Нечисть. Ведун

Кладовик

Я пою, и меняются смысл и суть,

По колено в водах, по грудь в лесу.

И колеблется жизнь на моих плечах.

А земля от памяти горяча.

Гроза гнала меня через лес.

Поздняя осень в этих краях богата на дожди. Почти все время небо затянуто серым низким покрывалом туч. Мелкая докучливая морось почти без устали сыплет сверху, постепенно пропитывая все влажностью – хоть выжимай. Но нет-нет да и скопит небо сил, соберутся орды дождевых облаков, стянутся хмурые грозовые тучи, да и вдарят со всей мочи о землю. Хлещут нещадно тугими струями, заливают все окрест.

Вот и сейчас я ломился через густой хвойник, спеша найти хоть какое укрытие.

Я не питал детских надежд обогнать стихию: уж больно резко все вокруг почернело, взвыли в верхушках хвои гулкие ветра и очень близко глухо зарычало небо.

Уйти далеко вряд ли было возможно: до ближайших селений еще несколько верст, да и река Полушка, что разрезала эти леса впереди, по осени сильно разлилась, и просто так преодолеть ее вряд ли бы получилось. В планах моих до того было идти до переправы на этом берегу вверх по течению, но теперь я лишь продирался через колючие ветки, судорожно ища укрытие.

Уже третье лето шло с моих странствий, и каждую осень я порывался осесть где-то на пору ненастья, переждать распутицу и продолжать свой путь лишь с первыми морозами. Но, как любил говаривать мой хороший знакомец Молчан, зарекалась ворона помет не клевать! Вот так и я, как та птица, все свои обещания забывал, гонимый неведомой жаждой пути.

И ведь ничего не было б зазорного в том – обжиться пару месяцев в каком селе или даже городе, харчеваться в тепле и почете. Любое селение сочтет за честь приютить ведуна, чтоб помог в уговоре с нечистью домовой, а если свезет, то через это дело и какую выгоду себе можно выторговать. Кому с овинником сговориться подобру, кому кикимору осадить, а кому и новую нечисть в хозяйство позвать. Бывало, что просили люди какую дивость из Небыли пригласить, дабы обживаться вместе к взаимной выгоде. Толковый небыльник на подворье очень нелишнее.

Все вроде хорошо, можно примоститься на осеннюю пору, а все одно не мог я себя заставить, не мог остаться. А потому, как обычно, в моменте костеря себя на чем свет стоит за непоседство, я ломился раненым лосем вперед. Прав друг Молчан, ох прав.

Когда первые крупные капли уже начали с шумом бить по моей макушке, я вдруг вывалился к громадному то ли камню, то ли уже горе. Глыба спряталась прямо посреди ельника, не отделенная от леса ни полянкой, ни прогалинкой. Я, протискиваясь между хвойных лап, буквально уперся в мшелую холодную стену. Гора изрядно просела, сверху щедро уже поросшая мхом, укрывшись местами землей, из которой пробились молодые деревца. Мне подумалось, что эта скала, как могучий великан-волот или кто из древних богатырей навроде Святогора, постепенно уходит под землю. Век-другой – и совсем скроется в недрах каменная громада, уйдет от людских взглядов, от света белого. В покой.

Ну а пока я двигался вдоль скальной стены, быстро перешагивая через коряги и мелкие камни.

Мне повезло: совсем скоро я наткнулся на большую расселину в монолите валуна. Достаточно широкий проем позволял мне влезть туда без труда. Надеясь, что не стану незваным гостем в логове рыси или волков, я пробрался вглубь.

Не стал наговаривать огонь, а просто достал трут, огниво и запалил факелок. К моему немалому удивлению, внутри оказалось довольно просторно. Хорошая пологая площадка локтей в двадцать от стены до стены, пол, густо усеянный хвоей. Тут можно было с легкостью даже развалиться поспать, и я еще раз удивился, почему такую удобную берлогу не облюбовал зверь. Но я не приметил ни валяной шерсти в углах, ни помета снаружи, ни звериного духа, а потому спокойно скинул поклажу и сел, привалившись к стене.

Факелок докоптил и с тихим треском погас, оставив легкую печаль тепла. Я не захотел подпаливать новый, вполне довольный светом дня, что проникал сквозь скальную щель входа. Полумрак убаюкивал, после быстрой тяжелой ходьбы мышцы ныли, и я блаженно прикрыл глаза, радуясь своей удаче, сухости пещеры и временному покою.

Кажется, я чуть задремал, а потому вздрогнул и вскинулся, когда снаружи раскатисто громыхнуло.

Миг-другой – и лес погрузился в монотонный плотный гул ливня.

Успокоив захонолувшееся сердце, я расслабился и бездумно уставился на водяную пелену…

Завороженный, будто погрузившись в морок, я не сразу обратил внимание на какой-то шорох у дальней стены пещеры.

Резко подобравшись, невольно схватившись за поясной нож, я стал вглядываться в сумрак. Зверь? Не похоже. Может, какая нечисть озорует?

Я с интересом чуть подался вперед. На моей памяти по пещерам любило таиться не так много небыльников. В наших краях все больше лесных да водных тварей, но чтобы здесь… А вот кое-кто из древних племен часто обитался в недрах. Увидать редких ныне представителей чуди или дивьих людей было моим заветным желанием. Тайны великие таили в себе эти странные народцы, обитавшие на Руси задолго до прихода людей.

Напрягая до рези глаза, я в конце концов разобрал возле стены шевеление. Там, кажется, была яма или углубление, и в ней возилось непонятное существо. Я тихо произнес:

– Ау?

Только теперь мне пришла в голову мысль, что это мог быть такой же путник, как и я, укрывшийся от непогоды или просто оставшийся переночевать. До ближайших селений далеко, охотничьи тропы тоже неблизко, а потому рассчитывать страннику отогреться в домовине или же лесном схроне не приходилось. Вот и прибился сюда какой бедолага. А я-то сразу стал перебирать всякое. Одним словом – ведун. Везде Небыль узрить норовит.

– Эй, – чуть громче сказал я. – Прости, коль помешал тебе, добрый человек. От непогоды таюсь я. Не потревожу я тебя, друже. Пережду ливень, да и пойду своей дорогой.

Возня у стены продолжалась.

Кажется, мой сосед что-то копал или разрывал. Увлечен он был этим делом целиком, на меня не обращал никакого внимания, а потому я уже решил было не тревожить более странного человека и почти отвел взгляд, когда он вдруг повернул голову.

Зыркнул на меня.

Я чуть не сплюнул с досады.

Угораздило же!

Теперь стало понятно, почему такую хорошую нору не облюбовал никакой зверь. Надо было и мне, дурню, обойти стороной, конечно, но уж больно прижала нагоняющая гроза.

Тем временем хозяин пещеры продолжал пялиться. Горящие желтые глаза не отпускали меня ни на мгновение, следили за каждым движением.

Снаружи вновь громыхнуло, и почти сразу пещеру озарил яркий всполох от молнии. Этого хватило, чтобы я мог разглядеть существо у стены. Серая, изрядно измазанная грязью и землей кожа была покрыта застарелыми, уже сухими язвами, трупные пятна чернели на руках, шее, лице. Грязные свалявшиеся, когда-то русые волосы и борода свисали липкими сосульками. Совершенно непонятная уже мешанина из одежды превратилась в лохмотья, лишь ржавые остатки кольчуги, местами свисавшие из-под наростов грязи, да когда-то цветастый кушак угадывались из общего месива. Босые ноги и руки, сплошь покрытые коростой грязи, нервно подрагивали в тревоге.

Теперь мне было понятно, над чем копошилось существо.

Клад.

И довелось мне коротать непогоду в одной пещере с охранителем сокровищ, сиречь кладовиком. Люди часто называют их еще заложными покойниками. Помнится, очень мы спорили в капище с другими молодыми ведунами, есть ли отличия меж кладовиков в зависимости от их появления. Кто-то говорил, что разницы нет, кладовик и есть кладовик, и суть его одинакова всегда, да и нет упоминаний у Ведающих в различиях. Я же настаивал на том, что коли заложного покойника создают люди насильно, убивая какого несчастного и хороня его вместе с сокровищем, дабы сторожил мертвец, то у той нежити одна цель – защищать назначенную долю. В том его «кружение». А коли заложный покойник сам появился (всякое бывает: например, спрятал разбойник или прижимистый купец клад, днями да ночами о нем думал, да судьба повернулась другим боком и помер владелец), становится он над своим хозяйством, и его «кружение» – не только другим сокровище свое не отдать, но и борьба с собой: и хочет забрать он свое богатство, и не может. Вечная мука – под боком клад заветный, а не взять.

Долго спорили, до хрипа, да так каждый со своей правдой и пошел. Не рассудили нас старейшины, лишь сказал Баян тогда: «В мир пойдете – мир вас и рассудит». И уселся хрустеть яблоком.

В любом случае приятного было мало. Тварь была злобная, но обычно не смертельная, коли клад ее не трогать. А потому я медленно повернулся к проему, но все же держа нежить в поле зрения.

Теперь надо было лишь дождаться ослабления дождя – и прочь. Сильные ливни с грозой обычно не затягивают, а потому был шанс разойтись с заложным покойником миром. Упокаивать такую завязанную на клад нежить дело было опасное; коль над невзятым сокровищем борение свершать, то велик шанс получить неприкаянного мертвеца – гоняйся за ним потом по всей округе. А за то время он может много народу положить. Уж лучше оставить кладовика при своем деле. Простые люди сюда не сунутся, а охотники за сокровищами сами свою судьбу пусть ищут.

Я поймал себя на мысли, что я совсем не ощутил присутствия этой нечисти. Любопытно. Обычно ведуны натасканы выискивать любую Небыль, в том числе и нежить, но кладовиков, видимо, не чуют? О том не упоминалось в заметках, но было очень интересно. По всему видать, что это общее для заложных покойников, иначе уже по всей Руси носились бы банды разбойников с пленными ведунами в поисках сокровищ или же где-то объявились бы очень богатые, но нечистые на совесть ведуны.

Увлекшись своими открытиями и умозаключениями, я не сразу сообразил, что покойник какое-то время что-то бормочет. С легким интересом я прислушался.

– Ждет! Забрать хочет! Ж-ж-ждет! – Кладовик быстро бубнил, повторяя как заговоренный одно и то же. При этом он продолжал перебирать землю, видимо, получше прикапывая клад, с каждым разом это его не устраивало, и он начинал по новой. Иногда он злобно зыркал в мою сторону, после чего вновь возвращался к своему занятию. – Ждет! Хочет! Ж-ж-ждет!

Понимая, что мертвец не угомонится, пока я не покину пещеру, я решил не дразнить нервное существо. Меня больше интересовало мое маленькое открытие, в нетерпении я ожидал возможности скорее записать свои мысли в заметки.

Лишь на миг отвлекся от бормочущего покойника, потерял бдительность.

Я даже не понял, что произошло.

В затылок с силой ударила твердая земля, хрустнув сухой хвоей. Стало трудно дышать, горло рвануло болью. Спустя миг я осознал, что на моей шее железным обручем медленно сжимаются ледяные грязные пальцы. Я жадно хватал ртом воздух, но он не проходил внутрь. Судорожно я впился в руки покойника, силясь разорвать цепкую хватку. Куда там! Мертвецкие мышцы, движимые гибельной волшбой заложного заговора, были как камень. Легче было бы разогнуть кованые петли ворот Гавран-града. Силы очень быстро оставляли меня. В последней надежде выхватив ножик, я пырнул мертвяка в бок, да так и оставил клинок торчать между ребер. Кладовик даже не дернулся от удара.

Перед глазами поплыли алые пятна, в наваливающейся тьме я видел нависшее надо мной лицо кладовика, одержимую улыбку на сухих губах и желтые светящиеся глаза.

Сознание мое угасало…

Сквозь марево беспамятства я отчетливо слышал непонятную то ли скороговорку, то ли считалочку. Насмешливый голос повторял ее раз за разом, слова пульсировали в голове, с каждым толчком крови набирая силу, гулкость. Толчки крови все медленнее, тяжелее. Вот-вот остановится, перестанет течь по жилам, останется в пещере мертвый ведун.

Чет и нечет, нечет-чет…

Тишина. Толчок крови, еще один. Будто отдаленный раскат грома. И вдруг в полную силу завыл вновь насмешливый голос, повторяя раз за разом стишок, заражая шальным весельем. Чтоб шапку под ноги, сапогом оземь, чтоб до боли в пятке.

В пляс! Без памяти, без раздумий. Здесь и сейчас гуляй как в последний раз!

Я открыл глаза резко, легко. Будто и не я только что проваливался в глубокий колодец беспамятства, уже отправляясь к Ягам. Руки мои, бессильно лежавшие на земле еще миг назад, взметнувшись, чертили корявые закорючки. Пальцы немилосердно жгло.

Кладовик, кажется, даже немного растерялся, ослабил хватку.

Воздух с хриплым шумом вторгся в судорожно заходившиеся легкие.

Между тем мои пальцы, жившие своей жизнью, будто доиграли на невидимых гуслях и довольно щелкнули.

Мгновение бездействия.

Лежу я, не в силах двинуться. Замер на мне мертвец, так и не убрав корявые пальцы с моей шеи.

Очнулся покойник, захрипел глухо:

– Забрать хочет. Х-хочет!

Вновь цепкие пальцы стали сжиматься мертвой хваткой, однако что-то у заложного покойника теперь не заладилось. Ржавые кольца кольчуги на рукаве неудачно зацепились за лохмотья остатков рубахи, намертво запутавшись. Покойник недоуменно уставился на непослушное тряпье, разомкнув хватку, тупо дергая раз за разом рукой, силясь избавиться от нежданных оков. Пока я жадно хватал ртом спасительный воздух, будто пытался надышаться впрок, у нежити дела стали идти все хуже.

Распрямившись, чтобы удобнее было справиться с досаждающей помехой, кладовик с силой врезался виском в торчащий острый выступ стены (я мог поклясться славой предков, что никакого выступа там не было). Что-то смачно хрустнуло, из-под пробитой сухой кожи густой черной жижей тягуче потекла кровь. Измарала смолой щеку и шею покойника. Боли он, само собой, не чувствовал, но такая травма обескуражила его еще больше. В недоумении мотнув головой, кладовик неудачно развернулся, потерял равновесие и, попутно оскользнувшись коленом на сухой хвое, неуклюже рухнул с меня.

Упал рядом, почти вплотную.

Я, все еще слабый, с натугой, сквозь боль в шее повернул голову на мертвеца.

Несчастный покойник ворочался в локте от меня, с провальным упорством пытаясь подняться. Но то кисть у него, которой он упирался в землю, подворачивалась, то путались лохмотья, то с хрустом уезжала вбок нога.

Он напоминал очень пьяного, пытавшегося совладать с собой.

Или же очень неудачливого, мелькнула у меня мысль.

Беда за бедой, беда за бедой…

Вновь раздался в голове насмешливый голос. И вновь внутри меня разгорелось пламя безудержного веселья, искры заплясали в глазах, вновь в пальцах остро полыхнуло жаром.

Улыбнулся я зло, лихо прямо в лицо продолжавшему ворочаться мертвяку. Тот глупо пырился на меня желтыми глазами, ничего не понимая, желая, но не в состоянии достичь своей заветной цели – защитить клад.

Вновь щелкнули пальцы.

Совсем рядом снова громыхнула гроза. Очень сильно, раскатисто. Жахнуло так, что даже содрогнулись своды пещеры. Не выдержала, видать, глыба такой встряски. Загудела потаенным треском скала, будто прокатилась по камню дрожь. Грозилась громада древняя обвалом погрести под собой мертвеца заложного и несчастного ведуна?

Нет, обошлось.

Только чуть треснул потолок под сводами пещеры да откололся валун.

Рухнул вниз тяжким грузом да и раздавил так и не вставшего кладовика. Почти полностью погреб под собой. Лишь продолжали судорожно дергаться руки-ноги из-под глыбы.

Буквально в локте от меня.

Я с трудом встал сначала на четвереньки, долго кашлял, сплевывал тугую слюну и порой искоса поглядывал на затихшего уже покойника под камнем. Шальной кураж постепенно оставлял меня, уступая место страху и растерянности.

Когда я уходил из пещеры, ливень уже кончился. Небо просветлело. В тихом безветрии после буйства стихии лес был безмятежен и спокоен.

Собрав свои пожитки, я постарался покинуть страшную пещеру как можно быстрее. Думать о том, что же произошло, я не хотел. Гнал эти мысли. Одно я знал точно: в тот момент, когда покойник оставил меня и был погребен под каменным надгробием, я остро ощущал след волшбы Небыли. И если бы я был достаточно потерявшим рассудок, то с уверенностью сказал бы, что эту волшбу творил я…

– Следующей осень только на постой! – проворчал я и перехватил поудобнее посох, чтобы раздвигать им мокрые лапы елей.

«Зарекалась ворона…»

Болотник

Если ты боишься темноты ночной,

Расскажи мне сказку и ступай за мной.

Все, что не убьет нас, сделает сильней

На пути блуждающих призрачных огней.

Я с удовольствием развалился на траве, прислонив ноющую от тяжести короба спину к мшелому пню.

На эту лесную полянку я набрел случайно. Поблагодарив батюшку лешего за гостеприимство, разложил свою поклажу. Я давно хотел сделать привал, а потому эта уютная, залитая солнцем полянка, пристроившаяся неведомо как в густом частоколе елей, подвернулась очень удачно.

По этим местам я бродил совершенно без цели. После малоприятных приключений в Рубежных землях я был сильно измотан, а потому последние недели просто брел вперед, доверившись дорогам. Честно говоря, я наслаждался этим покоем, упивался разгоревшейся уже поздней весной, почти взявшей за руку сестрицу-лето. Я выбирал развилки наугад, не обращая внимания на наставления дорожных камней (но не забывая отдать поклон уважения неподвижным указателям: не хватало вслед сглаз получить – плутай потом вокруг перекрестка). Мерно шагая вперед, радовался пению птиц, звону мелкой мошкары, заливистому посвисту ветра.

Рубежные степи постепенно сменялись зелеными полями, полными сочной травы. Стали появляться перелески, речушки и даже глубокие озера. Дальше местность пошла больше холмистая, лесная. Все больше непролазная, лишь посеченная разрезами малоезженных дорог. Везде человек путь проложит. А последние пару дней я, слушая внутренний зов, свернул с тракта и углубился в мохнатые лесные чащи.

И вот теперь я полулежал с закрытыми от удовольствия глазами, чувствуя даже через плотную рубаху влажность мха, и вслушивался в лес.

Эта часть ельника была уже более густая, темная. Земля под ногами, изрытая корягами корней, была сплошь засеяна палой хвоей. Неугомонные птицы и тут щебетали без умолку, но, как мне показалось, уже немного сторонились правого плеча.

Шумно потянув воздух носом, я, кажется, понял осторожность пичуг. Здесь пока еще очень зыбко, почти на краю ощущения, но уже тянуло болотом. Аромат стоячей прелой влажности, гниющих растений и склизких тварей вплетался в хвойные запахи леса. Топью пахло.

Опасностью.

Я прикинул, что болота начинаются к северу, где-то в полуверсте отсюда. А это значит, что в ту сторону идти точно не следует и надо будет забрать чуть правее, туда, где щебетание птиц набирает силу. Идти даже по окраинам болот не хотелось: земля там уже начиналась зыбкая, влажная, тропки сбивались, путались. Трудно было даже по звериному следу прокрасться. А уж если занесет ближе к топям или не выбраться до темноты…

О таком даже думать не хотелось.

Я недовольно поморщился. Вот же нагнал себе мыслей на ровном полу. С болот еле-еле сквозит, а здесь солнышко, самый разгар дня, красотища вокруг. Чудеса!

Отогнав дурные шепотки в голове, я вскинулся от пня, пододвинул к себе короб, предварительно аккуратно переложив посох к поваленному дереву неподалеку. Стал копаться внутри своей поклажи, размышляя, чем бы перекусить.

Разводить костер я не думал: не собирался задерживаться тут надолго, да и лишний раз тревожить лесных жителей страшным, чуждым им огнем не хотелось.

Я бережно отодвинул вглубь короба толстенную кипу манускриптов Ведающих, которую уже немало разбавляли мои записки и зарисовки. Хранил я эту самую главную свою ценность тщательно завернутой в промасленную, трижды укутавшую записи холстину. Как говаривал старый Баян, все, что есть у ведуна, – это его знания и доброта!

Вспомнив мудрого наставника, я мягко улыбнулся и продолжил копаться в поклаже, размещаясь прямо на траве.

Миру явились завернутые в тряпицу вяленые рыбки, мешочек сухарей, ломоть сала и россыпь ягод, которые я собирал походя. Немного поразмыслив, все же достал небольшой сверток. В нем томился кусок невероятно жесткого, жгучего высушенного мяса. Подарок рубежников. Они сказывали, что научились такому у бесермен-кочевников, мол, мясо такое не пропадет, не погниет, да паразиты не заведутся. И не слукавили, действительно: все эти недели пути я на отдыхе потчевал себя пожалованной диковиной, а она так и оставалась вкусной и питательной.

И хорошим делиться доводится, а не только сечи устраивать.

Пока я с усилием среза́л тонкий шмат ароматного мяса, рот мой наполнила кислая слюна, и я понял, что был гораздо голоднее, чем думал. А потому не колеблясь я стал жевать еду прямо с кривого ножа (тоже подарок рубежников, щедрые ребята оказались). Я ел с удовольствием, чавкая, фыркая, добавляя то одно, то другое из своих припасов в рот, обильно запивая все из походного бурдюка. И так я ушел в это занятие, что не сразу понял, что в гомон леса добавились посторонние звуки.