Теория праздного класса

Глава 2

Денежное соперничество

В ходе культурной эволюции возникновение праздного класса совпадает по времени с зарождением института собственности. Это должно было случиться, ведь обе указанные институции обусловлены одними и теми же экономическими причинами. На начальном этапе своего развития они суть всего-навсего разные проявления одних и тех же общих фактов общественного устройства.

Будучи элементами социальной структуры, то есть общепринятыми явлениями, праздность и собственность в равной степени представляют интерес для целей настоящего исследования. Привычное пренебрежение работой само по себе не порождает праздный класс, а механистическое потребление и пользование отнюдь не ведут напрямую к появлению институции собственности. В настоящем исследовании поэтому не рассматриваются ни зарождение праздности, ни истоки присвоения полезных предметов для индивидуального потребления. Нас занимают исключительно происхождение и природа праздного (в широком понимании слова) класса, с одной стороны, и начала индивидуальной собственности как разделяемого обществом права или справедливого притязания, с другой стороны.

Ранняя дифференциация, из которой проистекает разделение общества на праздный и работающий классы, проявлялась в различии между мужским и женским трудом на заре варварства. А наиболее ранней формой собственности было присвоение женщин телесно здоровыми мужчинами в том или ином сообществе. Этот факт можно выразить иначе, обобщенно и ближе к самому варварскому пониманию жизни: перед нами собственность на женщину со стороны мужчины.

До владения женщинами существовала, безусловно, практика присвоения каких-то полезных предметов. Это утверждение подкрепляется обычаями известных сегодня архаических сообществ, которым неведома собственность на женщин. Во всех сообществах мужчины и женщины привычным образом забирают в личное пользование разнообразные полезные предметы, однако не считается, будто эти предметы принадлежат тому человеку, который их присваивает и потребляет. Привычное присвоение и потребление мелкого имущества происходит как бы само по себе, никто не задается вопросом о собственности, то есть справедливость притязания на посторонние для того или иного индивидуума вещи не оспаривается.

Собственность на женщин зарождается на заре варварской эпохи, по всей видимости, вследствие захвата пленниц. Первоначальной причиной захвата и присвоения женщин была, как кажется, их полезность в качестве трофеев. Такое изымание у врага женщин как добычи привело к появлению собственности в форме брака, и в результате сложилась семья-домохозяйство с мужчиной во главе. Вслед за этим рабство распространилось на прочих пленников и людей низкого положения, помимо женщин, а собственность в форме брака охватила также женщин, которые не принадлежали к захваченным у врага трофеям. Тем самым плодами соперничества в условиях хищнического образа жизни явились, с одной стороны, возникновение брака по принуждению и, с другой стороны, обычай владения собственностью. Эти две институции неразличимы, по сути, в начальной стадии своего развития; обе возникают из стремления преуспевающих мужчин доказать свою доблесть какими-либо долговременными свидетельствами. Кроме того, обе институции отражают стремление к господству, свойственное всем хищническим сообществам. От владения женщинами понятие о собственности постепенно расширяется, охватывая и результаты женского труда, из чего вырастает владение вещами наряду с владением людьми.

Так утверждается признаваемая обществом система личной принадлежности имущества. Пускай на поздних стадиях общественного развития полезность предметов для потребления сделалась наименее явным признаком их ценности, богатство ни в коей мере не утратило своего значения в качестве почетного свидетельства господства его владельца над остальными.

* * *

Везде, где обнаруживается институция частной собственности, пусть даже в примитивнейшей своей форме, экономический процесс отражает противостояние членов коллектива из-за притязаний на имущество. Экономическая теория утверждает (в особенности грешат этим те, кто строго привержен современным истолкованиям классических доктрин), что данное противостояние из-за богатства нужно трактовать как борьбу за средства к существованию. Конечно, во многом именно так все обстояло на ранних, менее производительных этапах трудовой деятельности. Вдобавок это верно и для обстоятельств, в которых «нищета природы»[7 - Отсылка к высказыванию американского философа и писателя Г.Д. Торо, который рассуждал об «убожестве» искусства в сравнении с природой и о том, что даже в своей «скудости» последняя являет образцы несказанной щедрости (см. эссе «Неделя на реках Конкорд и Мерримак»).] столь велика, что сообщество вынуждено влачить жалкое существование вопреки всем непрестанным и целенаправленным своим усилиям. Но все развивающиеся сообщества сегодня уже сделали шаг вперед от той ранней стадии технологического развития. Эффективность производства доведена ныне до такого уровня, когда возможно производить значительно больше, нежели просто добывать скудные средства к существованию. В экономической теории все чаще обсуждается схватка за благосостояние на этой новой производственной основе; такая схватка понимается как приращение жизненных благ, прежде всего как приращение материальных условий, проистекающих из потребления вещей.

Целью приобретения и накопления принято считать потребление накопленных материальных благ, будь то потребление непосредственно владельцем или его домохозяйством-семьей, которое, по теории, неразрывно с ним связано. Считается, по крайней мере, что это экономически обоснованная цель приобретения, чего оказывается вполне достаточно для теоретиков. Разумеется, такое потребление может мыслиться как удовлетворяющее материальные нужды потребителя (его жажду материальных благ или же так называемые высшие запросы – духовные, эстетические, интеллектуальные и прочие, причем последние обслуживаются материальным потреблением косвенно, по принципу, знакомому всем, кто интересуется экономикой).

Но лишь только в том случае, когда мы избавляемся от наивной трактовки материального потребления, можно говорить, что такое потребление стимулирует неизбежное накопление. Мотивом, лежащим в основании собственности, выступает подражательное соперничество, и тот же мотив соперничества непосредственно сказывается на дальнейшем развитии этой институции, которую он порождает, и на развитии всех тех черт социального устройства, каковые затрагивает владение собственностью. Обладание богатством наделяет человека почетом и служит поводом для зависти. Ничего столь же весомого нельзя утверждать ни о потреблении материальных благ, ни о каком-либо другом стимуле к приобретению, уж тем более ни о каком стимуле к накоплению богатства.

Конечно, не следует упускать из виду тот факт, что в сообществе, где почти все материальные блага находятся в личном владении, необходимость добывать средства к жизни является мощным и вездесущим стимулом для более бедных членов сообщества. Потребность в выживании и в приращении материальных благ может на протяжении какого-то времени преобладать среди мотивов приобретения для тех классов, которые обыкновенно заняты ручным трудом, чье положение остается крайне шатким, которые владеют малым и потому мало накопляют; но в ходе нашего рассмотрения будет установлено, что даже у этих нуждающихся классов преобладание мотива потребления материальных благ не столь уж неоспоримо, как порой предполагается. С другой стороны, для тех членов и слоев общества, которые главным образом заняты накоплением богатства, стимул выживания и потребления материальных благ не играет существенной роли. Зарождение и становление института собственности происходит по причинам, которые не связаны с минимальными средствами для поддержания жизни. Главным стимулом служили первоначально зависть и различия, связанные с благосостоянием; никакой другой стимул, кроме как временно и в силу исключения, на более поздней стадии развития не занимал главенствующего положения.

Собственность начиналась с добычи, захваченной у противника в успешных набегах. До той поры, пока группа не отходила далеко от первобытной общественной организации, до той поры, пока она находилась в тесном соприкосновении с другими, враждебными группами, полезность людей и вещей, попадавших в личное владение, определялась главным образом завистью – завистническим сопоставлением между владельцем собственности и врагом, у которого он отобрал эту собственность. Обычай различать интересы отдельного человека и интересы группы, к которой этот человек принадлежал, возник, по всей видимости, позже. Завистническое сопоставление обладателя почетной добычи с его менее удачливыми товарищами по группе издавна, несомненно, сказывалось на полезности, приписываемой личному имуществу, хотя вначале оно, безусловно, не выступало важнейшей составляющей ценности предметов собственности. Личная доблесть во многом являлась общегрупповой доблестью, и обладатель добычи еще воспринимал себя в первую очередь как хранителя чести своей группы. С таким взглядом на доблестные свершения с общинной точки зрения мы встречаемся и на более поздних стадиях общественного развития, особенно в военных почестях.

Но стоило обычаю индивидуальной собственности обрести устойчивость, точка зрения в завистническом сопоставлении, на котором покоится частная собственность, начинает меняться. По сути, одно изменение повлекло за собой другое. Начальная стадия собственности, то есть стадия приобретения путем откровенного захвата и обращения в свою пользу, сменяется следующей; новую стадию можно обозначить как период зарождения организованного производства на основании частной собственности (на рабов); примитивная группа развивается в производящее сообщество, более или менее способное себя обеспечивать; приобретения начинают цениться не столько как свидетельства успешного грабежа, сколько как доказательства превосходства обладателя этих материальных ценностей над другими членами сообщества. Завистническое сопоставление теперь проводится в сравнении владельца собственности с другими членами группы. Собственность пока сохраняет природу трофея, но с развитием общества она все больше превращается в трофеи успешных свершений в погоне за владением, а эта погоня ведется между членами группы по условно-миролюбивым правилам кочевой жизни.

По мере вытеснения хищничества производственной деятельностью в повседневной общественной жизни и в образе мышления людей накопляемая собственность постепенно и все увереннее заменяет собой трофеи хищнических набегов в качестве общепринятого показателя успеха и превосходства. Потому с ростом налаженного производства обладание богатством становится все более значимым и признается обществом как привычная основа уважения и почета. Конечно, иные, более непосредственные свидетельства доблести продолжают цениться, успешные хищнические набеги или военные подвиги по-прежнему вызывают одобрение и восхищение толпы, а менее удачливые соперники вынуждены завидовать, но возможностей выделиться посредством такой прямой демонстрации превосходящей силы становится все меньше, как по масштабам, так и по частоте появления. При этом возможностей для производственной агрессии и для накопления собственности условно-мирными способами в кочевом скотоводстве обнаруживается больше и они появляются чаще. Еще уместнее отметить, что собственность превращается в нагляднейшее доказательство успеха, достойного почитания, отличное от героического или выдающегося достижения. То есть она делается общепринятой основой уважения. Владение имуществом оказывается до некоторой степени непременным условием для обретения сколько-нибудь заметного положения в обществе. Чтобы сохранить свое доброе имя, обязательно накапливать и приобретать собственность. Когда накопленные материальные ценности тем самым преображаются в общепринятый «ярлык» преуспевания, обладание имуществом приобретает характер независимой и определенной основы распределения уважения. Обладание материальными ценностями, добыты они лично, агрессивными усилиями, или получены пассивно, за счет наследования от других, становится общепринятой основой почета. Обладание богатством, ранее ценившееся просто как свидетельство личных навыков, теперь само делается в представлении общества достойным делом. Богатство как таковое почетно, и оно наделяет почетом своего владельца. В дальнейшем богатство, приобретаемое пассивно, через унаследование от предков или других предшественников, становится даже более почетным, чем благосостояние, полученное за счет собственных усилий; впрочем, это различение характерно для более поздних стадий развития денежных отношений, и о нем будет идти речь в соответствующем месте изложения.

Подвиги и доблесть могут оставаться основанием для снискания самого высокого общественного уважения, пусть обладание богатством постепенно становится основой общего почтения и признаваемого безупречным положения в обществе. Хищнический инстинкт наряду с последующим одобрением хищнических навыков глубоко укореняются в образе мышления тех людей, которые подверглись длительному влиянию хищнического образа жизни. Высочайшими почестями, которые только можно заслужить, пока остаются те, каковые обретаются посредством проявления предельно развитых хищнических навыков на войне или условно-хищнических навыков в управлении; но для достойного положения в сообществе в целом эти способы достижения славы стали менее важными, чем приобретение и накопление материальных ценностей. Чтобы достойно выглядеть в глазах сообщества, необходимо соответствовать некоему не совсем четко установленному стандарту благосостояния, тогда как на ранней, хищнической стадии развития варвару требовалось соответствовать принятым у племени нормам физической выносливости, ловкости и владения оружием. Некий стандарт благосостояния, или норма доблести, в этих случаях выступает необходимым условием обретения почета, а всякое превышение этого стандарта, или нормы, признается похвальным.

Те члены сообщества, которые не в состоянии достичь такой довольно расплывчатой, по определению, степени доблести или собственности, теряют уважение собратьев и вследствие того лишаются уважения к себе, поскольку обычной основой самоуважения служит уважение, которое тебе выказывают соседи. Только индивидуумы, чей темперамент отклоняется от нормы, способны в длительной перспективе сохранять уважение к себе, несмотря на неуважение сотоварищей. Встречаются и видимые исключения из общего правила, особенно среди людей с сильными религиозными убеждениями. Однако эти случаи вряд ли могут считаться подлинными исключениями, ведь подобные люди обыкновенно жаждут мнимого одобрения со стороны некоего сверхъестественного свидетеля их деяний.

Едва владение собственностью становится основой для уважения со стороны окружающих, оно превращается в насущный повод для той удовлетворенности собой, которую принято именовать самоуважением. Во всяком обществе, где материальные ценности обособляются, индивидуум ради собственного душевного покоя вынужден стремиться к обладанию долей материальных ценностей, не уступающей размерами долям тех, кого он привык считать членами своего сословия; чрезвычайно приятно владеть долей, которая несколько больше, чем доли других. Но совершая новые приобретения и привыкая к новому уровню благосостояния, человек вскоре понимает, что этот новый уровень перестает доставлять больше удовлетворения, нежели доставлял прежний. По крайней мере, налицо общее стремление к превращению текущего денежного уровня в отправную точку для нового увеличения богатства, что, в свою очередь, вводит в практику новый стандарт благосостояния и обуславливает новое распределение влияния при сравнении личного достатка с благосостоянием соседей. Применительно к данной картине цель накопления заключается в том, чтобы возвыситься над другими членами сообщества и достичь большей денежной силы. Пока результат подобного сопоставления будет явно неблагоприятным для нормального среднего индивидуума, такой человек будет жить в постоянной неудовлетворенности своим положением; когда же он достигнет уровня, который можно посчитать почетным денежным стандартом данного сообщества или какого-то класса, постоянная неудовлетворенность сменяется беспокойным желанием нарастить как можно шире разрыв между своим денежным достатком и почетным общественным стандартом. Завистническое сопоставление никогда не принесет индивидууму столь полного удовлетворения, чтобы в состязании за денежный почет он добровольно отказался от стремления поставить себя еще выше своих соперников.

Жажду богатства, в силу ее природы, почти невозможно утолить в каждом отдельном случае, и, по всей видимости, нельзя рассуждать об удовлетворении общего стремления большинства к богатству. Сколь бы широко, равноправно или «справедливо» ни распределялся общий прирост общественного благосостояния, он нисколько не приближает утоление той потребности, основой для которой служит желание превзойти всех вокруг в накоплении материальных ценностей. Если бы, как иногда утверждают, стимулом к накоплению являлась нужда в средствах к существованию или в материальных благах, тогда совокупные экономические потребности сообщества, не исключено, могли бы удовлетворяться при определенном уровне развития производственной деятельности; но поскольку перед нами, в общем-то, погоня за почетом на основании завистнического сопоставления, никакое приближение к определенному уровню потребления попросту невозможно.

Сказанное выше не следует понимать так, будто нет никаких других стимулов к приобретению и накоплению, кроме этого желания превзойти других в денежном положении и тем самым добиться уважения и зависти сотоварищей. Жажда дополнительных благ и обеспеченности выглядит как повод к накоплению на каждой стадии развития современного индустриального общества, хотя на стандарте достатка в этом отношении сильно сказывается, в свою очередь, привычка к денежному соперничеству. Это соперничество в значительной мере обуславливает способы потребления и выбор предметов потребления для личных благ и достойного существования.

Помимо того, мотивом к накоплению выступает и власть, даруемая богатством. Склонность к целенаправленной деятельности и отвращение к бесплодности усилий, присущие человеку в силу способности быть агентом действия, сохраняются и тогда, когда он поднимается над наивной общественной жизнью, где доминирует не подвергаемое анализу и безраздельное единение индивидуума с группой, воплощающей для него все на свете. Когда человек встает на хищнический путь, где уже господствует своекорыстие в узком смысле слова, эта склонность остается при нем и делается основополагающей чертой, которая формирует жизненный уклад. Склонность к достижению успеха и отрицание тщетности усилий остаются базовыми экономическими мотивами деятельности. Изменяются лишь форма выражения этой склонности и непосредственные объекты, на которые она направляет деятельность человека. При индивидуальной собственности наиболее доступными для достижения цели средствами становятся те, которые предполагают приобретение и накопление материальных ценностей; когда антитезис самоуважения между мною и прочими осознается более полно, склонность к достижениям (инстинкт к работе) упорно заставляет прикладывать все больше усилий к тому, чтобы превзойти других в денежном успехе. Относительный успех, поверяемый завистническим денежным сопоставлением себя с другими людьми, превращается в общепринятую цель всякого действия. Текущий и признаваемый в обществе легитимным результат деятельности преображается в достижение денежного успеха в сопоставлении себя с другими людьми, а потому отвращение к тщетным действиям в значительной степени отождествляется со стимулами к соперничеству. Всячески поощряется нарастание борьбы за денежный почет посредством резкого неодобрения неудач на этом пути и любых свидетельств провала в стремлении к денежному преуспеянию. В итоге целенаправленными начинают считаться прежде всего усилия, направленные на более наглядное проявление накопленного богатства и ведущие к такому исходу. Среди мотивов, побуждающих людей накапливать богатство, первенство по размаху и по силе удерживает именно мотив денежного соперничества.

Быть может, излишне пояснять, что за определением «завистническое» не скрывается никакого намерения как-либо оценить те явления, которые характеризуются этим словом, – за ним не таится желание унизить или осудить или, наоборот, превознести и дать понять, что какое-то явление достойно похвалы. Это определение употребляется сугубо в техническом значении, для описания сопоставления людей друг с другом с целью расположения по достоинству и значимости (в некотором эстетическом или моральном смысле), благодаря чему становится возможным закрепить за индивидуумами соответствующие степени довольства, которых допустимо ожидать или на которые они вправе рассчитывать сами. Завистническое соперничество есть процедура распределения людей по их достоинствам.

Глава 3

Нарочитая праздность

Если бы в происходящее не вмешивались прочие экономические силы или прочие факторы соперничества, непосредственным результатом той денежной схватки, о которой мы рассуждали выше в общих чертах, было бы следующее – все люди сделались бы трудолюбивыми и бережливыми. Подобный результат наблюдается в действительности – применительно к низшим слоям общества, для которых естественным способом добывания материальных ценностей является производительный труд. В особенности сказанное справедливо в отношении трудового слоя в оседлом сообществе на аграрной ступени общественного производства: там присутствует значительное дробление собственности, а законы и обычаи обеспечивают этому слою более или менее определенную долю плодов общественного производства. Такие низшие слои в любом случае не в состоянии избегать труда, а потому трудовая повинность не воспринимается ими как нечто, унижающее их достоинство (по крайней мере, внутри своего слоя). Скорее, поскольку труд является для них признаваемым и принимаемым образом жизни, они испытывают некую состязательную гордость оттого, что занимаются производством, ведь зачастую это единственная доступная им область соперничества. Среди тех, для кого приобретение и соперничество возможны лишь в производительности и бережливости, борьба за денежный почет в известной мере выливается в повышенное усердие и умеренность в расходах. Но в ходе соперничества проявляются и некоторые вторичные его признаки, о которых еще будет идти речь; они существенно видоизменяют и преображают соперничество, как среди слоев, малообеспеченных в денежном выражении, так и среди главенствующего класса.

Совсем иначе обстоит дело с господствующим в денежном отношении классом, который нас, собственно, и интересует. Этому классу тоже присуще стремление к усердию и бережливости, но на его действиях столь сильно сказываются вторичные признаки денежного соперничества, что всякое желание чего-то добиваться в этой области практически подавляется, а стимул к усердию не находит ни малейшего отклика. Наиболее важным среди вторичных признаков соперничества, а также самым широким по охвату выступает условие строгого воздержания от производительного труда. Нагляднее всего это проявляется на варварской стадии развития общества. В эпоху хищничества труд в мышлении людей стал ассоциироваться со слабостью и подчинением господину. Следовательно, трудятся те, кто занимает низкое положение в обществе, а потому работать недостойно для настоящего мужчины. Эта традиция отнюдь не умерла: труд стал восприниматься как нечто постыдное. С углублением социальной дифференциации данная традиция закрепилась как своего рода аксиома, освященная древними неписаными (и никем не оспариваемыми) законами.

Для того чтобы заслужить и сохранить уважение людей, недостаточно просто обладать богатством и властью. Богатство или власть нужно предъявлять, ведь уважение оказывается только по представлении доказательств. Свидетельства богатства не только подчеркивают значимость человека в глазах других, не только поддерживают, ежедневно и непрерывно, его важность, но и едва ли не в той же степени, необходимы для сохранения самоуважения. На всех стадиях развития общества, кроме низших, обыкновенный человек утешается и воодушевляется в самоуважении за счет «достойного окружения» и пренебрежения «повседневными обязанностями». Вынужденный отказ от такого привычного для него стандарта достоинства, будь то в личном имуществе или в размахе бытовой деятельности, становится ущемлением его человеческого достоинства, даже если не принимать во внимание осознание одобрения или неодобрения со стороны сотоварищей.

Архаическое теоретическое различение низкого и почетного в образе жизни мужчины по сей день сохраняет ощутимое влияние. Это влияние ощущается настолько, что лишь немногие представители «сливок общества» не питают инстинктивного отвращения к вульгарному труду. Нам свойственно воображать этакую ритуальную грязь, которая будто бы сопутствует тем занятиям, что в нашем мышлении связываются с черновой работой. Всем личностям с утонченным вкусом присуще мнение, будто некоторые обязанности, по обыкновению возлагаемые на прислугу, таят в себе осквернение души. Плебейское окружение, захудалое (дешевое) жилище и вульгарное производственное занятие – все это безоговорочно осуждается и с презрением отвергается. Все перечисленное несовместимо с жизнью на удовлетворительном духовном уровне, то есть с «высокими мыслями». Со времен древнегреческих философов и по настоящее время толика праздности и желание отстраниться от участия в тех производственных процессах, которые служат непосредственно повседневным целям человеческой жизни, неизменно воспринимаются мыслителями как предпосылки достойной, красивой и даже безупречной жизни. Сама по себе и в своих последствиях праздная жизнь прекрасна и благородна в глазах всех цивилизованных людей.

Такая личная, субъективная оценка праздности и других доказательств богатства во многом, несомненно, вторична и может считаться по большей части производной. Отчасти мы наблюдаем признание полезности праздности как средства заслужить у других почет, а отчасти это следствие мысленной подмены одного понятия другим. Выполнение работы превратилось в признак низкого общественного положения, поэтому сам труд путем мысленного опущения промежуточных понятий стал рассматриваться как низкий по самой сути.

На протяжении хищнической стадии развития, и особенно в ходе ранних стадий условно-миролюбивого развития производства, которые наступили следом, праздная жизнь была нагляднейшим и убедительнейшим доказательством денежной силы, тем самым подтверждая превосходство вообще, всегда при условии что праздный господин способен предъявить другим жизнь в покое и блаженстве. На этой стадии богатство состояло главным образом из рабов, а выгоды из обладания таким богатством и властью в основном выражались в личном услужении и непосредственных результатах подобного услужения. Нарочитое воздержание от труда становится, таким образом, расхожим признаком превосходства в денежных делах и общепризнанным показателем уважения; при этом, наоборот, поскольку усердный производительный труд считается презренным уделом бедноты, работа признается несовместимой с почетным положением в обществе. Потому-то привычка к прилежанию и бережливости не получала единодушной поддержки со стороны господствующего денежного соперничества. Напротив, данное соперничество исподволь ослабляло стремление к участию в производительном труде. Труд неизбежно становился постыдным, свидетельствуя о бедности труженика, пусть бы он и не считался недостойным занятием согласно древней традиции, унаследованной от более ранних стадий развития общества. Обычаи хищнической стадии утверждали, что производительных усилий мужчинам, здоровым телесно, следует избегать, и эти обычаи укрепились, а вовсе не были отринуты при переходе от хищнического к условно-миролюбивому образу жизни.

Даже не появись институция праздного класса сразу с робкими ростками частной собственности, в силу пренебрежения занятостью в производительном труде она, вне сомнения, стала бы одним из первых последствий обладания собственностью. Здесь нужно заметить, что, пускай теоретически праздный класс существовал со времен зарождения хищнического общества, институция приобрела новый, более полный смысл с переходом от хищнической к следующей за ней денежной стадии развития. Именно тогда и впредь «праздный класс» стал таковым на деле, так и в теории. К этой дате восходит институция праздного класса в своей полноценной форме.

На протяжении хищнической стадии развития общества различие между праздным и трудящимся классами было до некоторой степени лишь ритуальным. Здоровые телом мужчины решительно избегали всего, что, по их мнению, являлось повседневной черновой работой, однако их деятельность ощутимым образом способствовала выживанию и поддержанию жизни группы. Последующая стадия условно-мирного производства обычно характеризуется утверждением принципа рабского труда, стадами скота, появлением подневольного слоя табунщиков и пастухов; индустрия продолжала развиваться, и выживание общества перестало зависеть от средств к существованию, добываемых охотой или каким-либо другим занятием из числа безусловно героических. С этого времени отличительной особенностью жизни праздного класса становится нарочитое пренебрежение любыми полезными занятиями.