне, право, стыдно занимать ваше внимание собой и своим соломенным стулом. Сонный старик на солнечном заднем дворе – предмет малоинтересный, я это прекрасно знаю. Но рассказ должен идти своим чередом, и вам придется помешкать еще немного со мною в ожидании приезда мистера Фрэнклина Блэка.

Прежде чем я снова успел вздремнуть по уходе дочери, меня разбудило бренчанье тарелок и блюд в людской, означавшее, что обед готов. Сам я обедаю в своей комнате, и до общего обеда в людской мне дела нет, а потому мне оставалось лишь пожелать им всем хорошего аппетита и опять успокоиться на своем стуле. Только что вытянул я с этой целью ноги, как прибежала другая женщина. Не дочь моя на этот раз, а Нэнси, судомойка. Я загородил ей дорогу и подметил, что, когда она просила меня пропустить ее, лицо ее было надуто, – а этого, из принципа, как глава прислуги, я никогда не пропускаю без исследования:

– Это почему вы убежали из-за стола? Что случилось, Нэнси?

Нэнси постаралась ускользнуть не отвечая, но я взял ее за ухо. Она премиленькая, толстенькая, молоденькая девушка, и я имею обыкновение показывать таким образом свое дружеское внимание к ней.

– Розанна опять опоздала к обеду, – ответила она, – и меня послали за ней. Все трудные работы падают на мои плечи в этом доме. Пустите меня, мистер Беттередж!

Розанна была наша вторая служанка. Так как я чувствовал сострадание к нашей второй служанке (вы сейчас узнаете почему) и видел по лицу Нэнси, что она побежит и обрушится на свою подругу с бранными словами, которых обстоятельства вовсе не требовали, мне пришло в голову, что у меня сейчас нет никакого дела и что я сам могу сходить за Розанной, намекнув ей быть вперед исправнее. Я знал, что она терпеливо перенесет это от меня.

– Где Розанна? – спросил я.

– Разумеется, на песках! – ответила Нэнси, качая головой. – Ей, видите ли, опять дурно, и она отпросилась подышать свежим воздухом. Она выводит меня из себя!

– Воротись обедать, моя милая, – сказал я, – она не выводит меня из себя, и я за ней схожу.

Нэнси (у нее прекрасный аппетит) осталась довольна. Когда у нее довольный вид, она мила; тогда я треплю ее по подбородку. Это не безнравственно – это привычка.

И вот я взял палку и отправился на пески.

Нет! Так дальше дело не пойдет. Мне жаль, что я опять вас задерживаю, но вам непременно надо выслушать историю песков и историю Розанны, – по той причине, что дело об алмазе тесно связано с ними. Как прилежно стараюсь я вести рассказ не останавливаясь и как плохо мне это удается! Но что же делать! Люди и вещи перепутываются таким досадным образом в этой жизни и сами напрашиваются на ваше внимание. Примем это спокойно, расскажем коротко, и мы скоро проникнем в самую глубь тайны, обещаю вам!

Розанна (говорить о лице прежде, чем о вещи, требует простая вежливость) была единственной новой служанкой в нашем доме. Месяца за четыре до того времени, о котором я пишу, миледи была в Лондоне и ездила в исправительное заведение, имевшее целью не допускать преступниц, освобожденных из тюрьмы, снова возвращаться к дурной жизни. Начальница, видя, что миледи интересуется этим учреждением, указала ей на одну девушку, по имени Розанна Спирман, и рассказала очень печальную историю, которую у меня не хватает здесь духу повторить, потому что я не люблю волновать себя без нужды, да, верно, и вы также. Дело в том, что Розанна Спирман была воровка, но не из тех воров, которые орудуют целыми конторами в Сити и крадут не из крайней нужды раз в жизни, а обкрадывают тысячи людей; она попалась в руки полиции, ее посадили в тюрьму, а потом направили в исправительный дом. Мнение начальницы о Розанне было (несмотря на ее прежние поступки), что это девушка, каких мало, и что ей только нужен случай, для того чтобы показать себя достойной участия любого доброго человека. Миледи (будучи столь добрым человеком, что другого такого и сыскать было бы трудно) сказала начальнице:

– Розанна Спирман найдет этот случай у меня в услужении.

Через неделю Розанна Спирман поступила к нам в дом второй служанкой. Ни одной душе не была рассказана история этой девушки, кроме мисс Рэчел и меня. Миледи, удостоившая советоваться со мною во многом, посоветовалась со мной и по поводу Розанны. Переняв в последнее время привычку покойного сэра Джона всегда соглашаться с миледи, я искренне согласился с ней и насчет Розанны Спирман.

Редко представляется лучший случай, чем тот, какой выпал этой бедной девушке. Ни одна живая душа из прислуги не могла попрекнуть ее прошлым, потому что никто его не знал. Она получала жалованье и пользовалась преимуществами наравне со всеми остальными, и время от времени миледи дружеским словцом поощряла ее. Зато, должен сказать, и она оказалась достойной такого ласкового обращения. Хотя она была далеко не крепкого здоровья и подвержена иногда обморокам, о которых я упоминаю ниже, она исполняла свое дело скромно и безропотно, старательно и хорошо. Но как-то не приобрела друзей между служанками, кроме моей дочери Пенелопы, которая была обычно ласкова с Розанной, хотя и не очень близка с ней.

Не знаю, почему эта девушка не нравилась им. В ней не было красоты, которая возбуждала бы в других зависть; она была самая некрасивая девушка во всем доме, и вдобавок одно плечо ее было выше другого. Я думаю, что слугам больше всего не нравились ее молчаливость и склонность к уединению. Она читала или работала в свободные часы, когда другие болтали между собой. А когда приходила ее очередь отдыхать, в девяти случаях из десяти она спокойно надевала шляпку и отправлялась погулять одна. Она никогда не ссорилась, никогда не обижалась; она только упорно и вежливо держалась поодаль от всех. Прибавьте к этому, что при всей ее некрасивости в ней было что-то похожее не на служанку, а на благородную госпожу. Может быть, это проявлялось в ее голосе, может быть – в лице. Я могу только сказать, что другие женщины подметили это с самого первого дня, когда она поступила к нам в дом, и утверждали (совершенно несправедливо), что Розанна Спирман важничает.

Рассказав историю Розанны, я должен упомянуть об одной из многих причуд этой странной девушки, а потом уже перейти к истории песков.

Дом наш стоит высоко на йоркширском берегу, возле самого моря. Около нас есть прекрасные места для прогулки – во всех направлениях, кроме одного. По-моему, это пренеприятная прогулка. С четверть мили идешь по печальному сосновому лесу и, пройдя между низкими утесами, оказываешься в самой уединенной и безобразной бухте на всем нашем берегу.

Песчаные холмы спускаются тут к морю и оканчиваются двумя остроконечными скалами, выступающими из воды друг против друга. Одна называется Северным, а другая – Южным утесом. Между этими двумя скалами лежат самые ужасные зыбучие пески на всем йоркширском побережье. Во время отлива что-то происходит в их глубине, заставляя всю поверхность песков колебаться самым необычайным образом. Поэтому здешние жители и назвали их Зыбучими песками. Большая насыпь, тянущаяся на полмили возле устья бухты, сдерживает напор океана. И зимой и летом, когда прилив заливает пески, море как будто оставляет свои волны на насыпи, катит их, тихо вздымаясь, и бесшумно покрывает песок. Уединенное и страшное место, могу уверить вас. Ни одна лодка не осмеливается входить в эту бухту. Дети из нашей рыбачьей деревни, называемой Коббс-холл, никогда не приходят сюда играть. Даже птицы, как мне кажется, летят подальше от Зыбучих песков. Чтобы молодая женщина в часы своего отдыха, имея возможность выбрать из десяти приятных прогулок любую и всегда найти спутников, которые были бы готовы пойти с нею, если бы только она сказала: «Пойдемте!» – предпочла такое место и работала или читала тут совсем одна, – это превосходит всякое вероятие, уверяю вас. Однако – объясняйте, как хотите – это была любимая прогулка Розанны Спирман. Только раз или два ходила она в Коббс-холл, к единственному другу, которого имела в наших местах и о котором я скажу вам впоследствии. Теперь я иду к этому самому месту звать девушку обедать. И это благополучно возвращает нас к началу рассказа и направляет опять в сторону песков.

Я не встретил девушку в сосновом лесу. Когда я вышел песчаными холмами к берегу, я увидел ее, в маленькой соломенной шляпке и в простом сером плаще, который она всегда носит, чтобы скрыть, насколько возможно, свое уродливое плечо. Она сидела одна и смотрела на море и на пески.

Она вздрогнула, когда я подошел к ней, и отвернулась от меня. Как глава прислуги, я из принципа никогда не пропускаю без исследования, почему мне не смотрят прямо в лицо; я повернул ее к себе и увидел, что она плачет. Мой носовой платок – один из полудюжины прекраснейших фуляровых носовых платков, подаренных мне миледи, – лежал у меня в кармане. Я вынул его и сказал Розанне:

– Пойдемте и сядем со мной, моя милая, на покатом берегу. Я сперва вытру вам глаза, а потом осмелюсь спросить, о чем вы плакали.

Когда вы доживете до моих лет, вы узнаете, что сесть на покатом берегу занимает гораздо больше времени, чем кажется вам теперь. Пока я усаживался, Розанна вытерла себе глаза своим носовым платком, который был гораздо хуже моего, – дешевый кембриковый. Она казалась очень спокойной и очень несчастной, но села возле меня, как послушная девочка, лишь только я ей велел. Если вы желаете поскорее утешить женщину, посадите ее к себе на колени. Я вспомнил об этом золотом правиле, но Розанна не Нэнси, вот в том-то и дело!

– Теперь скажите мне, моя милая, – продолжал я, – о чем вы плакали?

– О прошедших годах, мистер Беттередж, – спокойно ответила Розанна. – Моя прошлая жизнь иногда приходит мне на ум.

– Полно, полно, милая моя, – сказал я, – ваша прошлая жизнь вся заглажена. Почему бы вам не забыть о ней?

Она взяла меня за полу сюртука. Я старик неопрятный и пачкаю платье, когда ем и пью. То одна женщина, то другая отчищают мою одежду. Накануне Розанна вывела пятно с полы моего сюртука каким-то новым составом, уничтожающим всевозможные пятна. Жир вышел, но на сукне осталось темное пятнышко. Девушка указала на это место и покачала головой.

– Пятно снято, – сказала она, – но место, на котором оно было, все еще видно, мистер Беттередж, место видно!

На замечание, сделанное человеку невзначай, по поводу его собственного сюртука, ответить не так-то легко. Что-то в самой девушке заставило меня особенно пожалеть о ней в эту минуту. У нее были карие прекрасные глаза, хотя она была некрасива вообще, – и она смотрела на меня с каким-то уважением к моей счастливой старости и к моей репутации, как на нечто, чего сама она никогда достигнуть не сможет; и мое старое сердце наполнилось состраданием к нашей второй служанке. Так как я не чувствовал себя способным утешить ее, мне оставалось сделать только одно – повести ее обедать.

– Помогите мне встать, – сказал я. – Вы опоздали к обеду, Розанна, и я пришел за вами.

– Вы, мистер Беттередж! – сказала она.

– За вами послали Нэнси, – продолжал я, – но я подумал, что от меня вы лучше примете маленькую укоризну.

Вместо того чтобы помочь мне встать, бедняжка тихо пожала мне руку. Она силилась удержаться от слез и успела в этом, за что я стал уважать ее.