Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия

– Да, моя дорогая, – сказал я, – мне довелось много путешествовать.

Когда я произносил из вежливости эту ложь, вернулся мальчуган с подносом, на котором я увидел высокую бутылку и два замечательно красивых стакана.

– Соседи, – сказала девочка (весь разговор вела она, так как младший брат был, очевидно, очень робок), – прежде чем уйти, прошу вас выпить по стаканчику за наше здоровье, потому что у нас не каждый день бывают такие гости!

Тем временем мальчик поставил поднос на прилавок и торжественно налил в оба бокала золотистого вина. Я с удовольствием выпил, потому что день стоял жаркий. «Я еще живу на свете, – подумал я, – и рейнский виноград еще не потерял своего аромата». Если когда-либо я пил хороший штейнбергер, так это именно в то утро. И я решил спросить потом у Дика, откуда у них такое вкусное вино, если больше нет рабочих, которые изготовляют прекрасные вина, а сами вынуждены довольствоваться кислятиной.

– А вы разве не выпьете по стаканчику, дорогие маленькие друзья? – спросил я.

– Я не пью вина, – сказала девочка, – я предпочитаю лимонад, но все-таки желаю вам доброго здоровья!

– А я больше люблю имбирное пиво, – сказал мальчик.

«Однако, – подумал я, – детские вкусы не очень переменились». И, распрощавшись, мы вышли из магазина.

К моему великому разочарованию, произошла перемена, как бывает только во сне, и нашу лошадь вместо прекрасной молодой женщины держал высокого роста старик. Он объяснил, что женщина больше не могла ждать и он заменил ее. Увидев, как вытянулись наши лица, он подмигнул нам и рассмеялся. Нам ничего не оставалось, как тоже рассмеяться.

– Куда вы направляетесь? – спросил старик у Дика.

– В Блумсбери, – сказал Дик.

– Если я вам не помешаю, я поеду с вами.

– Отлично, – ответил Дик старику, – скажите, когда вам нужно будет сойти, и я остановлю лошадь. Ну, поехали!

Итак, мы снова пустились в путь. Я спросил, часто ли дети обслуживают покупателей на рынках.

– Довольно часто, если им не приходится иметь дело с тяжестями, но не всегда, – ответил Дик. – Детей это занятие развлекает, и, кроме того, оно им очень полезно. Они учатся обращаться с разного рода товарами и узнают, как сделана та или иная вещь, откуда она получается и тому подобное. Кстати, это довольно легкая работа, которая всем доступна. Говорят, в начале нашей эпохи многие страдали наследственной болезнью, называемой праздностью. Ей подвержены были прямые потомки тех людей, которые в плохие времена заставляли других работать на себя. В исторических книгах этих людей называют рабовладельцами и работодателями. Потомки зараженных праздностью обычно прислуживали в лавках, так как они только к этому и были способны. Я думаю, в то время их просто заставляли работать, так как, если эту болезнь не лечить энергично, больные, особенно женщины, становятся такими безобразными и рождают таких безобразных детей, что люди просто не могут выносить их вида. С радостью могу сказать, что теперь все это позади! Болезнь совершенно исчезла или проявляется в таких легких формах, что небольшая доза слабительного обычно избавляет от нее. Ее иногда именуют теперь сплином или хандрой. Не правда ли, странные названия?

– Да, – сказал я в глубоком раздумье.

Но тут вмешался в разговор старик:

– Все это правда, сосед. Я сам видел таких женщин, однако уже состарившихся. А мой отец знавал их в молодости, и он говорит, что они мало походили на молодых женщин. Пальцы у них напоминали спицы, руки болтались как плети, талия тонкая – вот-вот переломится. Губы – узкие, нос – острый, щеки – бледные. Что им ни скажешь, они принимали обиженный вид. Нет ничего удивительного, что они производили на свет безобразных детей. Никто, разве только мужчины вроде них самих, не мог любить этих несчастных.

Старик замолчал и, казалось, погрузился в свое прошлое.

– И тогда, соседи, – продолжал он снова, – все были крайне озабочены этой болезнью и потратили много усилий на всевозможные попытки ее излечения. Вы не читали медицинских книг по этому вопросу?

– Нет, – ответил я, так как он обращался ко мне.

– Видите ли, одно время считали, что эта болезнь – ослабленная форма средневековой проказы. Зараженных ею людей изолировали, и обслуживал их специальный персонал – тоже из их числа, отличавшийся от остальных больных своей одеждой. Они носили, например, штаны из ворсистой ткани, которую прежде называли бархатом.

Все это казалось мне очень интересным, и я с удовольствием послушал бы старика дольше, однако Дику явно надоел такой поток древней истории. Кроме того, ему, вероятно, не хотелось, чтобы я слишком утомился перед свиданием с прадедом. В конце концов он рассмеялся и сказал:

– Извините меня, соседи, но я, право, не выдержу: подумать только, что были люди, не любившие работы! Это слишком смешно. Даже и ты любишь иной раз поработать, старушка! – сказал он и ласково дотронулся до лошади хлыстом. – Какая странная болезнь! Действительно удачное название – хандра.

И он опять расхохотался, пожалуй, слишком громко при его хороших манерах. Рассмеялся и я за компанию, но не вполне искренне, потому что, как вы понимаете, вовсе не находил таким уж странным, что люди не любили работать.

Глава VII

Трафальгар-сквер[39 - Трафальгар-сквер – одна из центральных площадей Лондона.В XIX в. архитектурный ансамбль площади с памятником Нельсону – победителю в битве при мысе Трафальгар – в центре считался одним из красивейших в Европе.]

Я снова принялся смотреть вокруг, потому что мы уже выехали за пределы рынка Пикадилли и находились в квартале нарядных домов, которые я назвал бы виллами, будь они также уродливы и вычурны. Однако ничего подобного я здесь не встретил. Каждый дом был окружен садом, тщательно возделанным, с роскошными цветами. Дрозды распевали в листве деревьев, которые, за исключением кое-где попадавшихся лавров и лип, были все фруктовые. Я заметил много деревьев, отягченных вишнями. Несколько раз, когда мы проезжали мимо садов, дети и молоденькие девушки предлагали нам корзинки с фруктами. Среди этих домов и садов, конечно, трудно было найти следы прежних улиц, но мне казалось, что главные магистрали остались те же.

Наконец мы очутились на широком открытом месте, которое имело небольшой уклон к югу. Обилие здесь солнца было использовано для разведения фруктового сада, преимущественно из абрикосовых деревьев. В центре возвышалась прелестная деревянная беседка, разукрашенная и позолоченная, похожая на киоск для прохладительных напитков. С южной стороны сада, под сенью старых груш, тянулась дорога, в конце которой виднелась башня здания парламента, или Навозного рынка.

Странное чувство охватило меня. Я закрыл глаза от солнца, сверкавшего над этим роскошным садом, и на мгновение передо мной возникла фантасмагория минувших дней.

Большое пространство, окруженное высокими уродливыми домами. На углу уродливая церковь, за мной неописуемо безобразное здание с куполом[40 - Имеются в виду церковь Святого Мартина и здание Национальной галереи.]. Улица кишит измученными зноем, возбужденными людьми, между которыми снуют омнибусы, переполненные туристами. Вымощенная середина площади занята фонтаном. На площади только кучка мужчин в синих мундирах и несколько исключительно уродливых бронзовых статуй. Одну из них взгромоздили на верхушку высокой колонны[41 - Подразумевается памятник Нельсону.]. Площадь охраняется с одной стороны четырьмя шеренгами рослых мужчин в синей форме, а с другой, южной, стороны в сумраке серого ноябрьского дня мертвенно белеют каски конных солдат.

Я вновь открыл глаза навстречу солнечному свету и увидел вокруг себя шумящие деревья и благоухающие цветы.

– Трафальгар-сквер! – воскликнул я.

– Да, – сказал Дик, снова натягивая вожжи, – вы правы. И я не удивляюсь, если вы находите это название бессмысленным. Но, право, не стоило его изменять: память о былых безумствах никому не мешает. А впрочем, я иногда думаю, что следовало бы назвать эту площадь в память великой битвы, которая разыгралась здесь в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Это было достаточно важное событие – если историки не лгут.

– Что они обычно делают или, по крайней мере, делали, – добавил старик. – Например, что вы на это скажете, соседи? В книге Джеймса «История социал-демократии» – кстати, глупейшая книга! – я прочел путаное описание сражения, которое произошло здесь приблизительно в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году[42 - Избиение демонстрации безработных на Трафальгар-сквер 13 ноября 1887 г., «кровавое воскресенье».] (я плохо помню хронологию). Какие-то местные жители, говорится в книге, хотели провести здесь собрание, но муниципалитет Лондона, или Совет, или Комитет, или какое-то другое варварское скопище дураков напало на этих «граждан» (как их тогда называли), двинув против них вооруженную силу. Это одно уже слишком нелепо, чтобы быть правдоподобным! Но, говорится дальше, «инцидент не имел особых последствий», что, конечно, слишком нелепо, чтобы быть возможным!

– Что ж, – сказал я, – ваш Джеймс не солгал. Все это правда, но только никакого сражения не было.

Просто миролюбивые и безоружные люди были избиты негодяями, вооруженными дубинками.

– И они это стерпели? – вскричал Дик, и я в первый раз увидел недоброе выражение на его приветливом лице.

– Нам пришлось стерпеть, – сказал я, покраснев. – Нам больше ничего не оставалось.

– Вы, кажется, хорошо осведомлены в этих делах, сосед, – заметил старик, пристально поглядев на меня. – Правда ли, что этот случай не имел особых последствий?

– Последствия были такие, – сказал я, – что многих отправили в тюрьмы.

– Из тех, кто орудовал дубинками? – спросил старик. – Всыпали, значит, чертям!..

– Нет, из тех, против кого орудовали дубинками, – ответил я.

– Друг, я подозреваю, что вы начитались врак и оказались слишком доверчивы, – строго произнес старик.

– Уверяю вас, – настаивал я, – то, что я говорю, сущая правда!

– Хорошо, хорошо, я вижу, что вы думаете, сосед! – продолжал он. – Но я не понимаю, почему вы, собственно, так уверены.

Я не мог ему объяснить «почему» и промолчал. Между тем Дик, который сидел задумчиво нахмурясь, заговорил наконец мягко и даже с грустью:

– Как странно думать, что люди, подобные нам, жившие в этой прекрасной, счастливой стране и обладавшие, подобно нам, чувствами и привязанностями, могли поступать так отвратительно!

– Верно! – поучительным тоном заметил я. – Но то время было все-таки лучше, чем предшествовавшее ему. Разве вы не читали о Средних веках и о жестокости тогдашних законов? В те времена люди, казалось, находили удовольствие в том, чтобы мучить своих собратьев. По правде сказать, они больше поклонялись палачу и тюремщику, чем богу.

– Да, – сказал Дик, – есть хорошие книги о той эпохе, и я некоторые из них читал. Что же касается большой перемены к лучшему в девятнадцатом веке, то ее я не вижу. В Средние века люди поступали согласно своей совести (на это справедливо указывает ваше замечание об их боге), и сами были готовы претерпеть то зло, которое причиняли другим. А что касается девятнадцатого века, то люди тогда были лицемерами, с претензией на человечность. Они мучили тех, кто был им подвластен, заточая их в тюрьмы без всякой причины или за те поступки, к которым сами тюремщики их вынуждали. О, даже мысль об этом ужасна!