Почему Боуи важен

Формально он действительно был парнем из Брикстона и родился на этой улице в доме № 40. Однако его семья переехала, когда ему едва исполнилось шесть, и с января 1953 года он жил в лондонском пригороде Бромли, в том числе десять полных лет – в доме на Плэйстоу-гроув. Брикстон и южный Лондон звучит круче, чем Бромли и графство Кент, и Боуи, безусловно, понимал это, когда порой хвастался тем, что участвовал в «уличных драках», сделавших его «мужиком», и рос «среди чернокожих». В начале 1950-х годов Брикстон оказался на стыке прошлого и будущего: разрушенные бомбежкой здания и продовольственные карточки еще напоминали о недавней войне, но потихоньку проявлялись приметы современного мультикультурного Лондона. Один из местных жителей вспоминает яркую цветную одежду, экзотические карибские овощи и даже фокусников и шпагоглотателей на местном рынке, а Боуи утверждал, что улицы вокруг Стэнсфилд-роуд «похожи на Гарлем». В свою очередь, Бромли, помимо того, что здесь родился Герберт Уэллс, ассоциируется преимущественно с безликим предместьем. Биограф Боуи Кристофер Стэнфорд называет его «унылым и бесцветным спальным пригородом», а сам Боуи в интервью 1993 года язвительно вспоминает о его монотонности, конформизме и «убожестве». На протяжении большей части жизни он предпочитал вычеркивать Бромли из своей официальной биографии.

Но задумайтесь о своем детстве: где вы родились и где на самом деле выросли? Я родился в Ковентри[11 - Город в графстве Уэст-Мидлендс, в 154 км к северо-востоку от Лондона.] и провел там первые годы в дешевой муниципальной квартире, но, когда мне исполнилось три, родители решили переехать в юго-восточный Лондон, где мы принялись менять одно съемное жилье на другое. Я с трудом вспоминаю эти квартиры, глядя на фотографии тех лет, не будучи уверен, что в памяти всплывает реальное место, а не вымышленный образ; Ковентри же я не помню вообще. Конечно, я родился именно там, но мои по-настоящему родные места, те, что действительно повлияли на меня с трех до одиннадцати лет, – это окрестности улицы Кинвичи-гарденс в лондонском пригороде Чарлтоне, а затем, в подростковом возрасте, – улицы Вудхилла в соседнем Вулидже.

Сформировали ли первые шесть лет жизни Дэвида Джонса в Брикстоне его личность? В каком-то смысле да. «Я уехал из Брикстона довольно рано, но этого хватило, чтобы он на меня повлиял, – говорил он впоследствии. – В моей памяти отложились очень четкие образы». Говорят, он побывал на Стэнсфилд-роуд в 1991 году по дороге на очередной концерт, попросив водителя гастрольного автобуса остановиться у его старого дома, а потом приезжал в последнее паломничество с дочерью в 2014-м. Однако влияние Брикстона, без сомнения, меркло по сравнению с воздействием, которое оказал на становление личности Дэвида период с семи до 17 лет, когда он жил в доме № 4 по Плэйстоу-гроув, рядом с железнодорожной станцией Сандридж Парк в Бромли. Здесь по-прежнему нет ни статуи, ни памятной таблички, ни граффити – лишь время от времени у его дома, где теперь живет кто-то другой, появляются цветы. И это несмотря на то, что он вспомнил об этом месте в песне «Buddha of Suburbia», строчки которой – подарок для любого биографа: «Живу во лжи у железной дороги, отбрасываю волосы с глаз. Элвис – англичанин и взбирается на холмы <…> не могу отличить бред от лжи»[12 - «Living in lies by the railway line, pushing the hair from my eyes. Elvis is English and climbs the hills <…> can’t tell the bullshit from the lies».]. «Я знал его как Дэйва из Бромли, – годы спустя подтвердит друг детства Боуи Пол Ривз. – Ведь мы оба оттуда».

Когда в 2015 и 2016 году я попробовал погрузиться в жизнь и карьеру Боуи, то последовал по пути, который он проложил по миру, – из Нью-Йорка в Берлин и Швейцарию и обратно в Нью-Йорк. Кроме этого, я посещал места в Лондоне, где он был завсегдатаем, читал его воспоминания о кафе La Gioconda в доме № 9 по Дэнмарк-стрит, сидя на том же месте – теперь там мясной ресторан Flat Iron. Но, гуляя по его родным улицам в Бромли – Кэнон-роуд, Кларенс-роуд и Плэйстоу-гроув, – я не обращал на них особого внимания. Сейчас я понимаю, что на то была подсознательная причина.

Мое родовое гнездо, неподалеку от Кинвичи-гарденс и Вудхилла, находится примерно в десяти километрах от дома Боуи в Бромли, то есть наши районы расположены достаточно близко друг от друга, чтобы мы оба хорошо изучили их, пока росли. Он приезжал в Вулидж как минимум однажды, на концерт Литл Ричарда в кинотеатре Granada. Наши пути, хотя и в разное время, пересекались в районах Блэкхит и Луишем, равноудаленных от домов, где мы жили в детстве. Мы ходили в гости в шикарные дома в Блэкхите и ездили за покупками в большие магазины Луишема. Конечно, между нами есть существенная разница, и я льщу себе, воображая, что нас многое связывает. Боуи сел в автобус, чтобы доехать до Луишема и купить там ботинки и рубашки, но через две остановки выпрыгнул из него с уже готовой песней «Life on Mars?» в голове. Так что моя жизнь в Вулидже заметно отличалась от жизни Дэвида Боуи в Бромли. И все же здесь можно разглядеть любопытную культурную преемственность, несмотря на нашу разницу в возрасте. Так, сами городки похожи друг на друга: универмаги Littlewoods с обязательной школьной формой и пончиками с вареньем; ножи, вилки и диспенсеры для кетчупа в форме помидора в очень английских по духу бургерных сети Wimpy’s; вычурно украшенные в стиле ар-деко новые кинотеатры Odeon на окраинах. Поскольку Бромли казался мне хорошо знакомым еще с детства, я не очень подробно его исследовал, и именно поэтому в мае 2018 года мне пришлось снова обратить на него внимание. Я отправился в Бромли, чтобы пожить там жизнью Дэвида Боуи. Там я ел, пил, спал и ходил по магазинам, повторяя маршруты его юности.

На мой взгляд, в процессе исследования (и, шире, в процессе критического осмысления), важно не столько искать и находить информацию, сколько устанавливать связи, то есть прочерчивать линии, соединять точки и порой совершать неожиданные скачки во времени и пространстве. Если представить пути моего исследования наглядно, они образуют сеть, матрицу, своего рода карту ассоциаций, которая расширяется, эволюционирует и усложняется.

Я начал с карты, точнее, с двух карт: карты Гоуда[13 - Чарльз Эдвард Гоуд (1848–1910) – английский картограф, составивший во второй половине XIX – начале XX вв. самые подробные карты городов Великобритании и Канады по заказу пожарных служб; карты Гоуда с актуальными изменениями издавались до 1970 года.] – гигантского, начерченного вручную плана Бромли 1960-х годов, который я расстелил на столе в зале исторических документов местной библиотеки, и более скромной по размеру цифровой карты в приложении Google Maps в моем смартфоне, которую я просматривал для сравнения. Одно и то же место, но в разное время.

Маленьких бутиков и забавных частных лавочек, которые могли быть частью культурного ландшафта Дэвида Джонса, – таких как булочная Tip Top Bakery, магазин тканей Sherry’s Fabrics, Terry’s Stores, ресторан Dolly’s Trolley, – в современном Бромли почти не осталось, но маникюрный салон Tips and Toes и закусочная Buddy’s Cafе работают по сей день. Некоторые из открывшихся позднее магазинов и заведений стали лишь бледной имитацией прошлого. Стилизованный под старину кондитерский магазин Mr Simm’s Olde Sweet Shop на самом деле работает по франшизе только с 2004 года, а бар Greater than Gatsby, обещающий погрузить вас в атмосферу 1920-х, строго предупреждает посетителей: «Ребята, никаких шапок и капюшонов, вам же не двенадцать лет».

В здании универмага Medhurst’s, где Боуи покупал американский винил и слушал пластинки в акустических кабинах на цокольном этаже, теперь магазин Primark. На месте Wimpy’s, где, потакая своему пристрастию к американской культуре, он ел бургеры со школьным приятелем Джеффом Маккормаком, сейчас кафе Diner’s Inn. Расположенное рядом кафе Lyons» Corner House, где подростки собирались поболтать за чашкой кофе, тоже исчезло, уступив место магазину товаров для мам и малышей Mothercare, а вот магазин музыкальных инструментов Reid’s с саксофонами на витринах по-прежнему работает.

Я сидел в Stonehenge Cafе, напротив Primark, смотрел на рыночную площадь и Хай-стрит и видел две картинки одновременно. Мне было несложно представить входящего в Medhurst’s подростка Дэвида: вот он проходит туда, где теперь висят футболки с принтом Аладдина Сэйна, чтобы встретиться со своей подружкой Джейн Грин, работавшей в отделе пластинок, и незаметно для окружающих поцеловать ее под музыку Эдди Кокрана и Рэя Чарльза. «Не могу не думать о себе»[14 - «Can’t Help Thinking About Me» – название и строка из песни 1966 года.], – поет Боуи в одном из синглов 1960-х. А я не мог не думать о нем. Одна из его песен, вышедшая в свет уже посмертно, 8 января 2017 года, называется «No Plan» («Никакого плана»). Его последние композиции особенно напоминают загадки, послания, адресованные последователям. А какой план был у него в 1960-х? Была ли у него конечная цель? Пробивал ли он себе дорогу к славе или просто наслаждался окружающим миром, своим образом жизни, музыкой и девчонками подобно многим другим подросткам, которые любили пластинки и писали песни?

Увеличивая масштаб цифровой карты от Хай-стрит, мы начинаем представлять себе общий план Бромли времен Боуи. Большинство важнейших объектов, относящихся к раннему периоду его жизни, находятся в пешей доступности друг от друга. Я убедился в этом сам, сделав прогулки частью исследования. Лишь технический колледж Bromley Tech, где учился Боуи, расположен не близко: он ездил туда на 410-м автобусе. Теперь он называется Ravens Wood School, и я посетил его, когда писал последнюю главу этой книги.

Плэйстоу-гроув находится менее чем в двух километрах к северу от центра Бромли. Я повернул направо от паба Hop and Rye и двинулся по Колледж-лейн, минуя церковь Святой Марии, где семилетний Боуи пел в хоре со своими друзьями Джорджем Андервудом и Джеффом Маккормаком. Рядом с ней с 1920 года расположен магазинчик, торгующий едой на вынос. Интересно, ребята тоже покупали здесь фиш-энд-чипс[15 - Неофициальное национальное блюдо Великобритании – белая рыба, обжаренная в кляре, и нарезанный крупными ломтиками картофель фри.], как это сделал я? По пятницам в церкви до сих пор проходят встречи группы бойскаутов-волчат[16 - Скаутские клубы для детей младшего школьного возраста (до двенадцати лет) существуют с 1916 года, их организатором был Роберт Баден-Пауэлл, и он же предложил для них волчью символику по мотивам «Книги джунглей» Редьярда Киплинга: юные скауты как волчата (Wolf Cubs), объединенные в стаи (Packs).] «18th Bromley», в которую они входили. От ухоженной зеленой лужайки Плэйстоу-грин мне понадобилось еще пятнадцать минут, чтобы тихими улочками дойти до начальной школы Burnt Ash, которую окончил Дэвид.

Если пройти еще одну милю от Плэйстоу-гроув по Лондон-лейн, мы увидим отель Bromley Court Hotel, где находится клуб Bromel Club. В 1966 году 19-летний Боуи выступал здесь с группой The Lower Third, что было весьма престижно, ведь на этой сцене играли The Yardbirds, The Kinks и Джими Хендрикс. Снаружи здание почти не изменилось, но джаз-клуб превратился сначала в танцевальный зал, а затем и в ресторан Garden с великолепными изогнутыми сводами и элегантными колоннами. Вестибюль отеля украшают фотографии юного Боуи с прической в стиле мод[17 - Британская молодежная субкультура, зародившаяся в 1950-е.] и вставленный в рамку сингл с его ранними песнями, которые он записывал с группами The Lower Third и The Manish Boys.

Сидя в ресторане, я изучал еще одну схему – список имен и адресов из старого справочника Kelly’s Directory. Из него я почерпнул точные сведения о том, кто жил на улице Боуи и в ее окрестностях в определенные годы. Даже сокращения несли на себе отпечаток притягательно старомодной, еще довоенной традиции. Имена всех Джорджей были сокращены до «Джо.» (Geo.), а Уильямов – до «Ум.» (Wm.). Здесь были Герберты, Катберты, Сирилы и Артуры, а также миссис Остин, мисс Осборн и мисс Гиббс.

Я побеседовал с обитателями Плэйстоу-гроув, заставшими здесь Боуи. Некоторые из них помнили его самого или же истории о нем со слов представителей предыдущих поколений. Одна дама рассказала, что ее няня постоянно встречала Дэвида и его мать в овощной лавке мистера Булла. «Когда он был маленьким, она всегда повязывала ему волосы пестрыми лентами, потому что хотела девочку. Неудивительно, что он вырос таким странным!» Жители Бромли постарше вспомнили магазины, работавшие в те времена за углом от дома Джонсов, уважительно называя всех их владельцев по фамилиям. У мистера и миссис Булл была собака по имени Карри. Ларек Kiosk, торговавший сладостями на железнодорожной станции Сандридж Парк, принадлежал мисс Вайолет Худ, рядом находились мастерская электриков по фамилии Коутс, ремонт обуви Артура Эша, газетный киоск Бэйли, мясная лавка, которую держали два брата, и парикмахерский салон, носивший имена своих владельцев – сначала Берил, а потом Пола.

Главная городская магистраль Плэйстоу-лейн слегка поднимается перед поворотом на родную улицу Боуи. Знак у дороги сообщает, что этот район называется Сандридж Виллидж. Солнечным весенним вечером он кажется местом, идеально подходящим для жизни ребенка. За весь период между 1955 годом, когда Дэвиду Джонсу было восемь лет, и 1967 годом, когда ему исполнилось двадцать, соседи его семьи не менялись. Слева, в доме № 2, жила мисс Флоренс Уэст, справа – мистер Гарри Холл. В доме № 8 проживал мистер Джордж Роу, а в доме № 10 – мистер и миссис Поллард. Никто из них за двенадцать лет ни разу не переезжал. В этом локальном масштабе атмосфера жизни Боуи на Плэйстоу-гроув представляется очень однообразной, чуть ли не коматозной.

Проходя по короткой тихой улице от главной городской магистрали до дома Боуи – «Доброе утро, мисс Уэст, здравствуйте, мистер Холл», – легко представить себе, какая скука может охватить здешнего честолюбивого и творчески одаренного подростка с богатым воображением. Из своей спальни в задней части дома он мог слышать и поезда, отправляющиеся в Лондон со станции Сандридж Парк, и музыку из паба Crown Hotel, и гвалт его подвыпивших посетителей. Я поговорил с нынешней обитательницей его комнаты, переехавшей в этот дом после отъезда семьи Джонсов. Она рассказала, что теперь шум поездов не слышен благодаря новым стеклопакетам. Времена меняются. Паб превратился в элитный ресторан индийской кухни Cinnamon Culture. Я посидел за столиком в саду ресторана. Отсюда можно увидеть окно на задней стене дома – окно спальни Дэвида, и снова представить себе его, глядящего на фонари, поезда, парочки и компании, слушающего музыку, которая доносится из паба и смешивается с американскими музыкальными передачами из его радиоприемника, и мечтающего сбежать отсюда.

Разумеется, это только мои фантазии. Мы можем установить определенные факты, но затем сами решаем, чем заполнить лакуны. Без автобиографии, которую Боуи долго обещал написать, но так этого и не сделал, мы можем опираться лишь на доступные нам документальные свидетельства, например карты и справочники, и давние воспоминания его друзей, родных и знакомых. Впрочем, судя по шуткам, провокациям и откровенному вранью, которыми изобилуют многие интервью Боуи, с чего мы взяли, что его мемуары заслуживали бы доверия?

Любая биография Боуи, даже самая авторитетная, – это «созвездие», созданное путем соединения рассеянных «звезд» в убедительную картину. Это особый маршрут, проложенный по точкам на карте и оставляющий некоторые пути неисследованными. Это набор представлений и свидетельств из матрицы Боуи – хитросплетения известных нам фактов его публичной и частной жизни, – в которой одни детали высвечиваются, а другие остаются без внимания. Природа исследовательского и писательского труда такова, что в нем важен не только поиск информации, но и то, как мы сводим ее воедино, выбираем, что следует использовать, а чем пренебречь. История Боуи, как и любая другая, формируется путем отбора фактов, их толкования, предположений и догадок, а также отказа от использования некоторых сведений. Она и должна быть такой, поскольку если бы биографы лишь собирали и транслировали всю доступную информацию о жизни Боуи, это уничтожило бы смысл самого повествования и самого героя – проще говоря, это не имело бы смысла.

К примеру, в 1967 году Боуи сообщил журналисту британского музыкального журнала New Musical Express (NME), что в возрасте восьми лет он переехал с семьей не в Бромли, а в Йоркшир. Он заявил, что жил со своим дядей в старинном фермерском доме, «в окружении широких полей и пастбищ для овец и коров», а рядом была пещера, где в XVII веке католические священники скрывались от протестантов. Интервьюер услужливо поддакнул, мол, какое «романтичное место для жизни ребенка». В этом утверждении, кажущемся чистой выдумкой, есть зерно правды: в книге «Со дня на день: лондонские годы» («Any Day Now: The London Years»), построенной на документально подтвержденных фактах, автор Кевин Кэнн указывает, что Дэвид навещал своего дядю Джимми в Йоркшире на каникулах в 1952 году, а позже преподнес эти поездки как длительное пребывание. И все же даже это противоречит сделанному в то же время утверждению Боуи, что до десяти или одиннадцати лет он жил в Брикстоне и ходил в школу мимо ворот местной тюрьмы. Другие биографы Боуи, Питер и Лени Гиллман, внимательно изучили школьные архивы и выяснили, что Дэвид Джонс был переведен в школу Burnt Ash Juniors в Бромли 20 июня 1955 года. Эта школа находится в одиннадцати километрах от Брикстонской тюрьмы, поэтому предположение, что десятилетний ребенок делал такой крюк, звучит не слишком правдоподобно. Исторические архивы и карты с их прозой фактов скучнее рассказов Боуи о его прошлом, однако они внушают доверие.

Можем ли мы верить воспоминаниям людей, выросших вместе с ним? Дана Гиллеспи, одна из первых подружек Боуи, красочно описывает поездку к его родителям, в «крошечный дом, типичный для рабочего класса <…> самый маленький, в котором мне только доводилось бывать». Она вспоминает, что они ели «скромные бутерброды с тунцом <…> это был очень холодный дом с неприветливой атмосферой». «В углу громко работал телевизор», «и никто ни с кем не разговаривал». Она повторила этот рассказ в документальном фильме британского режиссера Фрэнсиса Уотли 2019 года «Дэвид Боуи: Путь к славе» («David Bowie: Finding Fame»), добавив комментарий: «Атмосфера была тяжелой. Там не было души».

Школьные друзья Дэвида Джонса описывают его мать Маргарет, для близких Пегги, очень похоже – как холодную и неласковую. «Я бы не назвал их семьей, – вспоминает Дадли Чепмэн. – Это были несколько человек, которым приходилось жить под одной крышей». Джордж Андервуд соглашается: «Мать Дэвида не нравилась даже ему самому. С ней было нелегко ладить». Джефф Маккормак однажды заметил при Дэвиде, что Пегги «никогда выказывала ко мне особой симпатии», в ответ тот грустно признался: «Она и ко мне никогда не выказывала особой симпатии». Питер Фрэмптон полагает, что отношения Дэвида с его учителем, Оуэном Фрэмптоном (отцом Питера), были теплее, нежели с собственным отцом Хейвордом Стентоном Джонсом, которого близкие называли Джон: «Я не был посвящен в их отношения… Но не думаю, что они были такими уж хорошими».

Джордж Андервуд, наоборот, вспоминает Джона Джонса как «славного, по-настоящему приятного и мягкого человека». Двоюродная сестра Боуи Кристина Амадеус обращает внимание на то, что отец Дэвида «души в нем не чаял», он купил сыну пластиковый саксофон, металлическую гитару и ксилофон еще до того, как тот стал подростком, и что у Дэвида «был проигрыватель для пластинок, который был далеко не у всех детей… Отец брал его на встречи с певцами и другими артистами, участвовавшими в выступлениях Королевского варьете». Дане Гиллеспи дом Джонсов казался крошечным, а вот для Кристины он был домом представителей «нижнего среднего класса <…> его отец происходил из вполне обеспеченной семьи». Дядя Джон, как она сказала Гиллманам, «действительно хотел, чтобы его сын стал звездой». Несмотря на многочисленные документально подтвержденные дружеские связи и родственные отношения с двоюродными братьями и сестрами примерно его возраста, Боуи утверждал, что в детстве он «был одинок», а еще вспоминал: «Ребенком я любил проводить время в своей комнате, читая книги и мечтая о разном. Я часто жил в своем воображении. Мне стоило больших усилий стать светским человеком».

Что бы ни говорили о холодной атмосфере в доме Джонсов, в конце 1990-х Боуи вспоминал зимние воскресные обеды у ярко пылающего камина и голос матери, подпевающей песням из радиоприемника. «О, я обожаю это, – говорила она, подпевая гимну Мендельсона. – Услышь молитву мою!» – а потом ворчала на Джона Джонса, обвиняя его в скептическом отношении к ее музыкальным амбициям. Биограф Дэвид Бакли описывает ее как женщину, «склонную все драматизировать», лелеющую тщетную мечту «стать певицей, стать звездой», а Джона – как «от природы неконфликтного» человека. Холодная и неласковая мать, ненастоящая семья? Или теплая, даже разгоряченная домашняя атмосфера с импульсивной матерью и мягким отцом, который использовал свои связи должности главы отдела рекламы Фонда доктора Барнардо[18 - Barnardo’s – британский благотворительный фонд для поддержки детей из уязвимых семей, основанный доктором Томасом Джоном Барнардо в 1867 году.] и приличный заработок для поддержки амбиций своего сына?

Впечатления бывшего менеджера Боуи Кеннета Питта от дома № 4 по Плэйстоу-гроув, между тем, сильно отличаются от отзыва Даны Гиллеспи, а Пегги в его воспоминаниях предстает любящей матерью. «Это был обычный дом в предместье, маленький таунхаус, очень комфортабельный и уютный <…> в гостиной которого я сиживал, разговаривая о Дэвиде, а его мать говорила мне: „Ты знаешь, он всегда был самым очаровательным мальчиком в нашей округе, которого любили все соседи“».

Биограф Кристофер Сэндфорд усложняет семейный портрет. Отец Дэвида «безудержно гордился своим сыном», но при этом был «угрюмым, молчаливым и прижимистым, холодным и равнодушным человеком», постоянно заводившим романы на стороне и имевшим «множество предрассудков… множество». Пегги же, в отличие от него, была «шумной, капризной и склонной к резким перепадам настроения», но вместе с тем «замкнутой и отчужденной». Сэндфорд находит цитаты из высказываний Боуи в поддержку этих характеристик: отец «очень любил меня, но не умел это выражать. Я не помню, чтобы он хоть раз дотронулся до меня», а похвалу от матери «было очень трудно получить. Когда я доставал свои краски, она лишь говорила: „Надеюсь, ты тут не напачкаешь“».

У самой Пегги тоже была версия о происхождении талантов Боуи. В 1985 году она рассказала журналисту, что в три года он проявлял «неестественный» интерес к содержимому ее косметички. «Однажды он накрасился точь-в точь как клоун. Я запретила ему пользоваться косметикой, а он ответил: „Но ты-то пользуешься, мама“». Эта изящная история удачно перекликается с воспоминанием ее сына о том, как его ругали за баловство с красками, и с его ролями впоследствии: глэм-Боуи, дрэг-Боуи и Боуи-Пьеро. Учитывая то, кем стал Дэвид Джонс, неудивительно, что знавшие его люди, даже мать, склонны рассказывать истории, вписывающиеся в законченную картину, а биографы, в свою очередь, пишут на их фундаменте книги. Наше представление о детстве Дэвида Джонса – это смесь документальных свидетельств, вымыслов и полуправды, основанной на знании о том, что случилось с ним позднее. Взрослый Боуи переписывал прошлое молодого Джонса, порой буквально, и те, кто его знал, чаще всего следуют его примеру.