Западные земли

Реклама на экране: Детские ботиночки далеко шагают… (Легенда агента, его фальшивая личность, на профессиональном жаргоне именуются «ботинками».)

Над холмами

И вдаль.

– Ганс!

– Вильгельм!

– Что ты делаешь здесь в этой форме? Ты что, с ума сошел?

– Но, Вильгельм, мы же солдаты, а не полицейские! С нами следует обращаться как с военнопленными, в соответствии с Женевской конвенцией!

– Ты не пробовал объяснить это иванам на их родном языке?

Вильгельм показывает пальцем на проходящего мимо беженца в лохмотьях. Ганс стреляет беженцу в затылок.

– Его следовало убить хотя бы за то, что он так воняет! – ворчит Ганс, натягивая стариковские лохмотья. – У этого засранца даже не было при себе никаких бумаг. А его гнусные вши наверняка заразят меня сыпным тифом!

– Есть вещи гораздо хуже тифа, Ганс… Мы должны срочно отыскать американцев. На запад, юноша, на запад, подальше от иванов.

– Слов нет сказать, как мы рады вас видеть, парни!

– Где же это вы так долго пропадали?

Берлин кишит агентами полиции, разыскивающими военных преступников. Ким, под именем Карла Петерсона, устраивается на конторскую работу в американскую военную полицию, и ему удается сфотографировать список разыскиваемых эсэсовцев. Он зарабатывает несколько тысяч долларов на спекуляции кофе, шоколадом, мясными консервами, сигаретами, антиквариатом, живописью, Р38 и нацистскими кинжалами, которые он продает американским и английским офицерам.

Ким выглядит совершенно непохожим на типичного спекулянта с черного рынка. Да вы только на них поглядите – гибкие, напомаженные, с маникюром на грязных пальцах, узкоплечие, широкобедрые, одетые в дорогие тряпки и грязное нижнее белье.

Ким обращает внимание на технического сержанта с холодными глазами.

– Сможешь сплавить вот это? – и Ким показывает ему несколько ампул с морфином. – У меня таких много.

Сержант кивает.

Скоро таким образом ему удается скопить десять тысяч долларов. Пора двигать в сторону Танжера.

Город кипит, спазмы алчности и денежной лихорадки сотрясают его словно сейсмические толчки. Найти комнату в Танжере практически невозможно, но он умудряется все же в обмен на маленький этюд Ренуара снять жилье на Calle Cook в обветшавшей вилле с алебастровой лепниной, принадлежащей бывшей мадам из Сайгона. Он публикует объявление, из которого следует, что у него есть желание вложить деньги в какую-нибудь операцию, и его тут же начинают осаждать дельцы с выгодными предложениями: открыть еще один бар, еще один магазин готового платья, еще одну антикварную лавку, заняться контрабандой на паях.

Учитывая изобилие арабских мальчишек, Ким решает слегка подлечиться, а затем предаться разврату. Он ложится в клинику в Маршане, которую содержат врач-француз с женою. Доктор, энергичный и грубоватый тип с черными усиками – up vrai bohomme[12 - Настоящий весельчак (франц.).].

Жена почти незаметна на его фоне, она пребывает в постоянных муках небеспричинной ревности. Вскоре она уже рыдает на плече у Кима, рассказывая ему о похождениях своего мужа. Три недели – и Ким выходит из ломки.

– Soissage[13 - Здесь: будь умницей! (Франц.)], – говорит Киму доктор, сдавливая его ладонь в своей лапище.

А теперь пора воспользоваться списком. В Танжере проживают пять эсэсовцев из числа разыскиваемых союзниками военных преступников. Многие из упомянутых в списке выдают себя за еврейских беженцев.

Ага, вот вы где, доктор Веллингштайн! Бывший врач концлагеря. Вы у меня в списочке значитесь!

Доктор Веллингштайн сдержан и холоден.

– Итак, чем могу вам служить? – Он почему-то предпочитает говорить по-английски. Ким заранее известил его, что хочет встретиться с ним вовсе не в связи с медициной.

Веллингштайн принимает Кима в маленькой гостиной, обставленной стульями, кушеткой с голубой атласной обивкой, застекленным книжным шкафом. Вся мебель выглядит такой же мертвой и нежилой, как и сам доктор – высокий худощавый человек, в лице есть нечто мертвое, холодное, промозглое. Ким наливает, себе шнапса из графина, стоящего на кофейном столике. Рядом с графином аккуратно разложены номера Realties и Der Spiegel. Ким прогуливается по гостиной, разглядывая картины.

– Гм, Клее… Моне…

– Копии, разумеется.

– Отменные копии, на мой взгляд!

– Что вам нужно?

О, я бы с удовольствием купил у вас некоторые из этих, эээ, копий. Я в Танжере недавно. Дома у меня как-то пустовато, понимаете. А вот это, – и Ким показывает на маленького Клее, – оживило бы мою нору.

– У меня не магазин. Я ничего не продаю. Извините, но у меня больше нет времени.

Ким встает со стула.

– Разумеется, доктор Анрюге. Лицо доктора каменеет.

– Вероятно, вы меня с кем-то путаете.

– Возможно, но достаточно одного звонка в Комиссию по военным преступлениям, или как она там называется, чтобы развеять это недоразумение.

Ким берет со столика свою шляпу.

– Подождите! Кто вы такой?

– Простой солдат Третьего Рейха… попавший под дурное влияние, как и весь немецкий народ… Waffen SS.

Доктор переходит на немецкий.

– Садитесь, нам надо поговорить. Позвольте предложить вам шнапс получше.

После sehr getnutlich[14 - Очень душевная (нем.).] беседы с Кимом доктор складывает кончики пальцев вместе и говорит:

– Полагаю, что смогу порекомендовать вас на одну крайне выгодную работу. Знаете, швейцарцы не в восторге от сложившейся здесь, в Танжере, ситуации… тайные банковские операции… вторая Швейцария… им это не нравится. Я мог бы познакомить вас с одним здешним персонажем… швейцарцем.

Доктор звонит по телефону.

– Он будет ждать вас в баре «Парад» сегодня вечером в семь часов. Это человек с тростью.

Ким встает и собирается уходить.

– Можете надеяться на мое молчание, доктор. Понимаете, работа – это гораздо интереснее, чем просто деньги… Да, и кстати, я бы посоветовал вам отдать ваши репродукции на хранение в банк.

Бар «Парад» представляет собой длинный коридор с ювелирными лавками и окошечками скупщиков золота по сторонам, оканчивающийся дверью из сплошного листа толстого черного стекла. Внутри бара царит мрак, атмосфера тревоги и какой-то временности. Впечатление такое, словно постукивает часовой механизм, отмеряющий мгновения до катастрофы. За стойкой стоит бармен средних лет, внешностью смахивающий на набожного пожилого уголовника.