Луна и шестипенсовик

– Находит их забавными. Не желает отставать от современности. Она довольно простенькая, бедняжка, и считает нас всех удивительными. В конце концов ей доставляют удовольствие приглашать нас на завтраки, а нам это не вредит. Она нравится мне за это.

Оглядываясь назад, я думаю, что миссис Стриклэнд была самой невинной из всех охотников за знаменитостями, преследовавших свою дичь от разреженных высот Хамстада до низменных студии на Чейн-Уок. Она провела тихую юность в провинции, и книги, которые она получала из лондонской библиотеки, приносили ей не только романтику героев этих книг, но и романтику самого Лондона. У нее была настоящая страсть к чтению, редкая черта в людях ее типа, которые обычно больше интересуются авторами, нежели их книгами, самими художниками-нежели их картинами. Она создала себе воображаемый мир и жила в нем с той свободой, которой не могла достичь в повседневной жизни. Когда она познакомилась с писателями, она словно попала на сцену, которую раньше видела лишь из зрительной залы. Она драматизировала их, и ей казалось, что она жила теперь более широкой жизнью, потому что, угощая писателей, проникала за крепостные стены их домашней обстановки. Она считала правила, которыми они руководились в своей жизненной игре, законными для них, но ни на одну минуту не думала приспособить к ним свое собственное поведение. Духовная эксцентричность писателей, подобно странностям в их одежде и их диким теориям и парадоксам, были для нее развлечением, забавлявшим ее, но не оказывавшим ни малейшего влияния на ее убеждения.

– А мистер Стриклэнд существует? – спросил я.

– О, да! Кем-то, чем-то в Сити. Кажется, биржевой маклер. Тупой человек.

– А живут дружно?

– Обожают друг друга. Если будете у них обедать, встретитесь с ним. Но она не часто приглашает посторонних к обеду. Он очень скромен, нисколько не интересуется ни литературой, ни искусством.

– Почему приятные женщины выходят за тупых мужчин?

– Потому что умные мужчины не женятся на приятных женщинах.

Я не мог найти быстрого ответа на это замечание, а потому спросил, есть ли у миссис Стриклэнд дети.

– Как же, мальчик и девочка. Оба в школе.

Тема была исчерпана, и мы заговорили о другом.

Глава V

В течение лета я встречал миссис Стриклэнд довольно часто. Я бывал на ее приятных маленьких завтраках или на более торжественных званых чаепитиях. Мы чувствовали симпатию друг к другу. Я был очень молод, и ей, может быть, нравилась мысль, что она направляет мои первые шаги на трудном пути литератора. А мне было приятно чувствовать, что есть кто-то, к кому я мог пойти с моими маленькими заботами, уверенный, что меня выслушают внимательно и дадут рассудительный совет. У миссис Стриклэнд был дар сочувствия. Очаровательная способность, но ею иногда злоупотребляют те, кто сознает себя обладателем ее: с жадностью, напоминающей вампира, вцепляются они в несчастья своих друзей, чтобы только поупражнять свою ловкость. Сочувствие бьет из них, как нефтяной фонтан, и они изливают свою симпатию с таким самозабвением, которое порой ставит в затруднение их жертвы. Есть сердца, на которые столько пролилось слез, что я не могу оросить их своими. Миссис Стриклэнд пользовалась своим даром тактично. Вы чувствовали, что оказываете ей одолжение, принимая ее сочувствие. Когда с энтузиазмом юности я упомянул об этом Розе Уотерфорд, она сказала:

– Молоко очень приятно, особенно с несколькими каплями бренди, но домашняя корова только рада избавиться от него: разбухшее вымя – весьма стеснительная вещь.

У Розы Уотерфорд был язык вроде нарывного пластыря. Никто не мог наговорить более язвительных слов, но, с другой стороны, никто не знал и более очаровательных слов, чем она.

Миссис Стриклэнд нравилась мне еще одним качеством. Она изящно управляла своим хозяйством. В ее квартире было всегда очень чисто и уютно, весело пестрели цветы; кретон на обивке гостиной, несмотря на строгий рисунок, сиял светлыми тонами. Завтраки в маленькой артистической столовой были очень приятны: стол убран красиво, две горничные – нарядные и смазливые: кушанья вкусно приготовлены. Трудно было не заметить, что миссис Стриклэнд превосходная хозяйка. И вы были уверены, что она – превосходная мать. В гостиной были портреты ее сына и дочери. Сын – его звали Роберт-юноша шестнадцати лет, учился в Регби; на одной фотографии он был снят во фланелевом костюме и спортивной кепке для крикета, а на другой рядом – во фраке и тугом стоячем воротничке. У него был высокий чистый лоб и красивые задумчивые глаза, как у матери. Он производил впечатление аккуратного, здорового, нормального юноши.

– Не знаю, очень ли он умен, – сказала миссис Стриклэнд однажды, когда я рассматривал фотографию ее сына, – но знаю, что он очень добрый мальчик. У него очаровательный характер.

Дочери было четырнадцать лет. Ее волосы, густые и темные, как у матери, падали пышными локонами на плечи. И у нее было такое же ясное лицо, спокойные, безмятежные глаза.

– Они оба – ваш портрет, – сказал я.

– Да, они, пожалуй, больше похожи на меня, чем на отца.

– Почему вы не познакомите меня с ним? – спросил я.

– А вы хотели бы?

Она улыбнулась, – у нее была действительно очень милая улыбка, – и покраснела немного; было удивительно, что женщина ее возраста так легко краснела. Возможно, что ее наивность была главным ее очарованием.

– Он, знаете ли, совсем не литературный человек: совершенный обыватель.

Она сказал это без пренебрежения, скорее любящим тоном, как бы желая защитить его от осуждения своих друзей.

– Он работает на бирже, типичный биржевой маклер. Я думаю, что вам будет с ним смертельно скучно.

– Разве вам скучно с ним? – спросил я.

– Но мне случилось стать его женой. Я очень привязана к нему.

Она улыбнулась, чтобы прикрыть свое смущение. Я подумал, не испугалась ли она, что я воспользуюсь ее признанием для колких шуток в будущем, как, вероятно, поступила бы Роза Уотерфорд. Миссис Стриклэнд помедлила в нерешительности. Глаза ее стали нежными.

– Мой муж не претендует быть гением, – сказала она. Он даже на бирже зарабатывает немного. Но он ужасно мил и добр.

– Я уверен, он мне очень понравится.

– Как-нибудь я попрошу вас скромно пообедать с нами. Но помните, вы сделаете это на ваш собственный риск. Не браните меня, если вам придется провести скучный вечер.

Глава VI

Когда я, наконец, встретил Чарльза Стриклэнда, обстоятельства позволили мне лишь поверхностно познакомиться с ним. Однажды утром миссис Стриклэнд прислала мне записку, в которой говорилось, что она устраивает сегодня вечером обед и что один из ее гостей не может прийти. Она просила меня заполнить пустое место и тут же добавляла: «Считаю долгом хозяйки предупредить вас, что вам придется жестоко поскучать. Общество чрезвычайно скучное, но я буду вам особенно признательна, если вы придете. Мы с вами сможем немножко поболтать отдельно».

Я принял приглашение только потому, что был соседом миссис Стриклэнд.

Когда миссис Стриклэнд представила меня своему мужу, он довольно небрежно пожал мне руку. Весело обратясь к нему, она пыталась пошутить:

– Я пригласила его, чтобы показать, что у меня действительно есть муж. Мне кажется, он начинал уже сомневаться.

Стриклэнд вежливо засмеялся, как обычно смеются в ответ на шутку, в которой не видят ничего смешного, но ничего не сказал. Новые гости отвлекли его внимание, и я был предоставлен самому себе. Когда наконец мы были все в сборе и ждали приглашения к столу, я, разговаривая с какой-то дамой, которая назначена была моей соседкой, размышлял, что культурные люди проявляют странную изобретательность в способах расходовать свою краткую жизнь на скучные церемонии.

Это был один из тех обедов, когда удивляешься, зачем хозяйка беспокоилась приглашать к себе гостей, и зачем гости утруждали себя приезжать сюда. Было всего десять человек. Встретились равнодушно и разошлись с облегчением. Чистейшая общественная повинность. Стриклэнды должны были пригласить к обеду гостей, которыми они совершенно не интересовались, и они позвали их. Те пришли. Почему? Может быть, потому, чтобы избежать скучного обеда вдвоем, чтобы дать отдых своим слугам, или потому, что не было оснований отказаться, потому что «должны были пойти».

В столовой было тесновато. Здесь находились королевский советник и его жена, правительственный чиновник с женой, сестра миссис Стриклэнд с мужем, полковником Мак-Эндрью и жена одного члена парламента. Я был приглашен именно потому, что члену парламента нельзя было уйти из палаты. Благовоспитанность публики казалась зловещей. Дамы были слишком красивы, чтобы быть хорошо одетыми, и слишком уверены в своем выдающемся положении, чтобы быть занимательными. От мужчин веяло солидностью. Воздух вокруг них дышал абсолютно устойчивым благополучием.

Каждый говорил немного громче обыкновенного, инстинктивно стараясь расшевелить общество, и в комнате гудел изрядный шум. Общего разговора, однако, не было. Всякий разговаривал со своим соседом, – с соседом направо во время супа, рыбы и закуски и с соседом налево во время жаркого, сладкого и овощей. Разговор шел о политическом положении, о гольфе, о детях, о последней модной пьесе, о картинах, о королевской академии, о погоде, о планах на лето. Ни разу не было паузы, и шум становился все громче. Миссис Стриклэнд могла поздравить себя с успехом – обед удался. Ее муж выполнял свою роль с достоинством. Может быть, он говорил не очень много, и мне казалось к концу обеда, что у дам, сидевших по обе стороны от него, были утомленные лица. Они нашли его тяжеловатым. Раз или два глаза миссис Стриклэнд, останавливались на нем с некоторой тревогой.

Наконец хозяйка встала и повела дам в соседнюю комнату. Стриклэнд, закрыв за ней дверь, передвинулся на другой конец стола и сел между королевским советником и правительственным чиновником. Он налил всем нам по рюмке портвейна и предложил сигары. Королевский советник нашел портвейн превосходным, и Стриклэнд сказал нам, где он его купил. Мы начали болтать о винах и табаке. Королевский советник рассказал нам о деле, которое он вел в суде, а полковник заговорил об игре в поло. Мне нечего было сказать, и я сидел молча, стараясь вежливо выказывать свой интерес к разговору, и, так как никто не обращал на меня никакого внимания, я внимательно рассматривал Стриклэнда. Он был гораздо крупнее, чем я думал. Я почему-то представлял его себе худощавым и незначительным. На самом деле он был широкий и тяжелый, с большими руками и ногами, и вечерний костюм сидел на нем неуклюже. Он немного напоминал кучера, наряженного для торжественного случая. Ему было около сорока лет, он был некрасив, хотя и не безобразен; черты его лица были довольно благообразны, но тоже казались несколько крупнее обычного; впечатление получалось странное. Он был гладко выбрит, и его большое лицо казалось до неловкости голым. Рыжеватые коротко подстриженные волосы и маленькие голубые или серые глаза. В общем – вид заурядного обывателя. Я больше не удивлялся, что миссис Стриклэнд чувствовала некоторое смущение за него; едва ли он мог внушать доверие женщине, которая жаждала закрепить свое положение в литературном и художественном мире. Было ясно, что в нем не скрывалось никаких общественных талантов, но такого рода мужчины могут обойтись и без них; не замечалось у него и никаких эксцентричных вкусов, которые выделяли бы его из среднего уровня. Просто порядочный, честный, скучный, обыкновенный человек. Все обыкновенно ценят превосходные качества такого человека, но избегают общения с ним. Просто – нуль. Возможно, что он был достойным членом общества, прекрасным мужем и отцом и честным биржевым маклером. Но не было никакого смысла тратить на него время.

Глава VII

Сезон приближался к своему пыльному концу, и все, кого я знал, приготовлялись к отъезду. Миссис Стриклэнд увозила свою семью на побережье у Норфолька, где дети могли подышать морским воздухом, а муж поиграть в гольф. Мы попрощались и условились встретиться осенью. Но в мой последний день перед отъездом, выходя из какого-то магазина, я встретил миссис Стриклэнд с дочерью и сыном. Она, как и я, делала последние закупки в Лондоне. Мы все устали. Было жарко, все утомились. Я предложил пойти в парк и съесть там мороженого.

Должно быть, миссис Стриклэнд была рада случаю показать мне своих детей; она охотно приняла мое предложение. Дети были даже привлекательнее, чем на фотографиях, и она могла с полным правом гордиться ими. Я был достаточно молод, чтобы они не стеснялись меня, и они весело щебетали. Чрезвычайно милые, здоровые, воспитанные дети.

Было очень приятно в тени деревьев.

Когда через час они взгромоздились в кэб и отправились домой, я лениво побрел в свой клуб. Я почувствовал себя немного одиноким. Меня слегка кольнула зависть, когда я думал о приятной семейной жизни, в которую я мельком заглянул. По-видимому, они были очень привязаны друг к другу. У них были свои маленькие особые шутки, непонятные для постороннего, но очень забавлявшие их. Возможно, что Чарльз Стриклэнд был скучный человек, если его сравнивать с блестящим обществом. Но он достаточно был умен для своей среды, а в этом – гарантия не только умеренного успеха, но еще более личного счастья. Миссис Стриклэнд – очаровательная женщина, и она его любит. Я рисовал себе их приличную размеренную жизнь, без досадных шероховатостей, с подрастающими прелестными детьми, явно предназначенными продолжать нормальные традиции расы и занять в обществе видное положение. Они, муж и жена, нечувствительно состарятся и увидят, как их дети созреют, возмужают и вступят в свое время в брак: один – с хорошенькой девушкой, будущей матерью здоровых детей, другая – с красивым достойным юношей, вероятно, бравым военным. И, цветущие в своей почтенной старости, обожаемые внуками, после счастливой и небесполезной жизни, они спокойно сойдут в могилу.

Такова должна быть история бесчисленного количества супружеских пар; в такой жизни есть первобытное очарование. Она напоминает вам тихий ручеек, затененный прелестными деревьями, плавно извивающийся среди зеленых пастбищ, пока он не впадает, наконец, в огромное море. Но море так спокойно, так молчаливо, так равнодушно, что вас вдруг тревожит смутное беспокойство: может быть, это особенность и даже недостаток моей натуры, проявлявшийся во мне даже и в те дни, но такое существование – обычный удел большинства – казалось мне печальным и незавидным. Я признавал его социальные достоинства, видел в нем упорядоченное счастье, но лихорадка в моей крови требовала жизни более бурной. Наслаждения спокойной мирной жизнью внушали мне неясную тревогу. В моем сердце таилось желание прожить более опасную жизнь. Я был готов к скитаниям среди острых скал и предательских отмелей, лишь бы впереди были перемены и острое ожидание непредвиденного.

Глава VIII

Перечитывая написанные мною строки о Стриклэндах, я сознаю, что их образы должны казаться читателю смутными. Я не сумел придать им ни одной из тех характерных черт, которые заставляют описанных в книгах людей жить реальной, своей собственной жизнью. И, желая проверить, моя ли в этом вина, я терзаю свой мозг, стараясь припомнить особенности, которые могли бы придать им жизненность. Я чувствую, что если б я мог указать какой-либо оборот их речи или странную привычку, мне удалось бы оживить их образы. В моем изображении они похожи на фигуры старого гобелена, которые не выделяются из общего фона и на расстоянии теряют свои очертания, так что не различаешь почти ничего, помимо приятного цветового пятна. Могу сказать в свое оправдание лишь то, что они на меня производили именно такое впечатление. Они были окружены той неясной мглой, в которую погружаются для вас люди, живущие как часть социального организма: Подобно клеткам тела они важны и необходимы, но до тех пор, пока остаются здоровыми и погруженными в большое значительное целое. Стриклэнды были типичной семьей среднего класса. Приятная гостеприимная дама с безвредной слабостью к литературным знаменитостям второго ранга; довольно скучный мужчина, исполняющий свой долг на той ступеньке жизни, на которую поместила его снисходительная судьба; двое миловидных здоровых детей. Нельзя представить себе ничего более обыкновенного. Не знаю, что в этой семье могло бы возбудить внимание наблюдателя.