Бешеный шарик
В последнее время любознательный юноша практиковал нейро-лингвистическое программирование и решил воспользоваться наработанным опытом в личных целях. При любом удобном случае и в различных интерпретациях он говорил о том, что ребенок может умереть, поскольку у матери стареющий организм и ему маниакально хотелось увидеть результат проводимого им эксперимента.
4
На полпути к Эшенленду Фейт почувствовал странное онемение лица. Не придавая значения странным симптомам, он стал медленно погружаться в состояние, близкое к дреме. Вначале мысли в его голове обрывались, затем теряли окончательный смысл, перед самим концом в предложениях путались слова, а в словах – буквы. Медленное погружение набирало обороты. Фейт буквально проваливался в таинственную черную пустоту.
Открыв глаза, он ужаснулся. Его окружала обнаженная красота пустыни с необыкновенно ярким песком янтарного цвета. Бросив скорый взгляд вверх, он увидел поразительной чистоты небо. Насыщенные краски окружающего пространства словно обжигали глаза, но это была приятная жертва. Находясь там, Фейт почувствовал, что Эшенленд, Паундспот, смута, нерадивая дочь, кажущийся верным, но на самом деле скользкий Сильверстейн и многое другое, были частичками большого ужаса, не имеющего отношения к его жизни. Именно это место было поистине его. Чувство свободы и чистоты пьянило сознание. Фейт безоговорочно признал себя счастливым человеком.
Со стороны севера, у горизонта Фейт увидел две фигуры, движущиеся по направлению к нему. Когда очертания фигур обрели знакомые формы, он с восторгом вспомнил о своей первой мечте. Однажды, в далеком детстве, благодаря участию родного брата его дедушки, мальчишка Фейт попал на ипподром. Впечатление от лошадей, благодаря особенностям детской психики, было умопомрачительным. С тех пор мечта о своей лошади, на которой он мог бы рассекать по громадным просторам, стала хоть и забытой для него во взрослой жизни, но все же заветной.
К нему приближался высокий мужчина в длинных мрачных одеждах. Незнакомец вел за собой мощного жеребца, сияющего белоснежным окрасом. Подойдя совсем близко, незнакомец остановился и протянул поводья Фейту.
– Возьми. Он твой. – миролюбиво произнес незнакомец. – Везде, куда бы ты не направился, тебя ждет бесконечный путь. И будет куда проще двигаться, благодаря поддержке, на которую ты так надеялся.
Поблагодарив незнакомца, счастливый Фейт принял поводья. Он не решался вскарабкиваться на жеребца до тех пор, пока незнакомец не исчез за северным горизонтом.
Его жеребец был настоящим подарком небес. За всю свою память, Фейт не мог вспомнить подобной прелести. Перед ним стояло не живое существо, а яркая звезда, озаряющая своим сиянием мертвые пески. Он дал ему имя – Лайф. Именно жизнь он пытался оседлать сразу же, как только представил, что это возможно.
С непредвиденными трудностями и немалыми усилиями Фейт вскарабкивался на жеребца. И как только он оказался сверху, Лайф замертво упал на мертвые пески, которые были вечными, в отличие от сияния прекрасной звезды.
Жеребец был мертв. В ужасе от стремительного краха детской мечты, Фейт потерял сознание и вновь очнулся в своем самолете. Они как раз приближались к Обелиску.
Аэропорт «Эллис» кишел посетителями, не имеющими отношения к прямому предназначению этого места. Они собрались здесь исключительно для того, чтобы лично встретить президента. Государственные деятели держались особняком и закрывались от остальных за дымовой завесой – среди их сословия находилось место только для заядлого курильщика. Их помощники вместе с начинающими карьеристами активно создавали вид своего присутствия, но не делали ничего конкретного. Журналисты пребывали в полной боевой готовности и по предварительному решению были разбиты на подразделения, чтобы держать свои пронырливые руки на всех пульсирующих точках временно образовавшегося социального организма. Было заметно, что некоторых репортеров вызвали на службу непосредственно из контролируемой зоны, и они в буквальном смысле испытывали муки долга. Среди прочего, по аэропорту сновали и случайные люди, относящиеся к категории «опять тут эти зеваки». Последние, в силу желания хоть как-нибудь приобщиться к громкому событию, вели себя наиболее вызывающе. Раздражающие элементы все же не принято было выгонять – это противоречило правилам неписанного социального договора, первыми пунктами которого были «открытость» и «равноправие». Представители простого народа успевали отмечаться в нескольких группах за короткий промежуток времени, подслушивая либо нахально возлагая на себя право участия в различных обсуждениях, касающихся государственных дел. В таких случаях, компетентные люди предпочитали удаляться из разговора и искали для себя группы, в которые еще не внедрялось мнение какого-нибудь постороннего наглеца.
Все с маниакальной одержимостью считали минуты до приземления президентского самолета на родную землю и торжественного оглашения Фейтом желанной вести. Иной результат встречи с главами Союза ни разу не вносился в обсуждения любого уровня. Вообще в Эшенленде было принято общенациональное упоение успехом. Возможность хотя бы малейшего промаха даже не предполагалась. Самообман стал основным и высокоэффективным оружием эшенлендцев все то время, в котором проблемы страны являлись незначительными.
Самолет прибыл с томительной для встречающих задержкой. Еще некоторое время понадобилось для того, чтобы президент, наконец, показался публике. Быстро и твердо спускаясь по трапу навстречу толпе подчиненных, Фейт сделал заявление, которое привело в смятение и без того возбужденный народ:
– С сегодняшнего дня запрещается мастурбация в рабочее время. – громогласно произнес президент, – Это занятие провоцирует омерзительное выражение, которое я наблюдаю на ваших лицах. Разойдитесь!
Неожиданно и опасно шок стал пронизывать одного человека за другим. Тяжелое молчание создавало эффект приостановившейся реальности. При этом всех объединяло бесполезное упорство, благодаря которому никто не позволял своему уму вырабатывать мысль о неблагоприятном исходе общего дела. Массовое замешательство дало Фейту удачную возможность быстро протолкнуться к личному автомобилю. Крайне важно покинуть место скандала в тот момент, когда скандальная выходка еще имеет паралитическое воздействие. Следующим пунктом в маршруте президента была клиника профессора Штросса.
Всю дорогу Фейт задумчиво смотрел на стремительно меняющиеся картинки по ту сторону окна автомобиля. Он был уверен, что в последний раз наслаждается привычными сюжетами прекрасных улиц родного города. Благополучие каждого уголка Эшенленда было его личным достижением. Теперь это мало кого будет волновать. Да и самого Фейта будет волновать только одно – новое условие его обязанностей, которое он вынужден принять. Сколько добропорядочных и жизнерадостных людей ему придется хладнокровно сбросить на социальное дно. Возможно, 75% населения или того больше. Он не сожалел, что результат его будущих поступков будет таковым. Ему была ненавистна мысль о том, что как президент он должен будет взять на себя основную ответственность. С этого дня устоявшийся за долгие годы порядок внутри страны виделся Фейту источником неразрешимых проблем.
В клинике профессора Штросса Фейта приветствовали именитые представители эшенлендской медицины. В рядах встречающих были доктора более низкого ранга из других клиник, а также никем не изгнанные андролог, проктолог и патологоанатом, визит которых нарушал возвышенный смысл мероприятия. Президенту пришлось пройти очередной адский круг необходимых формальностей. Выслушав тезисы об актуальных проблемах государственной медицины и необходимости профильных закупок в странах Союза, напряженный Фейт отделался несколькими ни к чему его не обязывающими заявлениями и со всей больничной свитой направился к палате, где его ждали жена вместе с долгожданным сыном.
Открыв дверь, он сразу же увидел ее. Она лежала на приподнятой клинической кушетке неподвижно, склонив голову вправо. Казалось, что смертельная усталость вынудила женщину погрузиться в спасительный сон. Фейт не сразу обратил внимание на сына, лежащего так же неподвижно у груди матери. Ее руки не удерживали малыша и приняли странное положение, подобно гнезду, в центре которого находился хрупкий, совершенно невзрачный ребенок.
– Сейчас происходит важнейший момент. – с нежностью, походившей на плохую актерскую игру прошептал профессор Штросс. – Кормление налаживает связь между матерью и ребенком. С сегодняшнего дня он стал отдельной частью нашего мира, и первое время будет испытывать беспокойство, находясь далеко от матери. Посмотрите, как мирно он лежит. Вы с супругой проделали первоклассную работу. Думаю, мальчишка не причинит вам особых беспокойств.
Мгновенье спустя неестественно благостное выражение лица Штросса сменилось натуральной гримасой ужаса. Он подбежал к женщине и взял ее руку, чтобы нащупать пульс. В эти несколько секунд профессор бросил панический взгляд в толпу коллег, пытаясь отыскать отклик моральной поддержки, но в первых рядах стояли чужаки из конкурирующих больниц, а также андролог, проктолог и патологоанатом. Только последняя тройка держалась достойно, не проявляя завуалированного злорадства, но Штросс принципиально не нуждался в их поддержке.
– Этого не может быть…было нормально…ну, да…нормально же…я не мог пропустить…все же под контролем…почему?! – лихорадочно бормотал Штросс.
Затем профессор схватил ребенка и выбежал с ним из палаты под звуковое сопровождение, вызванное активным перешептыванием всех собравшихся в палате. К неподвижной женщине подбежал медицинский персонал клиники. Началась утомительная и запутанная суета. Фейт успел обратить внимание на лицо своей жены. Увиденное его напугало.
– Если моя супруга умрет, – испуганно закричал он, – вам не избежать опасных неприятностей!
– Она уже мертва, господин Фейт. – срывающимся голосом ответила молодая медсестра, показавшаяся ему карлицей.
Фейт не внял словам медсестры. Только после того, как тело его жены ровно уложили и церемонно накрыли белоснежной простыней, он уловил очередной страшный факт ненавистного дня.
Ему разрешили подойти к жене прежде, чем ту увезут в морг. Он не хотел видеть ее слишком близко. Чувство страха держало над ним верх. Багровые пятна на ее лице смотрелись страшно даже из далекого расстояния. Медсестра-карлица сама подняла простыню, стараясь сделать для обожаемого ею президента все от нее зависящее.
Лицо мертвой женщины сохранило парадоксальное выражение радости и одновременной скорби. «Оказывается, она отталкивающе некрасива. Ее внешность полна недостатков и смерть только усугубила врожденное уродство», – подумал Фейт. Он взял ее руку и увидел шрамы от порезов на запястье. На второй руке обнаружилась та же картина.
– С каких пор это у нее?
– Вам лучше знать, когда ваша жена пыталась свести счеты с жизнью. – быстро и неразборчиво ответила медсестра карлица. – Здесь узоры явно из нескольких эпизодов.
– Это не так уж и важно. Умерла-то она очевидно по другой причине. – растягивая каждое слово сказал Фейт, после чего резко отпустил безжизненную руку.
Их прервало срочное сообщение о вызове медсестры. Оставаясь с трупом жены один на один, Фейт уцепился пальцами за ее подбородок и презрительно произнес: «Ну, и что ты хотела этим доказать?!». Приподняв ее голову, он резко отпустил руку и отметил для себя то, что ему нравится звук и зрелище жесткого падения. Крикнув: «Это был поступок мерзкой суки!» он снова схватил ее голову и стал бить ее об поверхность кровати. Не желая останавливаться, Фейт разъяренно наносил удары по ее и без того страшному лицу, в некоторой степени воплощая в жизнь свои фантазии по отношению к Паундспоту. Жена всегда позволяла вымещать на ней злость и напряжение и в этот раз она невольно составила Фейту добрую службу.
В соседней пустующей палате Фейт услышал разговор патологоанатома и сильно заикающейся медсестры. Они достаточно громко обсуждали нашумевшую историю. События привели к тому, что именно этот специалист был наиболее уместен в VIP-палате полчаса тому назад. Подозвав патологоанатома на личную беседу, Фейт обсудил с тем уникальность трупных пятен, возникших на лице его покойной супруги. В особе молодого, нездорового на вид человека он встретил истинного виртуоза своего дела и собеседника, способного понимать намеки любой сложности.
Не желая больше находиться в клинике, Фейт решил уехать в свою тайную резиденцию, которая располагалась в 40 километрах от столицы Эшенленда и с помощью доставки из контролируемой зоны временно отскочить от нависающего над ним бремени. Его планы неожиданно нарушил идущий навстречу профессор Штросс с ребенком в руках. Ранее Фейт автоматически приписал новорожденного к числу умерших, и это обстоятельство было им принято как очередная, восьмая или девятая смерть его ребенка. Штросс с ликующим видом протянул младенца к отцу, но ответная реакция не оправдала возвышенного ожидания.
– Мой сын высосал из нее мертвое молоко? – поинтересовался Фейт.
– Молозиво. – смущенно поправил профессор.
– Мой сын высосал мертвое молозиво?
Ответа не последовало. Штросс деликатно, но настойчиво передал ребенка Фейту и исчез под важным предлогом еще одних тяжелых родов. Фейт внимательно посмотрел на тщедушное тельце своего сына и произнес:
– Тебе нет смысла хвататься за жизнь. Мне больше нечего тебе дать и я тебя не принимаю.
5
Накануне возвращения Фейта, каждый из многочисленной прислуги в его семейной резиденции предпочел скрыться, остерегаясь вызвать гнев хозяина. В прежние дни его эмоциональной нестабильности несколько преданно служащих ему людей невольно становились жертвами отъявленной и всегда несправедливой агрессии. Теперь они боялись даже предположить степень его опасности, но на этот раз удача была на их стороне. Фейт не нуждался в постороннем человеке, который мог бы послужить ему объектом психологической разрядки. Его дочь находилась дома. Она-то и была ему нужна. Не принимая девочку с первых минут ее жизни, он все же имел достаточное представление о том, какой из нее получился человек. Еще в детстве она получила от него кличку Фокса из-за ярко рыжего цвета ее волос и характерного поведения. Небрежно держа спящего ребенка в руках, Фейт без стука вошел в ее комнату.
Фокса знала о том, что ее мать мертва, но не проявляла надлежащих этому случаю эмоций. Девушка была явно озадачена, но предельно собрана и отец застал ее как раз в момент, когда та складывала в свой чемодан последние вещи. Ею владела эйфория от предстоящей поездки в Маунтон. Движения были резки, многие вещи падали и разлетались в разные стороны. Ничто внешнее не привлекало ее внимания и Фокса, словно сквозняк, перемещалась из одной заданной точки в другую. Рядом с ней действительно проходил ветерок. Она даже не заметила, что какое-то время была в комнате не одна.
– Собираешься? – беспристрастно спросил Фейт.
Фокса была удивлена его появлением, но не испугана. Фейт сразу же понял, что ей неприятен и даже оскорбителен факт свидетеля всех ее действий и это смогло слегка удовлетворить его потребность испортить кому-либо день. Она на долю секунды бросила взгляд на отца и ребенка, затем продолжила рассекать пространство, очевидно в поисках чего-то очень для нее важного.
– Уже закончила. Только не могу найти кое-что. – немного задыхаясь ответила девушка. – Некоторые вещи я не возьму. Мне они больше не нужны. Можешь их уничтожить. Делай с моей норой все, чтобы от меня в этом доме ничего не осталось. Интересно, обнаруженные лисьи норы уничтожают? Ты не в курсе? А что если в норе есть живое существо. Его будущее предрешено и трагической кончины ему не избежать? Когда буду в Маунтоне, обязательно узнаю.
Она собиралась выскочить из комнаты, но, оказавшись у дверей, развернулась обратно и побежала потрошить свой шкаф. Вокруг нее стали появляться первые жертвы: рваные вещи, разбитые статуэтки, осколки предметов, идентификация которых была невозможной. Фоксу ничто не останавливало. Только под кроватью она нашла то, что искала. Маленькая коробка, покрытая толстым слоем пыли хранила в себе мятые бумажки, в которых детской рукой были написаны сокровенные желания. Этот символичный архив стал последней жертвой Фоксы. Без тени сожаления девушка достала спички для камина и подожгла находку. С таким же чувством она сожгла бы и свою комнату, которую всю жизнь считала местом её заточения.
– Я рада, что уезжаю. Ты впервые оказал мне услугу. Не зная тебя, можно было бы подумать о том, что ты заботишься. Не хочу вникать в истинную причину твоего поступка. Благодарить не стану, это будет смотреться неискренне. Играйся с долгожданным сыном. Надеюсь, эта цацка окажется тебе по душе.
Не желая больше слушать колкости дочери, Фейт резко ее перебил.
– Надейся, что эта цацка придется по душе именно тебе. Теперь он будет под твоей опекой. Ты как раз годишься ему в матери, вот и вложи в него всю свою нерастраченную любовь. У тебя уже проснулся материнский инстинкт?
Услышав это, Фокса остановилась. Предложение Фейта заставило ее вытянуться. Она была выше стандартного роста и необыкновенно стройной подобно искусной скульптуре и создавала визуальное впечатление того, что ей нипочем нападки даже со стороны отца. Ее внешнее величие, которое проявилось слишком рано, напрягло Фейта, и подчинение дочери теперь стало делом его чести.
– Завтра я улетаю в Маунтон! – решительно сказала девушка.
– В Маунтоне ты окажешься только после того, как в тебе перестанет нуждаться твой младший брат. Если тебя это успокоит, к нему я отношусь хуже, чем к тебе. При первом удобном случае сделаю себе вазектомию.
Фокса улыбнулась. Выражение ее лица было невыносимо едким. Это была не глупая девчушка, а женщина с опасным умом и отсутствием природного страха.
– Я уеду завтра. Если оставишь меня силой, я зарежу этого выродка во время прямой трансляции, зрителями которой будут практически все наши соотечественники. Поверь, мне нетрудно все организовать. Свою репутацию ты ставишь выше моей жизни, и я готова пожертвовать собой ради любого случая, позволяющего разрушить твои планы.
Фейт мог доверить ребенка лучшим няням Эшенленда, но его внутренняя сущность вызывала в нем основательное желание поиздеваться над детьми, не давая им жить той жизнью, в которой те нуждались. Для него было принципиально важно любым способом добиться удовлетворения выдвинутых им требований. Угрозы Фоксы в глубине души понравились Фейту. Его подкупила жестокая решимость дочери.
– Ты должна пойти на мои условия ради памяти твоей матери. – сказал он, перекрыв Фоксе дорогу к выходу.
– Ау, проснись! Папочка, ты совершенно не осведомлен о том, что происходило в твоей семье. Эта женщина – не мать! Она была способна только на роль пустоголового инкубатора для твоих детенышей-смертников. Жила унизительно, лицемерно, глупо, но удобно. При всей моей ненависти по отношению к тебе, все же именно ты вызываешь у меня уважение и что-то вроде любви. Она же – пустой отпечаток в моей жизни. Мне не жаль ее и без малейшего сожаления, я избавлю себя от этого сморщенного недоразумения. Пусть только останется со мной один на один. Я готова к самым страшным поступкам, можешь не сомневаться.
Фейт осознал, что дочь ему не уступит. В ней был стержень, покрепче, чем у него самого в ее годы. Они долго с вызовом смотрели друг другу в глаза. Фокса была прекрасна в своем гневе. Ее оружием был парализующий магнетизм – большая редкость в столь юном возрасте. Эту схватку разъединил визг проснувшегося ребенка.
В тот же вечер Фейт отправил дочери сообщение «Самолет улетает завтра в 19:45». Он с удовольствием представил как, оказавшись в аэропорту, девушка узнает, что в сообщении указано неправильное время рейса. Самолет вылетит 15 минутами ранее ее приезда. Это будет последний рейс. Авиасообщение между Эшенлендом и другими странами прервется на неопределенный срок. Разбитая и униженная, она вернется домой и напротив каждого пункта плана будут поставлены галочки.
Сидя за рабочим столом Фейт занялся входящей корреспонденцией. Среди бесчисленных и однообразных писем с соболезнованиями, составленных в лучших традициях устаревших клише, он отметил послание от Верховного Святителя. Содержание письма было следующим:
«Господин президент, кончина вашей супруги внесла невыносимое горе в дома каждого прихожанина нашей Святой Церкви. Мы молимся за ее упокой вместе с вами. Госпожа Фейт была истинным воином веры и надежным кирпичиком в основании наших духовных ценностей. Мы всегда храним память о благочестии наших праведников и не можем оставить вас без скидки за проведение церемонии прощания. С почтением, Верховный Святитель Великой, Несокрушимой, Истинной Церкви».
«Пусть за нее хоть кто-то помолится», – подумал Фейт.
За самозабвенным чтением писем его застал верный помощник Сильверстейн. Он аккуратно вошел в кабинет, и, увидев отрешенного Фейта, молча занял любимое им кресло, находящееся в темном углу президентского кабинета. В его руке было несколько свежих газет.
– Твои скандальные высказывания взорвали публику. – иронично произнес Сильверстейн, – Нет, про мастурбацию мне понравилось… конечно… но не стоило. Теперь в прессе разворачивается целое течение мнений по этому поводу. Феноменально! Ты стал информационным событием дня! Сразу столько известий. Как ты все это пережил? Кстати, во всем Эшенленде сегодня родилось только два мальчика. Страна маленькая, но я ожидал большей цифры. Мною уже даны распоряжения, чтобы семье, кажется Темптон, начислили 10 миллионов. Также мы приготовили для их младенчика памятный кулон в форме следа от детской ножки. Очень символично.
– Это лишнее. Их ребенок родился в один час с моим? Если часом ранее, либо позднее – никаких денежных переводов!
Ребенок Темптонов родился на восемь часов позже младшего Фейта, но Сильверстейн решил солгать:
– Между ними разница в несколько минут. Обещание есть обещание…не то время и не тот случай, чтобы сдавать назад.
– Где твои соболезнования? – неожиданно спросил Фейт.
– Мне казалось, что мы далеки от этих пошлых условностей. Ты ее не любил и получил то, чего хотел в глубине своей души. Я могу тебя только поздравить. А вдовство прибавит тебе шарма. Публика у нас настроена исключительно на картинную патетику и особенно почитает трагизм. Все складывается как нельзя лучше.
– Союз прервал с нами все связи. С завтрашнего дня мы будем изолированы от внешнего мира. Более того, уже сегодня все шлюхи, которых я трахал, активизируются и будут портить мне жизнь своими попытками занять пустующее место рядом со мной. Все складывается как нельзя хуже.
Сильверстейн судорожно вскочил с кресла и осторожными шагами подошел к Фейту.
– Что ты намерен предпринять?
– Мне сейчас не до шлюх и их действия, скорее всего, будут казаться тусклыми пятнами на фоне ярчайшей катастрофы моей жизни. Как-то все устроится само собой.
–Я не об этом! Без поддержки Союза мы потеряем все, что имеем. Что делать?!
Газеты выпали из трясущихся рук Сильверстейна и разлетелись вокруг него, придавая его фигуре жалкий вид. Он схватился за голову и закрыл глаза, пытаясь включить свой персональный режим самообмана.
– Сегодня, вчера, в любой из дней нашей шутливой жизни мы нуждаемся в подсказке завтрашнего дня. Знай я вчера то, с чем мне придется столкнуться сегодня, то…ничего не смог бы поделать. Но было бы гораздо проще принять зубодробительный удар от руки этого дряхлого старикашки. Мы совершим самую глупую ошибку, на которую вполне способны, если забудем все то хорошее, что было с нами раньше. Это осталось в прошлом и все же мы не примем поражение еще до начала войны. Ты будешь свидетелем моего первого стратегического шага. – успокаивающим тоном сказал Фейт. – Скоро к нам присоединятся те, без кого нам теперь невозможно обойтись.
Спустя четверть часа в кабинете президента Эшенленда появились общественные деятели, активисты и журналисты первой величины. Фейт решительно отверг формальности, связанные с выражением соболезнования и высокого почтения, сразу же перейдя к цели собрания.
– Уважаемые господа, триумф нашей страны откладывается на неопределенный срок. Наставники из Союза отвернулись от Эшенленда. Мы оказались не готовыми к такому предательскому повороту событий. Впереди нас ждут потрясения. Я знаю, на что способен каждый из вас и теперь перед вами стоит выбор, который вы сделаете прямо сейчас. Вы готовы надругаться над общественным сознанием?
Все собравшиеся удивленно переглянулись.
– Придется действовать активно и чаще всего цинично. Это уникальный случай, когда насилие выступает в роли добра. Так определитесь же, с какой стороны будете находиться: либо вы оказываете насилие, либо насилие будет направлено на вас. С завтрашнего дня Эшенленд станет другим – многим придется замараться. Пора раскручивать шестеренки в нужном для нас направлении.
