Нечисть. Ведун

Чуждые звуки.

Голоса.

Приглушенные – не разобрать пока, о чем говорят. Но ясно было, что мужские.

Я пожал плечами и продолжил трапезу.

Будь то лесорубы аль заплутавшие странники – да даже если лихие люди, – до ведуна им дела нет. Надо будет – помогу, а беды не жду.

С тем и закончил я обедничать. Не спеша сложил все в короб, тщательно затянул тесемки и стал вытирать о траву нож.

Тем временем голоса были уже гораздо отчетливее, быстро приближались.

Минута-другая – и на поляне вдруг стало тесно. Наполнилась она разномастными шумными, пахнущими по́том и опасностью людьми.

Разбойники.

Вся ватага буквально вывалилась к моему обиталищу, буйно продираясь сквозь пушистые еловые ветки, ругаясь на лес и между собой.

Я разглядывал внезапных соседей.

Были это типичные представители своего ремесла – измазанные, крикливые и злые. Одежда на разбойниках была часто не по размеру, состояла из разных тряпок, непонятных кушаков, ремней. Кто чем разживался в набеге, тот тем и был богат. Все свое носил при себе. Так, к примеру, кто-то в такую теплынь жарился в меховой безрукавке; кто-то потел в щегольских, явно снятых с зажиточной жертвы, зимних войлочных сапогах, в то время как рядом топтался босой подельник; кто-то был гол по пояс, отливал мокрым с ходу мускулистым торсом, но носил плотные кожаные штаны степняка, в которых можно было хоть на снегу спать. Вооружены они были соответствующе: самые разнообразные ножи, кистени, дубины, даже пара стареньких палашей имелась.

Лиходеи галдели, что-то активно обсуждая между собой. По их тону я понял, что между ними назревает если не открытая ссора, то недовольство. Кто-то махал рукой в сторону правого края леса, кто-то крутил дулю собеседнику, кто-то даже нервно трогал рукоять ножа. Тревожно было.

Не сразу они приметили меня. Каждый из разбойников уставился на случайного попутника. Гомон постепенно смолкал, пока на поляне не воцарилась полная тишина.

Изрядно запыхавшиеся, возбужденные перепалкой и дорогой, люди смотрели на меня. Изучали.

Их было человек семь-восемь. Очень злых и умеющих убивать.

Я не буду врать ни себе, ни другим, что ведуны не боятся смерти. Очень боятся. Как и всякие люди. Но мы знаем, что наша гибель не останется непрощенной. Не люди – так нечисть запомнит, вернет должок тому бедолаге, кто посягнул на жизнь обладателя отличимого очелья. Знают это все! А потому трижды подумает хоть бандит-лиходей, хоть знатный княжий отпрыск, прежде чем обнажать нож против ведуна.

Я спокойно склонил голову, прижав руку к груди, улыбнулся и мягко сказал:

– Доброй дороги, путники.

Лиходеи зашептались.

– Ведун.

– Точно, ведун!

– Какой ведун? Смотри, в руках нож. Всякий знает, что им нельзя оружия касаться!

– Это тебе кто набрехал?

– Сестра твоя, вчера за амбаром!

– Ля ты…

– Тихо!

Гомон ватаги моментально смолк, как сдуло, когда из ельника протиснулись два запоздавших разбойника. В первом я сразу определил главаря, а во втором, длиннющем как жердь, по всему видать, его помощника.

Атаман был среднего роста, плотный. Повадки у него были хозяйские, жесткие. С первого взгляда было понятно, что он умеет подчинять, управлять даже самыми отъявленными головорезами. А если надо – докажет это силой. Мир разбойников суров, и серьезного надо быть нрава, чтобы пробиться в главари. И остаться в живых. Судя по возрасту атамана, ему это удавалось довольно давно: в его черных волосах и свисающих до подбородка усах уже изрядно прибавилось пепла, а когда-то красивое лицо посеклось морщинами, шрамами и ветром. Одет он был гораздо богаче своих помощников и как-то цельнее. Поверх легкой, изукрашенной узорами рубахи покоился бахтерец, хоть местами прохудившийся, но вполне еще способный сослужить добрую службу. Голову перетягивал простой кожаный ремешочек – для послушания волос. Грубые штаны были заправлены в тяжелые сапоги с кольчужным напуском. Явно сняты с какого-то степняка. Богатое, с золотыми бляхами опоясье несло на себе тяжесть ножен с широким мечом, пары ножей и плотного походного кисета. А из-за спины выглядывала обмотка рукояти – то ли кистеня, то ли дубинки. Богато одет был атаман, но все портила измазанная в грязи и бурых пятнах драная повязка через шею, в кольце которой он баюкал безвольно обвисшую руку, да темно-красные, почти коричневые разводы, испортившие красоту рубахи.

Ранен был главарь.

Не так серьезно, чтобы ватага сговорилась его бросить. А если эта мысль и посещала их, то горячие головы очень быстро остывали, стоило им бросить взгляд на спутника вожака.

Не надо было быть знатоком людских сердец, чтобы догадаться, что сопровождавший атамана дылда был верным псом хозяина. Такие служат до самой смерти, беззаветно, клятвенно.

Одет помощник был просто, почти ничем не отличался от своих подельников, разве что имел при себе шикарно украшенные ножны, кривые, словно коготь рыси. А в них ждала своей поры бесерменская сабля, любимое оружие кочевников. Да не простая – я сразу приметил манеру вязи и узоры на ножнах и рукояти. Видел я такие сабли не так давно в Рубежных землях, и видел близко.

Носил верный помощник главаря саблю псоглавцев. Я невольно поежился: заполучить в бою у собакоголового кочевника такой трофей? Надо быть воистину бесстрашным воином. Хотя, может, украл у кого или выторговал? Но одна встреча с тусклыми, ничего не выражающими рыбьими глазами детины сразу развеяла любые сомнения. Забрал в бою. И, скорее всего, не только саблю.

Пока я рассматривал новоприбывших, к вожаку уже подоспела на помощь пара разбойников (хватило одного короткого взгляда дылды, чтобы сорвать их с места). Усадили его на траву, стали шептать что-то на ухо, иногда тыча в меня пальцами.

Главарь слушал. Кивал устало.

Помолчал. Облизнул пересохшие бледнеющие губы и сказал тягуче:

– Ведун. – Голос сиплый, явно сорванный недавним криком. – Что ты тут делаешь, ведун?

Я еще раз коротко поклонился, не вставая со своего места.

– На привал остановился, отдохнуть да сил набраться. Теперь дальше идти собираюсь, чтобы до ночи к окраине леса выйти…

Он поднял здоровую руку, перебивая меня.

– Ясно. Ты молодой, смотрю. Борода только расти начала. – Атаман молвил серьезно, без тени насмешки. – Говорят, ведуны всякое могут. Глаза отвести, морок напустить. Могут, ведун?

Детина, который во время нашей странной беседы вслушивался и вглядывался в чащу леса, коротко кинул через плечо:

– Дальше надо идти, Алан. Если нагонят – порубят нас. – Буднично сказал, без чувств. Мертвый, тусклый голос был у дылды. Как глаза.

Главарь, которого назвали Аланом, только нервно дернул щекой, отмахиваясь. Без тебя, мол, знаю. И не отвел от меня взгляда, ожидая ответа.

Я не стал таиться:

– Не могут. А кто говорит так – врут или домысливают. Мы только знаниями помочь можем. Как нечисть укоротить, как людей вразумить.

Вожак слушал меня. Молчал. Крепко о чем-то думал.

– Тебя нам на путь будто ваши ведунские боги послали, – наконец заговорил он. – Небольшой шанс встретить кого в глухих лесах непролазных, а особенно ведуна. Как мыслишь, прав я?

Я пожал плечами. Что тут сказать? Шанс ровно такой же, как наткнуться на бегущих от погони (а это было понятно чуть ли не с первых мгновений) ватажников посреди весеннего леса.

Алан меж тем продолжал свои размышления вслух:

– А значит, судьбина такая нам. Как ты мог понять, – он кивнул на свою искалеченную руку, – мы попали в небольшие неприятности. Дело не совсем выгорело, и мы крупно насолили князю местному. Вот теперь родные леса чужими стали, ноги уносим. Крепкая за нами дружина идет. Становища наши пожгли, два раза бой беглый давали. Из моих другов меньше дюжины осталось. Нам теперь один путь: по нутряной кромке леса, вдоль болот гиблых. И княжьи псы про то смекают, там нас и будут ждать у овражьих выбоин. Я уж думал последнюю сечу давать, с боем прорываться или на погибель достойную. А тут ты.

Он снова замолчал. То ли собираясь с силами от донимающей раны, то ли продолжая размышлять.

Никто из ватажников не торопил главаря. Видать, очень верили они чутью и смекалке атамана. Только птицы-дурехи, не соблюдая разбойничье чинование, продолжали голосить в зарослях.

– Так. – Алан вскинул голову, взглядом приказывая подручным поднять себя на ноги. – Затея дерзкая, но выбора у нас два: назад, на копья витязей, или…

Он обвел свою банду взглядом.

– Или напрямки через болота.

Ватажники было зашумели, но вожак чуть повысил голос:

– Обманем княжьих псов, уйдем по топям. По ту сторону трясин, дальше за леса, уже выйдем вдоль тракта и доберемся до острогов ближайших, разделимся, потеряемся. Такой ход даст нам время уйти.

Один из разбойников, весь перекошенный дядька плутоватого вида, брякнул:

– То ж гиблые места. Нечисти там лютой полно! – И уже совсем тихо, с ужасом в голосе добавил: – В лапы болотнику попасть?

Атаман хитро прищурился:

– А вот тут нам недаром повстречался ведун. Он нас через болота проведет, тварей Небыли отвадит да ублажит. Впрочем, кто желает, может вертать взад. Кому повезет – сразу порубят, а кого живым возьмут… сами знаете, как князь Белозар с нашим братом любит тешиться клещами да прутами раскаленными. – Он подмигнул мне. – Проведешь, ведун?

И, не дожидаясь ответа, дал команду выдвигаться.

Ватага уже спешно собиралась в путь. Проходя мимо меня, так и оставшегося сидеть в остолбенении, Алан на миг остановился рядом, кинул как бы в сторону:

– А если думаешь хитрить, ведун, в сговор там с дрянью болотной вступить, то Цдрэвко близко будет. – Он кивнул на мгновенно оказавшегося рядом детину. – Не понравится моему другу верному что-то, почует неладное… больно умирать будешь, ведун. Больно и долго.

Я машинально перевел взгляд на дылду.

Тот только коротко кивнул: убью, мол, страшно убью. И не помешкаю.

Кивнул и вскинул меня за шиворот на ноги. Одной рукой.

Как котенка.

Отряд, невольным участником которого я стал, уже пару часов продвигался вглубь болот.

Я с тревогой поглядывал на неумолимо стремящееся к закату светило и крепче прижимал к себе перевязь заплечного короба. Поначалу разбойники хотели бросить мою поклажу, чтобы идти налегке, но я встал намертво, указав, что им придется меня или тащить волоком, или убить, но без своих вещей я не пойду. Утратить заветные записи для меня хуже лютой гибели. С минуту помешкав, лиходеи плюнули и дозволили мне взять скарб. Ведунский посох трогать не стали, побоялись, но вот кривой нож отобрали. Для убере́гу.

Кроме атамана, в ватаге почти не было сильно раненных, да и тот держался бодро, а потому шли мы бойко, уже давно миновав преддверия болот, пограничную зону, когда лес переходил в топи. Сейчас мы продвигались среди лабиринта кочек, заросших дурными травами, чавкающих мутной жижей заводей и покрытых скользким мхом камней. То там, то тут среди всего этого унылого однообразия торчали исковерканные коряги мертвых гнилых деревьев. Хотя до сумерек оставалось никак не менее часов четырех (поздняя весна давала солнцу вволю нагуляться по небу), здесь было мутно. Все вокруг было застлано влажным туманом смердящих испарений. Гниение трав, деревьев и тех несчастных животных, что угодили в топкие места и теперь разлагались на дне, высвобождали дурные газы. То и дело где-то сквозь тягучие стоячие воды прорывались пузыри, натужно лопались с мерзким шлепком и разносили по округе новую порцию смрада.

Плохие места, дурные.

Поначалу я пытался убедить своих захватчиков, что я не знаток болотных троп, а уж тем более не борец со злобными тварями, но Алан только хмыкал в усы, Цдрэвко толкал меня в спину, и мы шли дальше. Теперь же я, осознав всю тщету своих разъяснений, молча шагал в цепочке разбойников, внимательно глядя под ноги и тыча посохом перед собой.

Не хватало еще ухнуть в водную слизь.

До действительно топких мест еще далеко, сердце болота много глубже, но промокнуть и перемазаться в вонючей ряске не хотелось. Я очень надеялся, что мы обойдем болото краем, а не полезем напролом. Судя по всему, ватажники были местные и в окрестностях ориентир ведали.

Замороченный монотонным движением своих ног, я не сразу сообразил, что меня дернули за короб, заставляя пригнуться.

Разбойники тотчас же примолкли, притаились, засев между болотных кочек.

Вытянув шею и посмотрев вперед, я понял причину внезапной тревоги.

Впереди, в еще более сгустившемся белесом тумане, медленно покачиваясь, дрожали бледно-голубые блики. Как будто свет лучины в оконце, только бледного, чуждого цвета.

Болотные огоньки.

В горле у меня пересохло. Это означало, что обитатели топей приметили гостей и с нетерпением их ждали.

Я знал, что нечто подобное начнется – пройти незамеченным по владениям болотника невозможно, – но надеялся, что день и то, что мы двигаемся по краю гиблых мест, даст нам если не шанс избежать встречи, то хотя бы больше времени.

Надеждой ведомы болваны, как любил говаривать мой друг Молчан.

Впрочем, реакция разбойников на огоньки была совершенно противоположной той, на которую рассчитывала нечисть. Там, где заплутавший в топях селянин уже завороженно стремился бы к призрачному свету, полагая это свечением окошек лесного домика или же костерком охотника, ватажники, наоборот, насторожились и шарахнулись. Знамо дело: им, лихим людям, любой сторонний огонь – сигнал. Может, то факелы преследователей или же князь послал вперед встречную засаду. А потому матерые душегубцы не двинулись с места.

– Аркуда, – шепнул сидевший неподалеку атаман, обращаясь к одному из ватажников – кажется, к хилому кривому дядьке, – ну-ка шмальни, попотчуем знакомцев.

Тот, чье прозвище – видимо, шутки ради – значило «медведь», невесть откуда достал небольшой кривой лук, наложил стрелу (в широких штанах он, что ли, все это прятал до поры?) и, резво вскинувшись, пустил ее в цель.

Прямо под один из огоньков, туда, где, по идее, должна была находиться грудь несшего факел.

Стрела ушла в туман и пропала.

Все прислушались.

Тишина.

Ни падения тела, ни крика, даже огонек не дернулся.

Все вопросительно посмотрели на главаря, ожидая приказа.

– Это, – я хриплым шепотом окрикнул Алана, – огоньки. Не люди. Это приманка болотника. Или болотницы. Их зазывалы.

Главарь неразборчиво выругался, буркнул через плечо:

– И что делать?

– Обходить надо, не поддаваться на мороки. Прямо в огоньки идти нельзя: там уже поджидают, сгинем. Коли повезет – пройдем мимо там, справа.

– Ну смотри, ведун! – услышал я прямо в ухо безразличный, холодный голос Цдрэвко. – Не подведи!

Алан махнул, и ватага, все еще пригибаясь, двинулась вперед, большой дугой обходя сборище болотных огоньков.

Нам еще несколько раз расставляли силки из манящих светляков, но ватажники, поняв, что прямой угрозы от этого нет, просто меняли направление. Мы шлепали по топким, еле заметным тропкам.

– Глянь, Алан, что это там блестит? – Один из ватажников указал на торчащую из воды кривую ветку.

Все присмотрелись. И действительно: на ней что-то тускло поблескивало. Не огонек, нет.

– Какая-то цацка? – с сомнением спросил Цдрэвко. – Аркуда, глянь!

– Чуть что – сразу Аркуда, – заворчал, но тем не менее полез к краю кочки дядька. Вынул стрелу, протянул к ветке, ловко подцепил блестяшку. Перекинул себе в ладонь.

Все собрались поглазеть.

В руках у лучника, болтаясь на тонкой цепке, кружился плоский блестящий блин. С кругляша на смотрящих дико скалилась то ли волчья, то ли собачья пасть.

– Серебро? – с сомнением протянул Аркуда. – Кто ж такую ценность-то потерял?

– Сдается мне, кто потерял, тот неподалеку. – Цдрэвко многозначительно кивнул на ближайшую трясину. – Но она хозяину уже без надобности.

Алан осторожно взял в пальцы амулет, повертел, посмотрел на волчью морду. Кинул глумливо:

– Цдрэвко, не бывшего хозяина твоей сабельки безделица-то?

Ватажники негромко, но захохотали. Видимо, это была какая-то их забавная история.

Дылда только скрежетнул зубами, рванул амулет себе, осмотрел и брезгливо цыкнул:

– Вот еще! Какой-то собачий оберег. Ведун подтвердит.

И ткнул мне почти в лицо цацкой.

Я посмотрел внимательнее. Украшение как украшение. Подумал, брякнул наугад:

– Может быть что угодно. Или дорогая безделица, или медальон чернокнижника. Без обряда не скажешь.

Глаза ватажников, разгоревшиеся при слове «дорогая», мигом погасли при упоминании о чернокнижниках. Цдрэвко с опаской отстранил цепочку от себя, лиходеи расступились.

– Эту пакость надо бы вернуть хозяину! – натужно хохотнул детина, размахнулся и с силой швырнул блестяшку в топь. Миг – и только тихий всплеск.

Разбойники с явным облегчением вздохнули, двинулись дальше. Аркуда тайком сплевывал на стрелу, бормоча отворот.

– Или клановый знак… – задумчиво пробурчал я и двинулся вслед за всеми, окликнутый бдительным Цдрэвко.

Время неумолимо шло к закату, а потому тут, на болотах, уже царили густые, сдобренные туманом сумерки. Мы шли цепью. Передние ватажники проверяли путь подобранными длинными корягами, чтобы не угодить в зыбь. И я очень надеялся до ночи вылезти хотя бы к пограничью леса, а там уж не везде власть болотника.

– Где Воня? – вдруг спохватился один из ватажников. – Он последним шел.

Все остановились, озираясь вокруг, ропща и переглядываясь.

Вони нигде не было.

Кто-то собрался было начать кликать подельника, но атаман, разом оказавшись рядом с этим недотепой, коротко и умело ткнул тому кулаком в брюхо, вколотив готовый вырваться крик обратно.

– Тихо, башка твоя дурная, – зло прошипел он. – Сдурел посреди болота орать? Не нечисть, так княжьих псов накликаешь.

И быстро посмотрел на стоявшего вплотную ко мне Цдрэвко. Тот лишь раз отрицательно махнул головой. И я понял: возникни у дылды хоть тень подозрения, что я причастен к пропаже ватажника, я б уже медленно проседал в вонючей жиже с перерезанным горлом.

Алан скривился и хмуро бросил:

– Двигаем дальше. Семеро одного не ждут.

И разбойники, мрачные и изрядно притихшие, двинулись дальше.

За следующие пару часов мы потеряли еще троих.

Сумерки уже совсем заволокли болота, туман сгустился так, что даже шагающий передо мной широкоплечий ватажник казался расплывчатым, а голос невидимого уже Алана, хотя тот и был впереди от силы локтях в десяти, звучал глухо и будто со всех сторон.

Никто не мог понять, как это происходило. Не было ни нападения каких-либо тварей, ни плеска воды, ни чавканья трясины, засасывающей жертву. Просто в какой-то момент в живой цепочке образовывалась прореха, и идущий следом, ничего не замечая, смыкал брешь.

Несколько раз разбойники в запале набрасывались на меня, хватали за грудки, кричали, шипели, чтобы я договорился с нечистью, наколдовал, наворожил чудо. Угрозы сменялись посулами. Но я лишь разводил руками, в который раз поясняя, что такой власти у ведунов нет. Душегубы зло шипели, но без отмашки главаря причинять мне вред остерегались.

И поредевший отряд двигался дальше.

Порой возникающие болотные огоньки, более яркие и назойливые в потемках, будто вели нас, заставляли обходить их в нужном направлении. Я поймал себя на мысли, что мы уже окончательно потеряли направление, просто идем, чтобы идти, в надежде выбраться из проклятых топей.

Мы просто пробивались сквозь темный смрадный туман.

Кажется, без цели.

Когда мы перелезали через очередное полузатопленное дерево, Аркуда соскользнул с мшелого ствола, нога его поехала, и он с влажным чавканьем скатился вбок, в черную жижу.

Негромко бранясь, он попытался ухватиться за торчащие коряги, но гнилая труха обламывалась, крошилась в руках. Он цеплялся за траву, но пропитанная влагой земля уступчиво выкорчевывалась, не давая опоры.

Цдрэвко и еще один разбойник с шумом полезли вытаскивать неуклюжего подельника, схватили его за перепачканную грязью рубаху, стали тянуть. Дело шло туго, но шло. Постепенно Аркуда выбирался из жидкого плена, моля, подбадривая ватажников. Вот показался его пояс с притороченным кожухом колчана, вот появилось грязное влажное месиво, когда-то бывшее его штанами, вот…

Кажется, все, кроме Аркуды, увидели это разом.

В глубине, прямо за спиной лучника, в бездонном провале вдруг загорелось два бледно-желтых глаза. Зыбкие, дрожащие из-за волнения растревоженной Аркудой воды, они смотрели на нас.

Никто не успел даже испугаться, а из трясины уже вынырнули две черные склизкие руки с длиннющими, тонкими и иссушенными, будто коряги, пальцами. Устремились к несчастному ватажнику, вцепились в одежду, в кожу, в плоть.

Рванули на себя.

Аркуда истошно завопил.

К чести разбойников, они не выпустили друга, а, несмотря на ужас, потянули его к себе. Что есть мочи. Упираясь в склизкую грязь кочек, оскальзываясь, суча уезжающими в жижу ногами.

Они кричали от натуги, от ярости. Как не раз кричали в запале набега. Стараясь вытащить, помочь, спасти.

Но силы были неравны.

Борьба с глубинной тварью была совсем короткой. Черные лапищи сделали резкий рывок – и несчастный Аркуда, даже не успев набрать еще раз воздуха для крика, мгновенно скрылся под водой. Через мгновение на густой поверхности болота не осталось ни следа.

Только чуть колыхалась потревоженная и разогнанная к берегу ряска.

С минуту все потрясенно молчали.

А потом раздался вой.

На все окрестные болота. Не таясь, не скрываясь. Вой отчаяния и бессильной злобы. Стоя на коленях, весь перемазанный в грязи, страшно завывал Цдрэвко.

Стальные цепи бесстрастия лопнули, высвобождая животные, древние страхи. Даже матерые душегубы порой боятся. Нет, не смерти. Но вот бессилия перед участью, ожидания – да.

Он быстро смолк. Глядел в стоячий мрак болота.

– Алан! – зашипел вдруг дылда. – Давай им ведуна сдадим. Будут они с ним потешаться пока, мы и уйдем. Вон, смотри, как замер, гадина, выжидает небось, пока мы все по одному сгинем! К кочке ножичком его же приколем, не намертво, а так, чтоб звал-выл, а сами – бего́м.

И поднял взгляд на атамана. В мою сторону он не смотрел, будто не было меня вовсе.

– Дурень ты, Цдрэвко. – Алан только покачал головой, поджав губы и глядя в черноту трясины. – Такой проступок брать на себя. Всякий знает, что ведуна прикончить аль в беде оставить – тебя со свету и Быль, и Небыль сживут. Не отбрехаешься.

– Да кто узнает? – рявкнул мой надсмотрщик. – Да и побасенки, может, все это. Народ сдуру придумывает.

– Может, и придумывает, – тихо проговорил атаман. – Да только много я по миру хаживал. Много лютых людей встречал, что таким хвалились, что даже у тебя, зверюги, кишки бы узлом завязались. Многим страшным. Да только никого, кто бы убийством ведуна бахвалился. Разумеешь?