Апрельское Затишье и Майская буря

Диалог, или лучше высказаться, монолог Марины Николаевны длился, кажется, целую вечность. Временами, видимо также осознавая это, врач спрашивала Ольгу Фёдоровну о том, слушает она или нет (с каждым разом эти расспросы становились всё грознее и грознее).

Алексей Владимирович, как это часто и бывает в случаях высоких сомнений, боролся с противоречиями. С одной стороны, подслушивать чужую жизнь отнюдь не хорошо, с другой, её существо было до невозможного зеркальным; опять-таки, с одной стороны, ему хотелось заговорить, перебить, или как-нибудь иначе обозначить своё присутствие, с другой, это бы означало большой позор, и как не посмотри, было бы очень некультурным, пожалуй, подобное могло бы немедленно свести любое возможное общение на нет.

Наконец, кончив говорить, или даже выговорившись полностью, Марина Николаевна задала последний вопрос, терроризирующий всякого, ставящий в положение непонимающего глупца, «понятно ли было всё», и быстро исчезла. Повисла пауза. Ни Алексей Владимирович, ни Ольга Фёдоровна не отходили от телефонов.

– Я слышу, как вы дышите, бесстыдник, – рассмеялась Ольга Фёдоровна.

В страхе, сам не понимая, что творит, Алексей Владимирович схватил красную трубку:

– Поверьте, я вовсе не хотел, понимаете, я… – он не нашёл достойных слов и замолк.

– Да что вы, что вы, я вас не сужу, ведь поступала точно также, – продолжала веселиться Ольга Фёдоровна, ободряя этим Алексея Владимировича, – словом, мы, кажется, делим одну судьбу на двоих?

– Ну, если так можно выразиться… скажите, уж простите за такой, можно сказать, неудобный вопрос, но вы когда-нибудь размышляли над тем, почему человек живёт на этой несправедливой земле? Понимаю, что это так внезапно и, возможно, сбивает с толку, поэтому, – у него начал дрожать голос, что сбило ещё больше, – вовсе не обижусь, если вы… проигнорируете мой глупый вопрос…

– А вы как считаете, почему человек живёт?

– Я думаю, ради любви. Заметьте, появляясь на свет, мы приходим одни. Родители стараются быть рядом, но пытаются и выстраивать собственную жизнь, можно сказать, хотя, наверное, так говорить неправильно, отправляют искать себя в других. Нас отправляют в детский сад, школу, всё за одним, чтобы мы никогда не были одиноки. И мы общаемся и, прежде всего, даже заводя друзей, стараемся найти таких, которые будут насколько это возможно похожими на нас самих. Мы взрослеем, переходим в другое место учёбы, идём на работу, неуклонно теряем тех, с кем проводили свои мгновения, пытаемся искать дальше. Но знаете, даже все друзья, коллеги, одноклассники мимолётны, а любовь… она вечна? – то ли спросил, то ли утвердил Алексей Владимирович, – только с любимым человеком мы способны разделить все радости и невзгоды, только нас в таких отношениях принимают такими, какие мы есть, только в таких отношениях нам отводят чуть ли не главное, если не главное, место в своей жизни, нам чуть ли не посвящают свои мысли, стремления, увлечения. Этого не даст ни один друг, опять-таки если проводить с этим параллель, он только слушает, может дать совет. Отношения же дают нечто большое, они дают совместные действия, стремление помочь во что бы то ни стало. Мои мысли, может быть, больно размыты, я, признаюсь, никогда не думал, что буду вот так кому-нибудь рассказывать подобное. Поэтому, да, я считаю, что, посвящая кому-то свою жизнь, мы ходим по земле ради этого, в этом, может быть, сокрыт смысл жизни, так отрицаемый сегодня. Вот… какие у меня размышления…

Алексей Владимирович замолк. Тишина царила недолго:

– Что ж, мысль богата, тут без сомнения, но вы кое-что упускаете из виду. То, что вы описали, это, пожалуй, является понятием «настоящая любовь», – Ольга Фёдоровна на секунду задумалась, постучала ногтем по столу, за которым разговаривала, но чаще всё же выслушивала. За тот миг она вдруг с грустью оглядела дрянную дыру, в коей имела честь пребывать. Будто бы начинала просыпаться; с того печального момента в её поганой жизни, из-за которой она угодила в дурдом, прошло не мало времени, но за те события с ней никто толком и не стремился поговорить «по-человечески». Пятиэтажка, пожалуй, кроме Алексея Владимировича, знала о её «безумии», окружающие сторонились её из-за спутанных волос, размытой физиономии – словом, Ольга Фёдоровна совсем перестала за собой следить, отчего даже могла выскочить на улицу вся в слезах и с потёкшей тушью… – Вы верно заметили, что при рождении мы приходим одиноко. Однако же вся наша дальнейшая жизнь продолжается в одиночестве. Всем, и я готова клясться на этом у псалтыря, в глубине души плевать на проблемы других. Влюблённые рано или поздно расходятся, как бы то ни было, ежедневно они сталкиваются с разными невзгодами, а значит, существуют всё-таки по-разному. Вместе, не могу не заметить, проще, всегда есть кому выговориться, но, знаете, обычно и только. Всем понятно, что влезть в чужую жизнь только на основании любви – это то же самое, что вызвать у окружающих полное неприятие, недовольство если хотите. Грубо произнося, хотелось, как лучше, но вышло, как всегда. Поэтому влюблённые не вторгаются в чужие проблемы, это чревато ещё большими недоразумениями. Даже знаете, крайняя степень защиты своей второй половинки – убийство – как не посмотри, а ужасно. Я и про дуэль, и про недовольство решениями, например, руководства, из-за которого прямо-таки хочется уничтожить тут же ставшего юродивым начальника. – Ольга Фёдоровна встала, держала в руке красную трубку, глядела на рыдающую погоду за окном, – на ваш же вопрос о том, почему человек живёт на земле, я могу ответить только то, что он боится, что смерть принесёт ему ещё большее одиночество, чем даже то, которое он имеет хоть в самый ужасный свой период жизни. Надежда на счастье, а любовь непременно таковой является, погибает только после человека, никак не до. Думаю, что как-то так, – неизвестно отчего Ольга Фёдоровна расхохоталась, и тут же, как бы опомнившись, умолкла.

– Что ж, думаю, что вы в какой-то мере правы… но неужели вы считаете, что настоящей любви не существует?

– Почему? Нет, думаю, что существует. Между насекомыми, например. Думаю, что муравьи по-настоящему любят свою королеву, всё-таки они за неё готовы умереть не раздумывая, а это, пожалуй, и есть самые верха взаимоотношений. Но в людях этого нет. В нас, в отличии от муравьёв, есть одна способность – мыслить. Мыслит ли муравей, или он действует по инструкциям, заложенным в него многомиллиардным опытом? А если и мыслит, то почему он продолжает любить свою королеву? Да, муравьи, быть может, существуют лишь для того, чтобы воспроизводить самих себя, а значит, нужно полностью произвести цикл: вывести принцев и принцесс, сопроводить их полёт, защищать королеву. И много ли в этом мышления? Я считаю, что если существо мыслит, то оно никак не может жить в череде «одинаковости». Этак и с ума сойти можно, – Ольга Фёдоровна звонко рассмеялась, отчего-то с силой пнула стул, заскрипевший о пол и упавший набок.

– Что это за шум? – спросил почему-то взволнованно Алексей Владимирович.

– О, не обращайте внимания, это я так, играючи…

Пауза. Алексей Владимирович решился на вопрос, ставший вдруг усиленно терзать его:

– А у вас… – он почему-то даже перешёл на шёпот, – были отношения?

– Да, были… они были, если подумать, ненастоящими. Он оказался козлом, а я дурой, всякое, в общем-то, бывает в жизни… но знаете, мне вот почему-то кажется, что человек, посвящая какую-то часть своей жизни любви, неуклонно пытается найти это мифическое «настоящее». Но ведь это даже в какой-то мере и мило, и очень-очень глупо, вы согласны? Человек, существо, способное мыслить, идеально, по-настоящему может любить лишь собственное отражение. А остальное, все эти слова, так… ради присказки, что ли, прелюдия к чему-то большему… ну, вы меня поняли, к семье, например…

– Думаю, что, пожалуй, человек действительно старается найти настоящую любовь. Вы правы, конечно, что мило и глупо, знаете, наверное, как бывает: смотришь на человека и видишь в нём идеал своих мечтаний, воплощение всего самого светлого, что только существует на белом свете… а потом оказывается, что она занята, или того хуже, ты побоялся подойти, и её увели, будто на удочку поймали!.. – он засмеялся и тут же из-за болезни раскашлялся, – словно женщина для мужчины – царь-рыба какая! Главное, конечно, чтоб такая рыбёха не была, как в рассказе Астафьева…

– А вы слышали выражение: «мужчина в женщине ищет зеркало, а женщина в мужчине – нож?».

– Нет, признаться честно, впервые слышу.

– Удивительно, но мне в какой-то момент действительно этого хотелось…

– Хотелось умереть?..

– Нет, хотелось, чтобы нашёлся такой, кто бы меня из любви убил. Странно звучит, понимаю. Но вообразите, это-то – наивысшая форма любви, даже выше настоящей. Тут человек не только дарует тебе свою жизнь, но и забирает её в свои владения, то есть вы как будто объединяетесь… не знаю, трудно вот так это выразить по телефону… Как бы человек сначала отдаёт всего себя, а потом то, что вышло после совместного синтеза во веки вечные забирает себе или из сильной ревности забирает душу любимой… не знаю, забудьте…

– Пожалуй, мне это не совсем понятно. Всё-таки мне казалось, что каждый ищет в другом самого себя, и чтобы нож… вы из-за этого расстались?..

– Отчасти, знаете ведь, как бывает, женщина – очень противоречивое существо, которое никогда не будет до конца понято мужчиной, и это, конечно, логично, вследствие физиологических особенностей хотя бы. Так, к тому же, женщина обожает преувеличивать, я, можно сказать, допреувеличивалась, ему это не понравилось, он из тех, кому была нужна сильная и независимая, а не размазня, какою пребываю я, цели у него, как у всех мужчин, наполеоновские, думаю, что Наполеоном и закончит…

– Зачем же преувеличивать?

– Вот видите, вы не понимаете. Я постараюсь объяснить, хотя это будет и весьма тяжело, всё же пропасть между полами неустранима… женщине, которой нечего особенно рассказать, а непременно хочется впечатлить мужчину, приходится чуть-чуть приукрашать объективную действительность. Если же говорить серьёзно (хотя это, пожалуй, самая логичная версия, которая может быть дана мужчиной о женщине), то это такая своеобразная игра. Отчего же нет? Ведь всегда же приятно, чтобы кто-то позаботился, как, скажем, муравей о муравье, или даже муравей о королеве, приятно, когда кто-то вступается за тебя, вырастает стеной, за которой можно и укрыться, и передохнуть. Взамен, если это отношения муравья с муравьём, то можно и поухаживать, облагородить эту стену, если же это не так, или этой стене и не нужно, то… впрочем, признаться честно, я не совсем понимаю антипод «настоящей любви» – куртизанство…

А у вас… вы были в отношениях?

– Честно говоря, никогда.

– Отчего же так? – Ольга Фёдоровна с телефоном наперевес и с нечего делать, и из взыгравшей лёгкости улеглась на пол, смотря в растрескавшийся потолок и воображая на нём голубое небо.

– Не могу найти себе оправданий, хотя их было тысячи… а теперь как-то не могу найти ни одного, которое бы сгодилось вам.

– Стеснение? Боль? – нахмурилась Ольга Фёдоровна.

– Скорее, боль. Ну да, как мне кажется, эта тема должна быть под неким запретом, как и ваша с отношениями…

– Почему же? Она не под запретом!

– Почему же вы режете себя до сих пор?

Воцарилась гробовая тишина. За это время Ольга Фёдоровна прикусила губы, раздумывала. Алексей Владимирович же, вцепившись в красную трубку пальцами, слушал и томительно ждал ответа, отчего-то он думал, что непременно прав в этом отношении.

– Что же, да, вы проницательны, – медленно и с осипшим голосом заключила Ольга Фёдоровна, одобрительно вздохнув, – я истязаю себя из-за тех злополучных отношений, знаете, им в июле третий год минёт, а я всё никак не могу это отпустить… уж, что скрывать, вы знаете, из-за этого прозвана сумасшедшей…

– Три года, если подумать, – большой срок, – сърезюмировал Алексей Владимирович.

– Не нравоучайте то, что не понимаете! – по-детски недовольно засмеялась Ольга Фёдоровна, – я, между тем, ему одному всю себя завещала, можно сказать, строила вашу чёртову «настоящую любовь». Да что толку, если ему это оказалось ненужно?

– Но неужели никак нельзя это перешагнуть? Ведь надо же идти дальше…

– Вы, похоже, по образованию учитель, ведь мучаете бесстыдно, – съязвила Ольга Фёдоровна и вдруг замолкла на полуслове, по всей видимости, что-то хотела сказать, но не решилась.

– Простите меня, я не хотел вас обидеть… теперь признаю, между нами, как не посмотри, а лежит непреодолимая пропасть…

Пауза. Оба вдруг стали говорить.

– Начинайте вы, – бросила Ольга Фёдоровна, вскочив и начав семенить по комнате, лавируя меж стульев по крохотной кухне (в общем, выглядело это несуразно и бессмысленно, словом, ей нужно было кое-что немедленно обдумать).

– Уж лучше вы, я не решусь сказать, что думаю, снова…

IV

Ольга Фёдоровна, не сказав ни слова, положила красную трубку телефона. Закончила разговор. «В этом человеке ни «настоящей любви», ни зеркала, ни ножа нет», – заключила она по итогам общения, – «он – конструкт, не человек, уловка, спровоцированная, по всей видимости, Мариной Николаевной» (за скобками заметим, что врач Ольги Фёдоровны, несмотря на дешёвую, грязную, неприбранную дыру, в которой она проводила месяца и года, был очень и очень недурно оплачен её родителями, а потому подобное могло быть так). В конце концов, можно ли утверждать в её случае, что вдруг сломается телефон, а её, больную, уходящую в магазин, заинтересует крик и раболепство, которое она на тот момент искала, что, наконец, этот незнакомец, не знавший её судьбы, но живущий в том же доме, вот так сразу начнёт говорить о том, что терзает её день ото дня? «А может, это приступ?», – носилась мысль по стучащему сознанию, пока сама Ольга Фёдоровна собирала вещи, только родители могли поступить с ней так жестоко, – «но даже если это и так, то какая разница? Что я теряю от того, что бросаю какого-то наивного глупца? Он пытается уверить меня в том, что мои проблемы…», – мысль была брошена, звонил телефон. Резким движением Ольга Фёдоровна подскочила к телефону, схватила нож, которым сегодня утром резала свою руку, разрубила провод; устройство замолкло.

Я буду смеяться