Ярость

Теперь он говорил низким неотразимым голосом, который разливался по венам Тары, словно наркотик, и жестокие картины погасли, она заглянула через них в рай, земной рай, который они могут создать вместе.

– Я готова, – сказала она, и на этот раз в ее голосе не слышалось и следа колебаний.

Оставался час до того, как Маркус должен был отвезти ее в аэропорт, чтобы посадить на самолет «виконт» на обратный рейс в Кейптаун. Они с Мозесом сели за его стол на веранде, только вдвоем, и Мозес подробно объяснил ей, что необходимо сделать.

– Umkhonto we Sizwe, – сказал он ей. – «Народное копье».

Это название замерцало и зазвенело в ее мозгу, как полированная сталь.

– Прежде всего ты должна отказаться от всей открытой либеральной деятельности. Ты должна уйти из клиники…

– Моя клиника! – воскликнула Тара. – О Мозес, а как же мои бедные малыши, что им делать…

Она умолкла, увидев выражение его лица.

– Ты заботишься о физических нуждах сотни людей, – сказал он. – А меня заботит благополучие двадцати миллионов. Скажи мне, что важнее?

– Ты прав, – прошептала Тара. – Прости.

– Ты воспользуешься предлогом кампании неповиновения, чтобы заявить о своем разочаровании в освободительном движении и сообщить, что уходишь из «Черных шарфов».

– О боже, что скажет Молли?

– Молли знает, – заверил ее Гама. – Молли знает, почему ты это делаешь. Она тебе поможет во всем. Конечно, особый отдел полиции будет еще какое-то время держать тебя под наблюдением, но, когда ты перестанешь давать им повод, они потеряют интерес к тебе.

Тара кивнула:

– Понимаю.

– Ты должна больше интересоваться политической деятельностью своего мужа, общаться с его парламентскими коллегами. Твой отец – заместитель лидера оппозиции, имеющий доступ к министрам. Ты должна стать нашими глазами и ушами.

– Да, это я могу.

– Позже для тебя будут и другие задачи. Многие из них трудные, а некоторые даже опасные. Готова ли ты рискнуть жизнью ради борьбы, Тара?

– Ради тебя, Мозес Гама, я готова и на большее. Я бы охотно отдала за тебя жизнь, – ответила она.

Увидев, что она говорит серьезно, он кивнул с глубоким удовлетворением.

– Мы будем встречаться, когда сможем, – пообещал ей он. – Когда это будет безопасно. – Затем он издал клич, который должен был стать призывом к кампании неповиновения: – Mayibuye! Afrika!

И Тара ответила:

– Mayibuye! Afrika! Африка, пусть будет так!

«Я прелюбодейка, – думала Тара каждое утро за завтраком в течение всех недель, что прошли после ее возвращения из Йоханнесбурга. – Я прелюбодейка».

Ей казалось, что это должно быть видно, как клеймо на лбу, напоказ всему миру. Но Шаса весело приветствовал ее по возвращении, извинился, что прислал за ней в аэропорт шофера, а не приехал сам, и спросил, понравилась ли ей недозволенная интрижка с австралопитеком.

– Я подумал, что ты могла бы выбрать кого-нибудь помоложе. Я имею в виду, миллион лет – это довольно старые персоны, а?

Их взаимоотношения продолжились как ни в чем не бывало.

Дети, за исключением Майкла, казалось бы, совсем по ней не скучали. Сантэн в отсутствие Тары управляла хозяйством, как обычно, железной рукой в перчатке со сладким ароматом, и дети, поприветствовав Тару почтительными, но небрежными поцелуями, только и говорили о том, что сделала или сказала бабуля, и Тара с болью осознала, что забыла привезти им подарки.

Только Майкл вел себя иначе. Первые несколько дней он вообще не спускал с нее глаз, везде таскался за ней по пятам, даже настоял на том, чтобы провести с ней в клинике свой драгоценный субботний день, тогда как его братья отправились с Шасой на регби в Ньюленд, чтобы посмотреть, как «Западная провинция» играет с командой «Только черные» из Новой Зеландии.

Компания Майкла немного помогала смягчить боль первых приготовлений к закрытию клиники. Таре пришлось попросить трех ее чернокожих медсестер начать искать другую работу.

– Конечно, вы будете получать жалованье, пока не трудоустроитесь, и я помогу вам всем, чем смогу…

Но она страдала, видя в их глазах упрек.

Теперь, почти месяц спустя, воскресным утром она сидела в Вельтевредене за накрытым к завтраку столом в пестрой тени под виноградными лозами, вьющимися по решетке террасы, а слуги в накрахмаленной белой форме суетились вокруг них. Шаса читал вслух отрывки из статей «Санди таймс», хотя никто его не слушал; Шон и Гаррик язвительно спорили, выясняя, кто лучший в мире полузащитник, а Изабелла всячески шумела, требуя внимания папочки. Майкл подробно рассказывал Таре о сюжете книги, которую сейчас читал, а она чувствовала себя самозванкой, актрисой, играющей роль, к которой совершенно не подготовилась.

Шаса наконец скомкал газету и уронил на пол, откликнувшись на просьбу Изабеллы: «Посади меня на колени, папочка!» – и, не обращая внимания на ритуальные протесты Тары, заявил:

– Итак, все! Необходимо обсудить серьезный вопрос: что мы собираемся делать в это воскресенье.

В результате едва не возник бунт, фон которому создавала Изабелла, пронзительно выкрикивавшая: «Пикник! Пикник!» Наконец решение было принято в пользу пикника, после того как Шаса отдал свой голос в поддержку дочери.

Тара попыталась уклониться, но Майкл был так близок к слезам, что она уступила, и они все вместе поехали верхом, а слуги и корзины с угощением следовали за ними в маленькой двухколесной коляске. Конечно, они могли поехать и на машине, но верховая езда составляла половину удовольствия.

Шаса давно уже выложил кирпичом пруд под небольшим водопадом, превратив его в естественный бассейн для плавания, а на берегу соорудил летний домик под тростниковой крышей. Главной забавой здесь стал длинный пологий спуск к бассейну по красной резиновой трубе вдоль отполированной водопадом скалы, из которой предстояло упасть прямо в зеленую заводь внизу. Это было никогда не надоедавшее развлечение, и детям хватило его на все утро.

Шаса и Тара, в купальных костюмах, устроились на поросшем травой берегу, греясь в жарких солнечных лучах. Они часто приходили сюда в первые дни их брака, задолго до того, как заводь превратили в бассейн и построили летний домик. Вообще-то, Тара была уверена, что далеко не один из их детей был зачат именно на этом травянистом берегу. Некое теплое чувство до сих пор сохранилось с тех дней. Шаса открыл бутылку рислинга, и они оба почувствовали себя куда более раскованными и дружелюбно настроенными друг к другу, чем за все последние годы.

Шаса воспользовался шансом; достав бутылку из ведерка со льдом и наполнив бокал Тары, он заговорил:

– Дорогая, мне нужно кое-что тебе сказать, кое-что важное для нас обоих и способное существенно изменить нашу жизнь.

«Он нашел другую женщину», – подумала Тара, отчасти со страхом, отчасти с облегчением, так что сначала даже не поняла, о чем именно он говорит. А потом чудовищность сказанного обрушилась на нее. Шаса намеревался присоединиться к врагу, он хотел перейти к бурам. Он связывал свою судьбу с бандой наиболее злобных людей, которых когда-либо порождала Африка. Тех главных архитекторов, что создали нищету, страдания и угнетение.

– Я уверен, что мне представляется возможность использовать мои таланты и финансовый дар на благо этой страны и ее народа, – говорил Шаса.

Тара вертела в пальцах ножку бокала и смотрела в светлую золотистую жидкость, не осмеливаясь поднять глаза и посмотреть на него из страха, что по ее взгляду муж поймет ее мысли.

– Я рассмотрел это предложение со всех сторон и обсудил с матушкой. Полагаю, у меня есть долг перед страной, перед семьей и перед самим собой. Я уверен, что должен это сделать, Тара.

Ужасно было чувствовать, как последние чахлые плоды ее любви к нему высыхают и опадают, а потом внезапно Тара ощутила себя свободной и легкой, бремя исчезло, и на его месте взорвалось противоположное чувство. Оно нахлынуло на нее с такой силой, что Тара не сразу нашла для него название, но потом поняла, что это ненависть.

Тара удивлялась, что когда-либо чувствовала себя виноватой по отношению к нему, удивлялась, как вообще могла когда-то его полюбить. Его голос продолжал гудеть, Шаса объяснял, пытался оправдать непростительное, а Тара понимала, что все еще не может посмотреть на него, чтобы он не прочел все в ее глазах. Она испытывала почти неодолимое желание закричать: «Ты такой же бессердечный, эгоистичный, злобный, как все они!» – и буквально наброситься на него, выцарапать ногтями его единственный глаз, и ей понадобилась вся сила воли, чтобы сидеть спокойно и молча. Она помнила, что говорил ей Мозес, и ухватилась за его слова. Они казались единственным разумным элементом во всем этом безумии.

Шаса закончил объяснения, которые так старательно подготовил для нее, и теперь ждал ответа. Тара сидела на коврике, подобрав под себя ноги, глядя на бокал в своих руках, а Шаса смотрел на нее так, как не смотрел уже годы, и видел, что она все еще прекрасна. Ее гладкое тело покрылось легким загаром, волосы сверкали на солнце рубиновыми отсветами, а большая грудь, всегда очаровывавшая его, как будто снова переполнилась жизнью. Шаса ощутил влечение и возбудился, чего не случалось уже очень давно, и, протянув руку, легонько коснулся щеки Тары.

– Поговори со мной, – попросил он. – Скажи, что ты об этом думаешь.

Она подняла голову и посмотрела на него. На мгновение Шаса похолодел от ее взгляда, потому что он был таким же непроницаемым и безжалостным, как взгляд львицы, но потом Тара сдержанно улыбнулась и пожала плечами, и Шаса подумал, что ошибся, в ее глазах вовсе не было ненависти.