Тёмные сказки

«Ну всё, бабка, кажись приплыли. Точно конец мне. Мерещится уже всякое», – примерно такие были мои мысли в тот момент.

А бабочка оказалась настоящей. Как кусит меня за нос и лететь прочь!

Я вдруг встрепенулся и поплелся за ней. Дай, думаю, хоть её съем. Зимние бабочки, может и редкий вид, а то и вымирающий, да только голод-то не волк. Хоть в лес его отправь, он тебе оттуда подвывать будет.

Шел я за ней, брёл, значит, и каждый шаг давался всё труднее. И вовсе не от холода. От укуса нос горел, как головешки в печке. По телу растекалась, словно мёд, тягучая такая боль. Я хотел было побежать, ведь бабочка все быстрее улетала от меня, профурсетка эдакая! Да только через пару шагов я рухнул в снег и уже не смог подняться. Меня колотило, и я слышал стук сердца в ушах. А стучало-то оно все медленнее. Лапки одеревенели. Глаза дымкой заволокло. Кругом витал снег. Но видел я только чёрное небо и мириады ярких звезд.

Я был готов стать одной из них…

Но затем, кто бы мог подумать, случилось то, чего просто никак не могло случиться в ночном зимнем лесу.

К слову, говорящим котом, или, как меня называют дамочки в окрестных деревнях, котом-ученым, я был не всегда и стал таким не по своей воле. Как ты уже понял, родился я простым уличным пройдохой, каких можно встретить в любом хуторе или городке. И помер бы я в том лесу, как и многие мои пушистые братья и сестры помирают по всему миру. Ты не смотри на то, что у кошек девять жизней. Это не так работает знаешь-ли.

Однако судьбоносная ночь дала мне хоть и не девять новых попыток, но одну, зато какую!

Сначала я думал, что это очередные наваждения. Я уже ничего не видел, да и не слышал. Не чувствовал тела, и как будто смотрел на себя со стороны. Видел только черную кошачью тушку, которая на фоне бескрайнего снега казалась совсем крохотной. Осознание того, что это лежу я, замерзший, бездыханный, забытый всем миром, пришло не сразу. А когда всё-таки пришло, было поздно что-то исправлять. Я вознесся над лесной опушкой, почти до самых берёзовых верхушек. Падал снег. Дул ветер. И ничего нельзя было поделать.

Наступила ночь, сгустилась тьма, но я видел все, как днём. Опушка утопала в дивном теплом свете. Из глубины леса послышалось бормотание, а затем из-за деревьев вышла невысокая стариковская фигура.

Вылитый мужичок сам-с-перст! Ей боги!

Толстый шерстяной тулуп, что носил этот дед, казался больше него самого, а опущенные уши меховой шапки на голове заиндевели и скрючились, будто козьи рога. Чудак какой-то, одним словом. Из-за не то седой, не то покрытой инеем бороды совсем не было видно лица, один лишь нос-картошка на половину рожи, ой-ей, торчал, как вторая голова. Красный такой, как у старого пьянчуги.

Видал я таких в деревне. Любят самогонку сильнее, чем девок щупать. Где это видано? Неприятные типы. Я б с такими пить не стал.

Этот тоже казался неприятным. Явно не в себе, раз ночью в лес поперся. И все же тот чудесный теплый свет, что я заприметил в начале, исходил именно от старика. Впрочем, мне было все равно. Я медленно погружался в невидимый, но осязаемый мрак, и даже дедовское сияние различал уже с трудом.

Незнакомец брёл по сугробам, опираясь на тонкий дорожный посох. Старый дурак чуть не наступил на меня, представляешь! Я закричал, пускай он и не мог услышать парящую среди деревьев кошачью душонку. Да даже я не слышал ничего, кроме воя ветра. Но дед вдруг остановился, покряхтел чего-то в усы и наклонился. Он загнул края тулупа, рухнул на колени и принялся причитать:

– Батюшки мои! Котик! Котичек… – голос у него был добрый, ласковый. Я как услыхал, подумал, что повеяло весной и солнышком.

Старик впился в мое тельце, а я вдруг понял, что уже не витаю в воздухе, и снова смотрю своими глазами. Мутно, что в твоем болоте, ни зги не видно.

А потом началось…

Больно так было. Всюду жгло и кололо, а я не мог даже хвостиком дрыгнуть. Чувствовал теплоту ладоней деда, слышал его дрогнувший голос, но разобрать ничего не выходило. Я приоткрыл глаза и чего-то пискнул.

– Держись, котик, только держись, – торопливо крякнул старик и поднял меня над землёй.

Он распахнул тулуп и сунул меня за пазуху. От ядреного дедовского пота аж слезы прошибло, но разве я мог жаловаться? К тому же, было здесь тепло и уютно. Но жжение все усиливалось, а я никак не мог согреться. Холод окутывал меня с головы до лапок, и даже старик задрожал, словно обмороженный.

– Ох-ох-ох, – не переставал он причитать, – ну уж нет, котичек, ты у меня еще поживешь.

Дед скинул тулуп, не побоявшись мороза, развернул поверх снега подкладкой наружу и уложил меня на жесткий овчинный мех. Затем порылся в сумке на поясе, достал и набросал вокруг сушеных травок и накрыл меня ладонями. Я снова услышал невнятное бормотание:

"Дана мне сила старыми Богами,

С тобой делюсь охотно ей.

Не побоявшись наказанья,

Отведай крови же моей".

Знаешь, в тот момент я немало струхнул. Вот чего-чего, а такого не ожидал. Старик выхватил из неведомых глубин своего рукава нож и чиркнул им по воздуху. Лунный свет угрожающе отразился от потемневшего металла, и вот я уже жду, когда со мной покончат. Даже будучи необразованным котом, я понимал, что нож – верное средство откинуть копытца, особенно если его занесли над тобой. Ни убежать, ни дернуться! Лучше б я пал в бою с тетеревом, чем так, как ягненок на закланье, ей-боги!

Проходили мгновения, а я все еще был жив. Краем глаза я заметил, как старик копошится. Что-то горячее упало на мой живот, затем на спину, лапки, и вот уже голову заливает неизвестная, как там говорят ученые из столицы, субс…субстан… Хренотень, короче говоря какая-то. Будто в бочку с дегтем попал! Я пробовал, знаю, о чем говорю, не пытайся повторить. Потом полгода отмываться будешь.

Как оказалось, то был не деготь, а кровь. Дед надрезал себе жилы на руке и сжал кулак, чтобы сочилось сильнее. Он окропил меня кровушкой от кончика хвоста до усов. Напоследок обильно накапал мне на язык, зубы, открыл пальцами рот и залил в самую глотку.

Я вдруг почувствовал резкий железный привкус. Вспышка боли, и вот все закончилось. Холод отступил. Сердце учащенно забилось, и я задышал, как после долгой пробежки.

Старик что-то шептал, не переставая, и в какой-то момент мне надоело это слушать. Знаете, как маленькие дети кажилятся, пытаясь сказать свое первое слово? Ма-ма… Па-па…

Я сказал:

– Ты чего там бормочешь, дед?

Мы еще долго смотрели друг на дружку выпученными глазами. Мне хотелось есть. Ему плакать. Так я познакомился со старым кудесником Яромиром. А что было дальше? Узнаешь в следующий раз…

Мяу, чтоб меня!

Охотник и медведь

Медведь зарычал и посмотрел на широкоплечего мужчину:

– Ну и че делать-то будем, седой?

– Поговорим для началу, косматый?

– Вы гнали меня до берлоги, чтоб поговорить?

Охотник ухмыльнулся и потер рубец на щеке:

– Почему бы и нет? Покрошить друг дружку еще успеем.

– Твоя правда, – хрипнул зверь и отступил глубже в пещеру. – Разговаривать с вашим братом мне еще не доводилось.

Каждый шаг гигантской бестии сопровождался хрустом оленьих и бараньих костей, что усеивали берлогу. Впрочем, были среди них и человеческие. Чудище спряталось в тенях, и лишь отблески глаз выдавали его среди тьмы. Оно покосилось на второго охотника, худого, но мускулистого, который стоял сбоку, целясь в медведя из лука, и рыкнуло:

– Расслабься, молодой. У нас тут перемирие.

– Может, тебя на хрен послать? – огрызнулся тот.

– Ну а я тебя пошлю. И придется нам вместе идти. Самогонки захвати с собой, что ли. Веселее будет. Ты лучше бараний пушок на морде своей прибери, пока я сам тебе его не срезал.

Разгневанный молодой хотел что-то ответить, но первый охотник вмешался в перепалку:

– Как тебя зовут?