Михаил Симонов. Жизнь и труды создателя Су-27

Родом из СССР

«Любой человек начинается с папы и мамы»

– Любой человек начинается с папы и мамы, – Михаил Петрович говорит эти слова со своей обычной полуулыбкой, когда не всегда можно было понять, шутит он или говорит серьезно.

Впрочем, какие могли быть шутки, когда разговор зашел о родителях. В преддверии 70-летия Генерального авиаконструктора М.П. Симонова, которое случилось в 1999 году, Общество авиастроителей вознамерилось издать буклет (брошюру, книгу – на что хватит времени и средств) в честь этого выдающегося создателя боевой техники. Поручили эту работу мне, в ту пору главному редактору журнала «Самолет».

Перед тем, как начать работу над брошюрой, мне пришлось прочитать немало книг и мемуаров ветеранов авиапрома, переворошить документы в отделе кадров, в архивах. Мне посчастливилось побеседовать со многими работниками ОКБ, с чиновниками из бывшего МАП, с летчиками-испытателями и летчиками из боевых полков ВВС. Эта часть работы была очень важной и своевременной, поскольку сам Михаил Петрович был в командировке, а по возвращении из нее долго не мог найти время для встречи. По опыту знаю, что он просто оттягивал начало бесед, поскольку, по его мнению (и не только его), в книге на заказ есть какая-то моральная ущербинка: приходи, я тебе с три короба напою, и ты расскажешь, какой я хороший, а я тебе за это заплачу. По крайней мере, в то время, когда Симонов формировался как специалист, как руководитель, как личность, таковы были взгляды на эту проблему. Так что, когда мы наконец встретились, Михаил Петрович резко возразил против книги: «После смерти, если останусь в памяти, а сейчас небольшой буклет, в котором вспомним машины, которые я делал».

Разные собеседники попадались мне на моем журналистском пути – косноязычные и неостановимые, велеречивые и застенчивые, самовлюбленные и комплексующие по поводу своей малозначимости. Лучшими среди всех я считал и считаю людей, досконально знающих свое дело, даже больше – живущих Делом, – им всегда есть что сказать, и тут всегда интересно, если даже человек и заикается.

Симонов знал свое дело и умел о нем рассказывать. Рассказывать легко, с юмором и с этой хитрой полуулыбкой, когда не вполне понятно, шутит он или говорит серьезно:

– Я же вам сказал, что любой человек начинается с матери и отца. Я имею в виду вовсе не физиологию, а его воспитание, ту атмосферу, которую они создают, которая пронизывает ребенка ежечасно, ежеминутно, ежесекундно в родительском доме. У меня были замечательные родители…

* * *

Михаил Симонов родился в городе Ростове-на-Дону 19 октября 1929 года. Петр Васильевич Симонов и его жена Вера Михайловна (в девичестве Погребнова) принадлежали к первой волне советской интеллигенции: они познакомились в знаменитом в то время Северо-Кавказском университете, где оба учились на геоботаническом факультете.

После страшных лет революции, Гражданской войны жизнь в стране постепенно налаживалась, стране нужны были грамотные кадры, и в 1933 году отцу – Петру Симонову – предложили учиться в МГУ в очной аспирантуре, и молодая семья (в ней в 1931 году появился еще один сынок – Вячеслав) отправилась в Москву. Правда, Москву ту самую семье, точнее, матери и малым ребятам, видеть приходилось редко – жили они, как говорили тогда, у черта на куличках – в подмосковном поселке Быково. Папа с утра на электричке мчался в столицу. Очень скоро выяснилось, что аспирантская стипендия главы семьи отнюдь не могла прокормить семью, и Вера Михайловна устроилась учительницей в школу при расположенном рядом туберкулезном санатории. Так что пришлось отдавать сына на попечение государства. Миша был определен в быковский детсадик.

Но хорошо, что на свете есть выходные, они-то больше всего и запомнились юному отпрыску семьи Симоновых. Неподалеку от дома был Быковский аэродром, и все семейство по выходным ходило на летное поле за цветами. Тут, конечно, можно было бы сказать, что вид взлетающих и садящихся самолетов оставил у Миши неизгладимый след и т. д., но не было этого, мал был еще наш герой, чтобы вот так безошибочно определить главный интерес своей жизни.

Иногда из Москвы в Быково, в домик на улице Вялковской, отец приезжал со своим научным руководителем Н.Н. Баранским, который стал для Петра Симонова не просто руководителем научной работы, но и добрым старшим товарищем.

Вера Михайловна несколько робела перед «известным экономо-географом, который создал собственную научную школу» и т. д., но дружбу эту она поощряла и поддерживала. На этой дружбе мы останавливаемся так подробно, поскольку в дальнейшем она сыграет свою роль в их жизни.

И все же аэродром… Накануне Дня авиации 1936 года (это, стало быть, произошло до 18 августа) воспитанников детсада привели на аэродром Быково посмотреть на репетицию воздушного парада. Вот это запомнилось. А как ездили в Тушино на сам парад – нет…

– А, может, на подсознательном уровне? – с надеждой в голосе предположил я.

– Может, – засмеялся мой собеседник и снова хитро улыбнулся. – Без этого, вроде бы, никак нельзя…

В 1937 году Петр Симонов закончил обучение в аспирантуре, и ему, как подающему надежды ученому, было предложено (даже до защиты диссертации) отправиться в Казахстан – там, в Алма-Ате, при тамошнем филиале АН СССР отрывался отдел экономической географии и нужен был начальник отдела. Ехать надо было срочно: в Южном Казахстане разворачивались работы по разведке богатейших месторождений полиметаллических руд в районе Чимкента, где уже полным ходом шло сооружение свинцово-цинкового комбината.

С фибровым чемоданчиком и заплечным геологическим мешком старший Симонов отправился на юг. Один, поскольку жена, как на грех, оказалась в больнице с заражением крови.

А вскоре на столе в маленькой комнатке в Быково появилась посылка, источающая волшебный аромат, – то были яблоки апорт, растущие только в тех сказочных краях, где отец семейства Симоновых ищет неведомые руды. И «ждет-ждет-ждет свое семейство в этом сказочном краю», как писал он в сопроводительном письме. С жильем, правда, туговато, но все образуется…

Кто в Алма-Ате не бывал, тот красоты не видал

Михаил Петрович Симонов был не из тех, кого причисляют к сентиментальным людям (а вряд ли какого главного конструктора можно заподозрить в подобном), вдруг как-то размягчился, вспоминая годы детства, проведенные в чудесном городе в предгорьях Алатау. Старинная русская казачья крепость Верный была поистине украшением Средней Азии. Широкие мощеные улицы, окаймленные струящимися арыками, по которым плывут упавшие яблоки (урюк, сливы, груши, тутовник – в зависимости от сезона).

Квартиру, как ни странно, получил не отец, ответственный работник (но он находился в постоянных командировках, и ему было недосуг заниматься бытом), а мать, устроившаяся сразу преподавателем в пединститут. А квартира была на загляденье, на бывшей Торговой улице (теперь она носила имя Гоголя), напротив деревянного с резными украшениями магазина купца Губайдуллина (теперь он назывался Центральным гастрономом), рядом с городским садом (теперь он назывался парком Федерации), в центре которого стоял деревянный, сработанный без единого железного гвоздя кафедральный собор, главный храм Семиреченского казачества. И население тоже в большинстве своем было оттуда же – из станиц Семиреченского казачьего округа. По окраинам жили уйгуры, татары, немного казахов, которых тогда чаще именовали киргизами, но абсолютное большинство населения составляли русские (и украинцы, которые в глазах остальных были теми же русскими). Восьмилетний Михаил сразу влюбился в этот маленький город, в котором доступно было все: они с братом ходили во Дворец пионеров, в спортивные кружки, но больше всего они любили бывать на работе у мамы, где было столько интересных людей, бывавших в Индии, в Туркестане, на Памире.

Но самыми интересными днями были те, когда отец возвращался из командировки. Тогда на приобретенном недавно мотоцикле Иж-8, а то и на служебной машине ЗИС вся семья отправлялась на Веригину гору (сейчас Коктюбе) или в Горельник провести день в цветущих долинах безымянных ручьев.

Школа № 14 находилась тут же, рядом, на улице 8 Марта, поблизости от едва ли не главной достопримечательности Алма-Аты – Зеленого базара. По большим переменам ребята отправлялись туда за арбузами. Пока кто-то приценялся к выбранному полосатому чуду, другие ребята выстраивались в цепочку, первый незаметно ногой откатывал крайний арбуз, и тут цепочка работала четко. Пока имевший общинные деньги школьник расплачивался за выбранный товар, крайние в цепочке уже мчались с базара, прижимая к животу добытый по выработанной схеме трофей.

Но школа запомнилась, конечно, не только этим. В школе работал замечательный авиамодельный кружок, в который, конечно же, записался и наш герой. Первый торопливо сработанный школьниками аэроплан взорвался, дав понять (по крайней мере вдохновителю строительства Мише Симонову), что быстротой, с наскоку самолет не сделаешь. А вот следующий, сделанный в пионерском лагере под руководством пионервожатого Алеши Ли, резино-моторный самолетик полетел. Это наполнило душу его создателя Миши Симонова такой гордостью, какую он чувствовал, когда много позже провожал в полет настоящие самолеты (фразу за Симоновым я в точности не записал, но за смысл ручаюсь).

Судя по воспоминаниям, читанным в последние годы, война была для большинства полной неожиданностью. А уж там, в Алма-Ате, спокойном, неторопливом, счастливом городе, начало войны выглядело такой нелепостью, что казалось, все быстро придет в норму, зарвавшийся агрессор будет разбит, и все пойдет своим чередом. Совсем недавно папа принес из Когиза (так почему-то именовались книжные магазины) коричневую книжку, на обложке которой были вытеснены силуэты самолетов. Книга называлась «Первый удар», и подзаголовок ее был «Повесть о будущей войне». Папа вечером вслух читал про то, как вероломно вторгшихся фашистов наши войска тут же отбросили и тотчас перешли в наступление. Уже будучи Генеральным конструктором, М.П. Симонов предпринял попытки разыскать эту книгу и нашел ее в запасниках Ленинки, только в читальном зале без права выноса, это была повесть Н. Шпанова «Первый удар» выпуска 1939 года.

В 1941 году все пошло не так.

А пока Алма-Ата еще утопала в цветах, но лица людей день ото дня становились мрачнее и мрачнее. Война, грохотавшая где-то неимоверно далеко – в степях Украины, в болотах Белоруссии, на окраинах русских городов, уже отчетливо была слышна и здесь. А, когда враг подошел к Москве, фронт неожиданным образом прошел и через семью Симоновых.

Жизнь взаймы

Пришло из Москвы отчаянное письмо от шефа Симонова-старшего, профессора Н.Н. Баранского: в столице бедственное положение, в домах лютый холод, немцы уже у стен. Михаил не был свидетелем разговора матери с отцом, о результатах беседы он узнал позже. Отец, Петр Васильевич, обратился к руководству филиала Академии с просьбой организовать вызов ученому, терпящему лишения в Москве. То было непростое дело: перемещение жителей столицы было жестко регламентировано, но, видимо, бумаги были оформлены как надо, и Баранскому разрешили выехать из Москвы и получить прописку в Алма-Ате. Но настоящие проблемы, выяснилось, только начались. Для того, чтобы получить продовольственные карточки (а без них выжить в военное время было невозможно), человек должен был устроиться на работу. Где мог работать «создатель советской школы районной социально-экономической географии», как не в научном учреждении? А в этом самом учреждении потребность в таком специалисте была уже закрыта: им был Петр Васильевич Симонов. И тогда молодой ученый пишет заявление об увольнении, на эту ставку оформляют гостя из Москвы, а Симонов-старший тотчас получает повестку из военкомата – вместе с должностью он потерял право на бронь.

Все случилось быстро. Даже слишком быстро. Вчерашний разведчик недр получил лейтенантские «кубари» в петлицы и был отправлен на фронт под Сталинград.

Много позже Михаил Петрович спрашивал у матери, знал ли отец последствия своего шага. Вера Михайловна твердо ответила: знал и сознательно пошел на это. Он не мог поступить иначе, «он был советский человек».

Рассказывать о гибели лейтенанта Симонова – это значит рассказывать о самых отчаянных днях, когда советские войска не давали фашистам деблокировать оказавшуюся в кольце армию Паулюса. В самом эпицентре прорыва немцев оказался лейтенант Симонов: он был едва ли не единственным специалистом в картографии, который мог самым точным образом корректировать огонь наших батарей.

Это было в районе деревни Оленьей.

Именно там через три дня после боя похоронили бойцы погибшего лейтенанта…

Вслед за похоронкой в Алма-Ату пришла весть от однополчан: они рассказали, как погиб Петр Васильевич и прислали в память о нем гимнастерку, командирский ремень, сумку и его пилотку со звездочкой. Все это Михаил посчитал присланным именно ему, старшему теперь мужчине в доме Симоновых.

А казавшаяся доселе сытой Алма-Ата стала такой отчаянно голодной провинцией – даже по карточкам не всегда удавалось получить хлеб. 800 рублей жалования Веры Михайловны не хватало на самое необходимое, она искала подработку, бралась за любое дело. Старший в доме мужчина считал, что и он должен приносить в дом деньги. Заработать тогда можно было только на разгрузке на станции вагонов с углем, с лесом. Это была очень трудная работа для 14-летнего подростка, но оплата стоила того: за ночную смену каждому выдавали по 100 килограммов саксаула – топливо было в такой же цене, как и еда. Именно там, на железнодорожной станции, в трудной обстановке формировался характер нашего героя. В свой 15 лет Михаил не был задохликом, наоборот, он был уже крепким парнем, но все равно трудно было ему в схватке со шпаной, которая вознамерилась отнять отцовский командирский ремень. Выстоял…

Михаил стал основной тягловой силой и при возделывании огорода, который выделили матери (как и всем другим рабочим и служащим) в институте. Все было бы хорошо, если бы не то обстоятельство, что участок был в районе реки Или, это на север от Алма-Аты километров сто. Это значило, что с братом они с раннего утра отправлялись на вокзал, добирались по железной дороге до ближайшего полустанка, оттуда на перекладных 30 километров до участка. А там после прополки надо было оставаться на ночь, чтобы успеть получить свою порцию воды, выделяемой мирабом (раздатчиком воды) на каждый участок в порядке очереди…

Так что, когда мы будем выяснять формулу подъемной силы, поднявшей вверх авиаконструктора Симонова, не забудем и про тот участок земли на реке Или.

Справедливости ради надо сказать, что посильную помощь семье Симонова оказывали и его бывшие коллеги, в том числе и Н.Н. Баранский. Когда они отправлялись в командировки в степь, они получали запечатанные ящики с экспедиционным запасом и один такой ящик привозили Симоновым. Это был, конечно, праздник, который длился, правда, недолго. И редко.

В двухкомнатной квартире теперь помимо Симоновых жили эвакуированная подруга матери с маленьким ребенком и дед Михаил. Постель на полу, чадящая печь, коптилка…

«Жизнь взаймы». Эту загадочную фразу произнесла осенью 1944 года мама и заплакала. Михаил ни разу не видел мать плачущей и был поражен. Он не знал, что Вере Михайловне только что сообщили ее диагноз: туберкулез…

Через много лет он прочитал книгу Э.М. Ремарка с таким названием и с таким же диагнозом…

О пользе свалок

Станционные приключения Михаила вывели его на золотую жилу, как он изволил выразиться. Под золотой жилой он имел в виду заброшенный аэродром в степи по дороге на Или и свалку военных трофеев на одном из разъездов Турксиба. Это были своего рода первые авиационные университеты будущего авиаконструктора. Собственно говоря, осоавиахимовский аэродром Байсерке (около деревни Дмитриевка) был не совсем заброшенным – просто он был не оборудован: грунтовая полоса да мачта с выцветшим полосатым конусом. Так вот, на этом аэродроме, в дальнем его конце, стоял «железный ряд» – списанные самолеты ТБ-3, ТБ-1, СБ, И-16 и другие, и Михаил с товарищами облазили все эти машины, изучая конструкцию, крутили штурвалы, залазили на плоскости и даже на кили. Поодаль, на другом берегу речки Казачки, была действующая часть аэродрома – территорию охраняли часовые, и пробраться туда было невозможно. Но с расстояния в шесть-семь метров (а именно такая ширина была у Казачки) все видно было хорошо. Там время от времени летали самолеты И-16, называемые ишаками, У-2, с легкой долей презрения именовавшиеся кукурузниками, яковлевские УТ-1 (все марки Михаил знал назубок), приезжали на эмках какие-то военные и гражданские люди, которым часовые отдавали честь. Любопытство искателей сокровищ на свалках было однажды удовлетворено по самому полному разряду: из деревянного ангара военные выкатили какую-то диковинную машину с пропеллерами, расположенными параллельно земле – на спине летательного аппарата. Потом эти пропеллеры стали раскручиваться, все быстрее и быстрее, поспевая за гулом двигателей, и машина эта вдруг поднялась в воздух, зависла над землей метрах в пяти и опустилась на маленькие колеса. Затем аппарат вновь приподнялся на ту же высоту и, чуть накренившись влево, полетел вбок, отчаянно молотя воздух двумя своими винтами. Ребята даже поднялись из-за кустов, стараясь разглядеть диковинную летательную машину, и не зря, потому что машина все больше кренилась влево и все-таки зацепила лопастями одного из винтов желтый солончак аэродрома. Тотчас все стихло, к месту аварии побежали военные наперегонки с гражданскими очкариками, а Симонов с друзьями сочли за лучшее исчезнуть, чтобы не попасть в свидетели. Несколько раз потом приезжали ребята в Бейсерке, но диковинного летательного аппарата больше не видели. Через много лет Симонов, уже работая в аппарате министерства авиационной промышленности, узнал, что в Алма-Ату было эвакуировано конструкторское бюро Ивана Петровича Братухина, которое занималось первыми советскими винтокрылыми машинами. Так что Симонову летом 1944 года довелось видеть один из полетов вертолета Братухина «Омега-1».

Реальное удовлетворение Симонов и его друзья получали от походов на свалки трофейной техники. Тут было что посмотреть и что взять. А взять требовалось многое. Дело в том, что он со своими единомышленниками начал строить планер. Да-да, не больше и не меньше!

Как всегда, в дело вмешался случай. В школе, где раньше учился Михаил, разместили госпиталь, и учеников 14-й школы распределили по разным краям города.

Михаилу Симонову выпало учиться в 42-й школе – это возле зоопарка.

– В Татарской слободке, – сказал я.