Воришка Мартин. Бог-скорпион (сборник)

Он направился к пещере с питьевой водой и заполз внутрь. В отверстие наверху, у дальнего края лужи, все еще проникал слабый свет. По воде пробегала едва заметная рябь, но красные кольца были уже невидимы. Он осторожно нащупал пальцем илистое дно.

– Ничего, дождь еще будет.

И вдруг резко отпрянул. В пещере был кто-то еще. Чужой голос что-то сказал, почти одновременно с ним. Звук исходил от воды и от каменной плиты.

Сердце утихло. Способность рассуждать вернулась и он понял, в чем дело. Обычное эхо, так давно не слышанное, почти позабытое. Стало быть, здесь, в замкнутом пространстве, его голос звучит в полную силу? Помолчав, он сосредоточился и произнес:

– Дамы и господа, здесь, внутри, цельность личности не вызывает сомнений… – Резко умолк и прислушался.

– …мнений.

– Дождь будет.

– …будет.

– Как поживаете?

– …аете?

– Я выживу. Опутаю названиями все вокруг и приручу это место. Кто-то, может, и не понял бы, как это важно. Название налагает печать, заковывает в цепь. Я не подчинюсь здешним правилам, напротив, навяжу свои. Здесь мой распорядок, моя география. Все будет звучать по-моему. Пусть мои слова не звучат снаружи, буду разговаривать здесь, где звуки имеют значение, подтверждая, что я существую. Я соберу дождевую воду и сохраню ее здесь. Использую свой мозг как инструмент, и добьюсь всего, чего хочу – удобства, безопасности. Добьюсь, что меня спасут… Итак, завтрашний день объявляется днем размышлений!

Он вылез из пещеры, вскарабкался по Хай-стрит на Наблюдательный пост и остановился рядом с Гномом. Напялил на себя всю одежду, натянул мокрый шлем, водрузил на голову зюйдвестку и застегнул ремешок под подбородком. Быстро оглядел горизонт, прислушался к слабому шуму, доносящемуся из невидимого гнезда на Птичьем утесе, и снова спустился по Хай-стрит к своей спальне. Сел на стенку у входа и обмотал ноги свитером. Затем, извиваясь, втиснулся внутрь, расправляя руками плащ и бушлат, туго надул спасательный пояс и завязал спереди тесьмой. Получилась достаточно большая и мягкая подушка. Положив голову в зюйдвестке на подушку, он дюйм за дюймом втиснул в щель руки, вытянув их вдоль тела, и произнес, глядя в небо:

– Насушу водорослей и выложу ими постель. Устроюсь, как блоха в ковре.

Он закрыл глаза.

– Так. Теперь расслабить мышцы, по очереди, одну за другой…

Сон можно внушить, как и многое другое.

– Трудно обустроиться на голой скале, столько всего нужно сделать. Ничего, зато не скучно.

Сначала мышцы ног.

– Будет о чем порассказать! Неделя на скале. Лекция по технике выживания, читает лейтенант… А почему бы не капитан-лейтенант или старший помощник? Ордена и все прочее…

«Итак, прежде всего надо помнить, что…»

Глаза вдруг широко распахнулись.

– А сам и не вспомнил! Напрочь забыл! Почти неделю не опорожнялся, с тех самых пор, как свалился с проклятого мостика. Ни разу!

Отвороты зюйдвестки прикрывали уши, и он не слышал, как странно звучит голос. Мысли продолжали вертеться вокруг работы кишечника. Перед глазами замелькали картинки: хром, фаянс и прочее. Вот он положил зубную щетку и смотрится в зеркало. Процесс еды необыкновенно важен, оттого и превращается в церемонию. Фашисты используют его для наказания, религия сделала обрядом, а для людоедов это и ритуал, и лекарство, и способ напрямую утвердить свою победу. Убил и съел. Впрочем, съесть можно и не так вульгарно. Можно пустить в ход и половой член, и кулаки, и голос – и даже подкованные ботинки. Покупать и продавать, плодиться и размножаться, наставлять рога – и всем этим поглощать, поглощать…

Кстати, о рогах. Он отвернулся от зеркала, затянул пояс халата и открыл дверь ванной. Навстречу двигался Альфред, как будто само слово «рога» заставило его материализоваться. Совсем другой Альфред – бледный, потный, дрожащий, он почти бежал. Занесенный кулак удалось перехватить. Он вывернул Альфреду руку, да так, что тот зашипел от боли.

– Привет, Альфред! – Он усмехнулся, вспомнив о всеобщем законе поедания.

– Паршивая свинья!

– А ты не суй нос куда не просят, коротышка.

– Кто там у тебя? Говори!

– Тихо, тихо, успокойся, зачем шуметь?

– Не притворяйся, что там кто-то другой! Мерзавец! Боже мой…

Они стояли у закрытой двери. По щекам крошки Альфреда текли слезы. Он потянулся к дверной ручке.

– Крис, скажи, кто она. Я должен знать, ради бога!

– Не переигрывай!

– А ты не делай вид, что там не Сибилла! Подонок, грязный вор!

– Хочешь взглянуть?

Икнув, Альфред попытался выдернуть руку.

– Значит… не она? Кто-то другой? Ты не врешь, Крис, честно?

– Чего не сделаешь ради старого друга. Гляди.

Дверь открывается. Сибилла, слабо вскрикнув, натягивает простыню до ушей, словно в постельной сцене из фарса… а впрочем, так оно и есть.

– Честное слово, Альфред, дружище, можно подумать, ты на ней уже женат…

Но процесс поедания как-то связан с китайской шкатулкой. Что еще за шкатулка? Гроб? Или несколько коробочек из слоновой кости, вложенных друг в друга? Так или иначе, китайская шкатулка что-то тут значила…

Он лежал, словно изваяние, раскрыв рот и удивленно таращась в небо. Отчаянная борьба и слюнявые всхлипы жалкого человечка все еще вызывали ответную реакцию набравшегося сил тела, зажатого в каменной щели.

Прочистив горло, он произнес:

– Где я, черт возьми, где я нахожусь? И где я был?

Он с трудом перевернулся и прижался щекой к спасательному поясу.

– Не могу уснуть.

Тем не менее сон необходим. Его недостаток сводит с ума. Он заговорил вслух, и спасательный пояс вздрогнул под челюстью.

– Значит, я спал и видел сон про Альфреда и Сибиллу. Надо опять заснуть.

Он умолк и задумался о сне, но мысли все время ускользали.

Надо думать о женщинах – или о еде. Подумай, как поедал женщин и мужчин, как с хрустом проглотил Альфреда, и ту девушку, и того паренька, продукт тупого и неудачного эксперимента. Лежи бревном и думай о прогрызенном до сих пор жизненном тоннеле, который так неловко прервался – на этой скале.