Инстинкт мастерства и структура промышленного искусства

Трудно или невозможно сказать, в какой степени нынешняя забота о благополучии всего рода связана с родительским инстинктом, но не вызывает сомнения, что эта инстинктивная предрасположенность играет большую роль в сентиментальной озабоченности, которую испытывают почти все люди, о жизни и комфорте общества в целом, и особенно о его будущем благополучии. Несомненно, этот родительский инстинкт в своем широком значении значительно усиливает то одобрение экономии и эффективности для общего блага и неодобрение расточительного и бесполезного образа жизни, которое так широко распространено как в высших, так и в низших культурах, если только не сказать, что неприязнь к экономии и эффективности является простым выражением самого родительского инстинкта. С другой стороны, можно утверждать, что такое стремление к экономии является важной функцией инстинкта мастерства, который в этом случае будет сильно поддерживаться родительской заботой об общем благе.

Используя выражение «инстинкт мастерства» или «чувство мастерства», мы здесь не предполагаем и не утверждаем, что склонность, обозначенная таким образом, является в психологическом отношении простым или безусловным элементом. Тем более, конечно, у нас нет намерения утверждать, что эта склонность должна быть прослежена в физиологическом отношении до какой-то одной изолированной тропизматической чувствительности или какого-то одного энзиматического[30 - Ферментного. – Примеч. пер.] или висцерального стимула. Все это является предметом внимания тех, кого это может касаться. С таким же успехом можно считать, что это выражение означает совпадение нескольких инстинктивных склонностей, каждая из которых может оказаться простой или безусловной, если подвергнуть ее психологическому или физиологическому анализу. Для настоящего исследования достаточно отметить, что в человеческом поведении эта предрасположенность проявляется настолько последовательно, повсеместно и устойчиво, что изучающим человеческую культуру придется считаться с ней как с одной из неотъемлемых наследственных черт человечества[31 - В последнее время вопрос об инстинктах стал предметом довольно широкого обсуждения среди специалистов, изучающих поведение животных, и на протяжении всего этого обсуждения аргументация обычно велась на неврологической или в крайнем случае на физиологической основе. Эта линия аргументации хорошо и доходчиво представлена в недавно опубликованном томе «Наука о человеческом поведении» (Нью-Йорк, 1913) г-на Мориса Пармали. В книге предлагается острая критическая дискуссия о природе инстинкта (гл. XI) с конкретной ссылкой на инстинкт мастерства (с. 252). Обсуждение ведется на неврологической почве, достоверно и компетентно, и достигает результата, которого следует ожидать при попытке свести инстинкт к неврологическим (или физиологическим) терминам. Как обычно бывает в подобных попытках, результат, по сути, отрицательный, поскольку «инстинкт» не столько объясняется, сколько отбрасывается. Причина такого результата достаточно очевидна: «инстинкт», не являясь неврологическим или физиологическим понятием, не может быть сформулирован в неврологических или физиологических терминах. Инстинкт мастерства, как и любая другая инстинктивная склонность, является изолируемой, дискретной нейронной функцией, что, однако, не затрагивает вопроса о его статусе как психологического элемента. Эффект такого анализа, как предлагает г-н Пармали, заключается не в том, чтобы придать терминологическую точность понятию «инстинкт» в том смысле, который ему придается в современном употреблении, а в том, чтобы обойтись без него; это является нежелательным шагом, поскольку лишает специалиста возможности свободно использовать этот знакомый термин в его привычном смысле и, следовательно, вынуждает его снова скрытно вводить необходимое понятие инстинкта под прикрытием какого-то незнакомого термина или какого-то терминологического иносказания. Современный механистический анализ поведения животных имеет большую и несомненную ценность для любого исследования человеческого поведения, но эта ценность не заключается в попытке заставить его вытеснить те психологические явления, которые он призван объяснить. То, что такое вытеснение психологических феноменов механистическими формулировками не следует и не должно следовать, видно, например, из такой работы, как упомянутая выше: Loeb J. Comparative Physiology…].

Как уже выяснилось, ни эта, ни какая-либо другая инстинктивная диспозиция не вырабатывает свое функциональное содержание в отрыве от инстинктивной одаренности в целом. Инстинкты, все и каждый в отдельности, хотя, возможно, в разной степени, настолько тесно вовлечены в отношения «давать – брать», что работа любого из них имеет последствия для всех остальных, хотя, вероятно, не для всех в равной степени. Именно это бесконечное[32 - Бесконечное в том смысле, что эффекты такого стечения не ведут к заключительному этапу в любом направлении.] усложнение и «загрязнение» инстинктивных элементов в человеческом поведении, в сочетании со всепроникающим и кумулятивным эффектом привычки, создает большую часть трудностей и интерес к этому исследованию.

Мало найдется линий инстинктивной склонности, которые не пересекались бы и не изменялись бы каким-нибудь ответвлением инстинкта мастерства. Несомненно, ответ на такие прямые полутропизматические, полуинстинктивные импульсы, как голод, гнев или сексуальное желание, мало, если вообще связан с каким-либо отголоском мастерства; но в более сложных и целенаправленных действиях, особенно там, где привычка оказывает заметное влияние, импульс и чувство мастерства совместно вносят большую долю в результат. Настолько, что, например, в искусстве, где главным движущим фактором является чувство прекрасного, привычное внимание к технике и методу часто отодвигает первоначальный и лишь кажущийся мотив на задний план. Так и в религиозной жизни, связанной с верой и соблюдением обрядов. Время от времени может случиться так, что теологические тонкости и разработка ритуалов успешно и в значительной степени удовлетворительно заменят собой духовное общение; а в сфере правосудия упорное следование юридическим формальностям нередко приведет к устранению самих целей правосудия.

В том смысле, как мы трактуем здесь это выражение, все инстинктивные действия в какой-то степени разумны. Хотя степень, в которой задействован интеллект, может сильно варьироваться от одной инстинктивной предрасположенности к другой, и это может даже принять чрезвычайно автоматическую форму в случае некоторых из более простых инстинктов, функциональное содержание которых носит явно физиологический характер. Такой подход к автоматизму еще более очевиден у некоторых низших животных, где, как, например, в случае некоторых насекомых, реакция на соответствующие стимулы настолько однородна и механически детерминирована, что вызывает сомнение, не может ли поведение животного быть истолковано просто как тропизматическое действие[33 - Многие исследователи поведения животных все еще, как когда-то психологи, склонны противопоставлять инстинкт интеллекту и ограничивать этот термин таким автоматически детерминированным действием, которое происходит без обдумывания или разумного контроля. Такая точка зрения представляется пережитком более ранней теоретической позиции, согласно которой все функции интеллекта относились к отдельной нематериальной сущности, энтелехии, связанной в симбиозе с физическим организмом. Если отказаться от всех подобных представлений о существенной дихотомии между физиологической и психологической активностью, то станет само собой разумеющимся, что сами интеллектуальные функции осуществляются только по инициативе инстинктивных склонностей и под их контролем, и, следовательно, антитеза между инстинктом и интеллектом отпадет. К каким терминологическим и дискриминационным приемам можно прибегнуть при изучении тех животных инстинктов, которые включают в себя минимум интеллекта, – это, конечно, вопрос для сравнительных психологов. Ср.: Lloyd Morgan C. Introduction to Comparative Psychology. 2nd edn. London, 1906. Ch. XII. P. 206–209; Lloyd Morgan C. Habit and Instinct. London, 1896. Ch. I, VI.]. Такая тропизматическая прямота инстинктивной реакции менее характерна для человека даже в случае более простых инстинктивных склонностей; и уклончивость, которая характеризует инстинктивное действие в целом и высшие инстинкты человека в частности и которая отличает инстинктивные склонности от тропизмов, является уклончивостью интеллекта. Это в большей степени проявляется в реализации одних склонностей, чем других; но все инстинктивные действия в какой-то степени разумны. Это то, что отличает такие действия от тропизмов и выводит их из категории автоматизма[34 - Ср.: Jennings H.S. Behavior of the Lower Animals. New York, 1906. Ch. XII, XX, XXI.].

Следовательно, все инстинктивные действия телеологичны. Это предполагает стремление к определенной цели. Оно направлено на достижение какой-либо цели и включает в себя определенную степень интеллектуальных способностей для достижения инстинктивно заданной цели под наблюдением побуждающей к действию инстинктивной склонности. И именно в этом наблюдении и направлении интеллектуальных процессов к назначенной цели инстинктивные склонности контролируют и обусловливают человеческое поведение; несколько инстинктивных склонностей могут вступать в конфликт и смещать друг друга или согласовываться и укреплять действия друг друга.

Положение инстинкта мастерства в этом комплексе телеологических действий несколько своеобразно, поскольку его функциональным содержанием является способность служить целям жизни, какими бы эти цели ни были. В то время как эти цели, которым нужно подчиняться, по крайней мере в основном, назначаются и оправдываются различными другими инстинктивными наклонностями. Так что этот инстинкт можно в некотором смысле назвать вспомогательным по отношению ко всем остальным, поскольку он связан с путями и средствами жизни, а не с какой-то одной заданной скрытой целью. По сути, это связано с ближайшими, а не со скрытыми целями. Тем не менее мастерство само по себе является объектом внимания и чувств. Эффективное использование имеющихся средств и адекватное управление ресурсами, доступными для жизненных целей, сами по себе являются целью усилий, а достижения такого рода являются источником удовлетворения.

Все инстинктивные действия разумны и телеологичны. Совокупность инстинктивных склонностей побуждает к прямому и недвусмысленному достижению их конкретных целей, и в своих действиях под их непосредственным руководством индивид идет настолько прямо, насколько это возможно, к искомой цели, он занят объективной целью, а не выбором средств для ее достижения; тогда как при импульсе мастерства интерес и усилия индивида связаны с разработкой путей и средств достижения желаемой цели.

Вопрос может быть незнакомым, поэтому следующий пример достаточно уместен. Итак, в инстинкте драчливости и сопутствующем ему чувстве гнева[35 - См.: McDougall W. Introduction to Social Psychology. Ch. III, X.] первичным импульсом, несомненно, является прямая лобовая атака, нападение и избиение в чистом виде. Чем сильнее индивид заряжен боевым импульсом и чем выше уровень одушевления, до которого он доведен, тем он менее склонен или способен думать о том, как он может умело использовать механические устройства для воздействия на объект своих чувств и достичь своей цели с наибольшим результатом на единицу затраченной силы. Хорошо обученный боец, не задумываясь, воспользуется рабочими способами и средствами в такой ситуации; но в случае крайнего раздражения и срочности даже такой боец, как говорят, может забыть о своем мастерстве и броситься в гущу событий вместо того, чтобы прибегнуть к обходным маневрам и рычагам, к которым его приучила профессиональная подготовка в искусстве ведения боя. Итак, опять же, родительский инстинкт побуждает к прямому личному вмешательству и служению в интересах объекта заботы. У людей, высокоодаренных в этом отношении, проявляется побуждение помогать беспомощным своими собственными руками, делать для них от своего имени не то, что при размышлении может показаться наиболее целесообразной линией поведения, а то, что наиболее лично побудит индивида действовать в данной ситуации. Общеизвестно, что легче подтолкнуть благонамеренных людей к бездумной благотворительности по немедленному и конкретному призыву, чем обеспечить разумное, хорошо выдержанное и организованное взаимодействие усилий по улучшению участи несчастных. Действительно, тонкости расчета причин и следствий в таком случае инстинктивно ощущаются как не соответствующие сути дела. Они неприятны; они не являются неотъемлемой частью функционального содержания великодушного импульса, а чрезмерное внедрение этих элементов мастерства в дело может даже вызвать отвращение к чувствам и разрушить его собственное намерение.

Инстинкт мастерства, с другой стороны, привлекает интерес к практическим приемам, путям и средствам, устройствам и приспособлениям, обеспечивающим эффективность и экономию, а также к умениям, творческой работе и технологическому овладению фактами. Большая часть функционального содержания инстинкта мастерства – это склонность к трудолюбию. Наилучший или наиболее законченный результат этого инстинкта достигается не при сильном стрессе или крайней необходимости со стороны какой-либо из инстинктивных склонностей, с которыми связана работа или чьим целям она служит. Это проявляется в лучшем виде, как в технологической эффективности отдельного мастера, так и в росте технологического мастерства и проницательности в обществе в целом, в условиях умеренной необходимости, когда есть работа под рукой и ее больше в поле зрения, поскольку изначально это инстинкт действовать последовательно и так эффективно, как только возможно. Надо иметь в виду, что, когда интерес чрезмерно падает из-за неудачи (вызванной провокацией со стороны инстинктивных предрасположенностей, обеспечивающих цель, ради которой нужно работать), стимул к мастерству, скорее всего, пропадет и результатом будут бесконечная фабрикация бессмысленных деталей и много шума из ничего. С другой стороны, в периоды сильного стресса, когда призыв к какой-либо одной или нескольким инстинктивным линиям поведения является неотложным сверх всякой меры, это, вероятно, приведет к непродуманности техники и потере навыков и технологического мастерства.

Далее, уместно отметить в этой связи, что инстинкт мастерства обычно не приводит к страстным излишествам. Под давлением обстоятельств он не удерживает свое место в качестве основного интереса в конкуренции с другими, более элементарными инстинктивными склонностями. Он, скорее, несколько легко уступает место, подвергается подавлению и впадает в бездействие только для того, чтобы вновь заявить о себе, когда ослабевает давление других, неотложных интересов. То, что было сказано выше относительно первостепенного значения инстинкта мастерства для жизни расы, конечно, не изменится от такого признания его характерной умеренной настойчивости. Серьезное значение, которое ему придается, связано с его повсеместным подчинением целям жизни, а не с его остротой.

Чувство мастерства также подвержено особым предрассудкам. Оно обычно не работает на независимую, творческую цель, а скорее связано с путями и средствами, с помощью которых инстинктивно заданные цели должны быть достигнуты. Поэтому, если в жизни общества или в повседневных интересах индивида преобладает тот или иной инстинкт, привычная тенденция чувства мастерства будет склоняться к той или иной черте умения и технического мастерства. В результате кумулятивного привыкания предрассудок такого характера может иметь весьма существенные последствия для диапазона и объема технических знаний, структуры промышленного искусства, а также для темпов и направления роста трудовых идеалов.

Изменения происходят постоянно и непрерывно в институциях, в привычной схеме правил и принципов, регулирующих жизнь сообщества, и не в последнюю очередь в технических способах и средствах, с помощью которых поддерживаются жизнь расы и ее культурное состояние. Но изменения происходят редко – фактически вообще не происходят – в наделении инстинктами, благодаря которым человечество способно использовать эти средства и жить в условиях институтов, создающих в совокупности его привычки жизни. В случае гибридных популяций (таких как народы христианского мира) можно рассчитывать на некоторую заметную адаптацию этого духовного дара к изменяющимся требованиям цивилизации путем создания комплексных чистокровных типов, более близких к более поздним фазам культуры, чем любой из исходных расовых типов, из которых состоит гибридная популяция. Но в таком медленно размножающемся виде, как человек, и с изменениями в условиях жизни, происходящими с заметной скоростью, шанс адекватной адаптации гибридной человеческой природы к новым условиям кажется в лучшем случае сомнительным. Следует также отметить, что неопределенный характер многих человеческих инстинктов дает ощутимый запас адаптации, в пределах которого человеческая природа может приспособиться к новым условиям жизни. Но после всего сказанного остается верным то, что пределы, в которых инстинктивная природа расы может быть эффективно адаптирована к изменяющимся обстоятельствам, относительно узки – узки, по сравнению с диапазоном вариаций в институтах, – а пределы такой адаптации несколько жестки. По существу, раса должна соответствовать изменяющимся условиям жизни, к которым ее относительно неизменные инстинкты, предположительно, не полностью приспособлены, и соответствовать этим условиям, используя технические способы и средства, значительно отличающиеся от тех, которые были в распоряжении расы с самого начала. На начальных этапах жизненной истории расы или любого расового вида требования, которым их духовная (инстинктивная) природа должна была избирательно соответствовать, были требованиями культуры дикарей, как было указано выше, – предположительно, во всех случаях «низкой» или элементарной формы дикости. Этот дикарский образ жизни, который был и остается в некотором смысле исконным для человека, характеризовался бы значительной групповой солидарностью внутри относительно небольшой группы, живущей на своей территории и постоянно зависящей в своей повседневной жизни от работоспособности всех членов группы. Главным условием выживания в этих обстоятельствах была бы склонность к бескорыстному и безличному использованию имеющихся под рукой материальных средств, а также склонность к использованию всех ресурсов знаний и материалов для поддержания жизни группы.

Поэтому в самом начале, когда эта склонность впервые появляется в истории жизни одного или всех расовых видов, которыми занимаются современные исследователи, она будет непосредственно влиять на эффективность работы в простом и очевидном смысле этого слова. Это будет происходить в силу стабильности расового типа, таков его характер, не считая его усложнения привычками и традициями. Инстинкт мастерства перевел жизнь человечества с животного на человеческий уровень, и во всем последующем росте культуры он никогда не переставал пронизывать работу человека. Но обширное усложнение обстоятельств и изменение мировоззрения последующих поколений, вызванное ростом институтов и накоплением знаний, привели к расширению сферы действия этого инстинкта, его канонов и логики на деятельность и конъюнктуру, которые имеют слабо прослеживаемое отношение к средствам существования.

Глава 2

Контаминация инстинктов в примитивной технологии

Любое инстинктивное поведение подвержено развитию и, следовательно, изменению под влиянием привычки[36 - Ср.: Washburn M.F. The Animal Mind. New York, 1908. Ch. X, XI. Здесь простые факты привыкания представлены в наглядной форме в соответствии с современными взглядами эмпирической психологии.]. Такие импульсивные действия, которые ни в какой степени не являются разумными и не подвергаются адаптации в результате привычного использования, не следует называть инстинктивными; их скорее следует отнести к тропизму. В человеческом поведении влияние привычки в этом отношении особенно глубоко. У человека инстинкты предполагают меньше детерминированную последовательность действий и поэтому оставляют более открытое поле для адаптации поведения к обстоятельствам. Когда инстинкт предписывает лишь конечную цель усилий, оставляя последовательность действий, с помощью которых эта цель должна быть достигнута, в некоторой степени вопросом открытых альтернатив, доля размышлений, благоразумия и сознательной адаптации будет соответственно велика. В соответствии с этим расширяются и диапазон, и разнообразие привыкания.

У человека, в силу того же факта, привычка приобретает более кумулятивный характер, поскольку привычные приобретения расы передаются от одного поколения к другому посредством традиции, обучения, воспитания или любого другого общего термина, который лучше всего обозначает порядок привыкания, посредством которого молодые приобретают то, чему научились их предшественники. Аналогичным образом элементы привычного поведения переносятся из одного сообщества или одной культуры в другую, что приводит к дальнейшим осложнениям. Таким образом, в совокупности привычка создает обычаи, традиции, условности, предубеждения, сложные принципы поведения, которые лишь косвенно восходят к исконным инстинктам расы, но могут повлиять на разработку любого конкретного направления деятельности точно так же, как если бы эти привычные элементы носили характер исконного предрассудка.

Вместе с этим сводом производных стандартов и канонов поведения, передаваемых тем же путем привыкания, идет совокупность знаний, состоящая частично из фактического знакомства с явлениями, а в большей степени из общепринятой мудрости, воплощающей определенные приобретенные пристрастия и предубеждения, существующие в обществе. Трудовая деятельность опирается на знания, накопленные и текущие, и использует их в работе с материальными средствами жизни. Все, что передается таким образом в виде фактов, учитывается, насколько это возможно, и превращается в привычную схему путей и средств, систему технологии, в которую включаются новые элементы информации или знания природы, а также знания, усваиваемые по мере их поступления.

Технологическая схема, разработанная таким образом и применяемая в повседневной жизни, пригодна для текущего использования и имеет существенную ценность для дальнейшего повышения технологической эффективности в той мере, в какой знания, воплощенные в технологической практике, будут иметь характер фактов. Большая часть информации, полученной из опыта работы в промышленности, вероятно, будет иметь материальный характер; но большая часть знаний, используемых в технологических целях, также имеет характер условностей, умозаключений и достоверных мнений, полученных на совершенно иных основаниях, нежели опыт работы. Эта чужеродная информация или псевдоинформация входит в общий объем человеческого знания так же свободно, как и любой факт, и поэтому она также обязательно принимается и ассимилируется в том технологическом аппарате знаний и умений, с помощью которого должна быть выполнена работа.

Но опыт, дающий эти полезные и псевдополезные знания, приобретается под влиянием и руководством одного или другого инстинкта, которым наделен человек, и принимает форму и оттенок, придаваемые ему инстинктивным предрассудком, в ходе реализации которого он приобретается. В то же время, каково бы ни было происхождение опыта, приобретенные знания входят в совокупность информации, собираемой для определения способов и средств труда. Поэтому привычки, сформировавшиеся в ходе любого опыта, под руководством любой инстинктивной склонности, будут оказывать влияние на поведение и цели рабочего во всех его действиях; так что прогресс в технологических вопросах отнюдь не является результатом одного лишь чувства мастерства.

Из этого следует, что во всех своих действиях человеческие инстинкты непрерывно подвергаются взаимному «загрязнению», в результате которого на работу любого из них оказывают случайное влияние предрасположенности и склонности, присущие всем остальным. В той мере, в какой эти текущие привычки и обычаи усиливают предрасположенности, заложенные в каком-либо одном инстинкте или любой группе инстинктов, основной предрассудок проникает в привычки мышления всех членов сообщества и придает соответствующую косность[37 - Косность – невосприимчивость к новому, закоренелость в привычках. – Примеч. пер.]