Проклятие дома Грезецких. Расследования механического сыщика

– Что вы думаете о записке? – осведомилась Ариадна, не отрываясь от осмотра вскрытой головы жениха Кротовихиной.

Я еще раз взглянул на синеватый листок.

– Судя по виду текста, печаталась она на машинке «Импереаль» третьей или четвертой модели. Ж – чуть западает. Щ – немного смещена. Машинку опознать будет достаточно легко. А ты что думаешь?

Ариадна чуть помолчала, внимательно изучая пальцы отрубленной руки.

– Убийца показал отличное владение орфографией. Ошибок нет. Это свидетельствует о его хорошем образовании. Или ее. Я не увидела ни в одном предложении отсылок к полу преступника. Что же до самого текста… То я могу с большой долей вероятности предположить, что в нем присутствует ирония и даже элемент насмешки преступника. Две секунды. Я обработаю данные.

Ариадна замерла. Ее глаза замерцали синим огнем. Через две секунды она утвердительно кивнула:

– Да, моя логическая машина подсказывает мне, что преступник насмехается в письме над Галатеей Харитоновной. Он использует иронию.

– Да ты что? Неужели? – Мне только и осталось, что покачать головой. – А ты вот прямо точно уверена в этом?

Ариадна же посмотрела на меня предельно серьезно:

– Абсолютно, Виктор. Ведь в конце письма преступник с издевкой заявляет, что самое дорогое на свете – это любовь. А на самом деле, согласно загруженным в меня данным, наиболее дорогой вещью в мире на данный момент является находящийся в Зимнем дворце пятьсотсемиграммовый осколок Великой кометы, найденный в ходе экспедиции за реку Обь в 1856 году.

Ариадна постучала пальцами по краю ящика.

– Да, весьма ловкая шутка, основанная на обмане ожиданий. Очень неплохо. Очень. И особенно приятно, что я уловила ее смысл. Юмор людей все еще сложен для меня, но, как видите, с каждым днем я все лучше его понимаю. Не так ли?

Ариадна внимательно посмотрела мне в глаза, кажется, ожидая одобрения. Я вздохнул и вновь взглянул на посылку.

– Я потом тебе объясню, что там в письме. Давай теперь о теле. Думаю, стоит вызвать медика, но первые выводы сделать можно.

– Согласна с вами. Итак: череп распилен. Извлечена лобная кость. Инструмент, которым это сделали, может быть либо качественной ножовкой по металлу, либо пилой хирурга. Ею же отделены от тела голова и рука.Рука повреждена ударом тупого предмета. Возможно, убитый защищался. На ней же не хватает двух пальцев. На остальных под ногтями присутствует грязь и тина, что весьма примечательно. Что до остального – на лице ряд глубоких царапин. Пока не могу определить их характер точно. В целом же явно видно, что убит Жоржик несколько дней назад. В разрезах и ранах следы земли – думаю, сперва тело было закопано и лишь затем убийца изменил свои планы и отправил его сюда. Вот вся информация, которую я могу вам сообщить.

Я кивнул, Ариадна сказала все верно.

Закончив работу, мы покинули кабинет. К этому времени фабричную контору битком забил народ. Дорогой паркет попирали сапоги уездных стражников. Пахло ладаном и табаком – управляющий купчихи нервно затягивался папиросой, а спешно вызванный отец Герментий окуривал все кругом из кадила. Приказчики и рабочие всех мастей бестолково суетились вокруг.

– Галатея Харитоновна как? – тут же спросил я у Ореста Генриховича.

– Я не знаю. Доктор не пускает. Кажется, сердце. – Управляющий нервно оглянулся на запертые двери комнаты отдыха. – Думаю, в больницу увезут. В Петрополис. Дирижабль уже в готовности. Так что я вас сейчас оставлю.

– Не оставите. До больницы вы доберетесь позже. Сперва ответите нам на вопросы, – перебил я управляющего.

Тот запротестовал, но замолк под моим взглядом.

– Где здесь можно поговорить спокойно? – уточнил я.

Орест Генрихович вздохнул и кивнул в глубь коридора:

– Хорошо, я понимаю. Пойдемте ко мне, переговорим. Только очень быстро. Молю вас.

Место работы управляющего разительно отличалось от кабинета его начальницы. Отделанный хромом и чугуном, просторный зал был строг и обставлен с огромным вкусом. Длинный стол из дорогой кровавой ели, доставленной из-за реки Обь, алел напротив высоченных окон. Стены занимали безукоризненно подобранные пейзажи модных художников. В углу стояла мраморная статуя античной нимфы, в лице которой я с удивлением заметил сильно приукрашенные черты госпожи Кротовихиной.

Мы сели в высокие кожаные кресла. Управляющий вытащил золотой портсигар, украшенный затейливой финифтью, мелкими сапфирами и эмалевым портретом своей начальницы, и вновь нервно затянулся папиросой. Прежде чем я произнес хоть что-то, Орест Генрихович принялся быстро говорить:

– Послушайте, это не я. Поверьте мне. Я Жоржика ненавидел, клянусь, я его даже отравить хотел, но… Я же все разглядел. Там же голова в ящике. Голова. Я Галатее Харитоновне никогда бы такое… – Управляющий вновь нервно затянулся сигаретой. – Я же зачем взятку предлагал, думал, его подольше не будет, Галатея Харитоновна озлится и погонит его от себя наконец. Я ж не думал, что такое случится.

– Орест Генрихович, как ящик попал в контору? – остановил я поток слов управляющего.

– Ночью фабричный сторож услышал стук в ворота. Когда открыл, никого не было, только ящик этот чертобесов на дороге подъездной стоял, ленточкой обмотанный. Да, вот еще что! На нем еще визитка, Жоржику принадлежащая, лежала. – Управляющий принялся рыться в карманах. – Сейчас, я ее сохранил, где же она, ага, вот, держите.

Повертев визитку и не найдя никаких отпечатков или следов, что мог оставить убийца, я убрал ее в карман.

– Хорошо, что было дальше?

– Я прибыл на завод поутру. Мне доложили про ящик. Я, признаться, не хотел Галатее Харитоновне ничего говорить, но люд уже видел, поэтому утаить нельзя было. Вот, собственно, она прямо перед вашим приходом прилетела. Галатея Харитоновна как услышала про посылку, тут же расцвела и велела в кабинет ее нести и вскрывать. – Управляющий опустил глаза. – Я бы никогда с ней такого не сделал…

Я внимательно посмотрел на Ореста Генриховича. Было очень похоже, что он говорит чистую правду.

– У Галатеи Харитоновны были враги? – уточнила Ариадна.

– Способные вот на такое? – Управляющий поежился. – До сего дня я думал, что нет. У нее, конечно, есть конкуренты, есть люди, ею обиженные, всех и перечислять устанешь, но чтобы так…

– Хорошо, тогда вспомните врагов погибшего.

Орест Генрихович всплеснул руками:

– Да господи, какие враги, это ж Жоржик! У него в жизни только два врага – мадера да стол карточный. Все. Ну ладно, я его еще не любил, но вы поймите, я бы такое с Галатеей Харитоновной никогда…

– Хорошо, – вновь остановил я управляющего. – Что за ссора была между Жоржиком и вашей хозяйкой?

– Ссора? – Управляющий явно не хотел говорить, но быстро сдался. – Галатея Харитоновна требовала, чтоб Жоржик отписал ей землю. Он же Грезецкий. Ему в наследство от папеньки участок достался, вот тот самый, возле цехов, где сад. Галатея Харитоновна давно на эту землю посматривала, завод требует расширения, и участок подходит идеально, только сад выруби – и можно строиться.

– Жоржик был против?

– Конечно. Тут же их, Грезецких, фамильная земля. Она им вместе с дворянством самим Петром пожалована. По преданию, император первое дерево в саду этом посадил. А второе – Меншиков. Да вы что, Грезецкие садом гордятся страшно. Жоржик все свое наследство в карты промотал, а сад ни-ни. Вот, собственно, за участок этот Галатея Харитоновна и грызлась с Жоржиком уже пару недель как. И в тот день тоже. А вечером уже плюнула да и домой отправилась. А Жоржик пить пошел к братьям своим. Я предлагал локомобиль взять, а он уперся, мол, устал от столичного дыма – прогуляться хочет. Вот и прогулялся. – Управляющий покачал головой.

– Значит, он отправился в усадьбу с вами?

– Да, мне надо было у Феникса Грезецкого, младшего из братьев, консультацию по котлам получить. Но я там был недолго, только ужин начался, я оттуда и ушел. Меня на фабрику вызвали – мальчишку в станок затянуло.

Меня передернуло.

– Насмерть?

Орест Генрихович махнул рукой.

– Насмерть. Да еще и как назло так неудачно, что застрял прям намертво. Конвейер в цеху полностью встал. А у нас отгрузка товара утром. Я чуть не поседел, пока мы поломку устраняли. Так что меня тут все видели на заводе. Я тут ни при чем.

Я с неприязнью посмотрел на управляющего, но был вынужден продолжить разговор:

– Жоржа никто не видел, после того как он ушел из усадьбы, верно?

– Да, ни домой, ни на завод он не вернулся.

– Может быть, Жоржик с кем-то ссорился? В усадьбе? Кто там еще был?

– При мне ни с кем. А так там гостил Белоруков Аврелий Арсеньевич.

– Тот самый? Шеф жандармов? – округлил глаза я.

– А что вы удивляетесь? Он их двоюродный брат. Так, кто еще был: Платон с Фениксом, конечно, еще Ника, сестра их, и отец Герментий, да больше и никого, кроме прислуги. Вроде ужин мирно вполне начался. А дальше уж не знаю. Полиция говорила, что Жоржик в двенадцатом часу ушел, и все. Больше его никто не видел. Он перед исчезновением сказал, что на завод пойдет – его там служебный локомобиль ждал. Галатея Харитоновна ему личный завела, с шофером. Но на заводе он не появился.

Напоследок мы допросили еще и ночного сторожа, но, увы, ничего нового узнать не удалось. Подслеповато щурясь, охранник лишь сообщил, что постучали в ворота часа в три ночи, и более сказать не смог ничего.

Покинув контору, мы прошли вдоль высоких краснокирпичных цехов завода. Бьющие в небо копьями труб, сцепившиеся паропроводами и мостками, они проводили нас грохотом и шумом, но вот огромные здания вдруг расступились, и мы, миновав стоящую неподалеку от жилых бараков заводскую церковь, вышли на нетронутую часть берега. На добрые полверсты ее занимал терновый сад. От завода по берегу залива тянулась дорожка из мелкого битого кирпича, усыпанного сверху нарубленными стеблями рогоза.

Именно этим путем Жоржик отправился в гости к своим братьям и этим же путем должен был вернуться.

Мы с Ариадной пошли по битому кирпичу.

– Насколько же сильно нужно было ненавидеть Галатею Харитоновну, чтобы решиться на такой поступок, – задумчиво произнес я.

– Почему вы рассматриваете именно вариант ненависти? Убийцей могло двигать и обычное сумасшествие, – предположила Ариадна.

Я улыбнулся. Нечасто мне доводилось ловить свою напарницу на ошибке.

– Да, убийца, конечно, может быть и сумасшедшим, но поступок свой он совершил именно из-за ненависти к Галатее Харитоновне. Об этом говорит букет оранжевых лилий.

– Я вас не понимаю, Виктор. – Ариадна наклонила голову.

– Просто ты еще недостаточно прожила среди людей. Поэтому ты не все знаешь о наших обычаях. – Я мягко улыбнулся напарнице. – Ты слышала о «языке цветов»? Видишь ли, в нашей культуре каждый подаренный цветок имеет свое значение. Коралловая роза – это символ страсти, а красная – настоящей любви. Амарант же тоже означает любовь, но любовь вечную. Что еще? Одуванчик – кокетство, миндаль – обещание. Бальзамин – «Мы не ровня» или «Нетерпение», зависит от контекста.

В голове Ариадны защелкали шестерни. Она посмотрела на меня немного настороженно, точно ожидая, что я подшучиваю над ней.

– Серьезно? Вы шифруете информацию с помощью подверженных быстрому гниению органов семенного размножения цветковых растений? – Ариадна остановилась и прикрыла глаза. – Десяток секунд, Виктор, мне нужное понизить мое мнение о человечестве. В смысле еще сильнее, чем раньше.

Что-то защелкало в мозгу моей напарницы. Наконец она кивнула:

– Отлично, все сделано. Итак, какая же расшифровка у лилий?

Я недовольно посмотрел на Ариадну, но ответил:

– Тоже зависит от цвета. Белая – это чистота и непорочность. Желтая – веселье и легкомыслие. Алая – возвышенные намерения. Тигровая – процветание и гордость.

– И что же означают оранжевые лилии?

– Ненависть и отвращение. И только эти два чувства. Поэтому убийца оставил нам вполне ясное послание о своем отношении к Галатее Харитоновне.

– Я вижу, вы знаток этого, как вы выразились, «языка цветов».

Я пожал плечами.

– Каждый образованный человек обязан это знать. – Я улыбнулся напарнице. – Сейчас чуть раскидаем дела, я найду вечерок и привезу тебе цветов. Научу, как правильно делать букеты-послания. Это целая наука.

Ариадна чуть улыбнулась в ответ и покачала головой:

– Простите, Виктор, про символику цветов я почитаю – это может быть важным в расследованиях, но букеты составлять откажусь. Неподходящее занятие для машины. Давайте вы, люди, будете заниматься подобными глупостями, а я свое свободное время буду тратить на полезные вещи.

– Ариадна, ты на прошлой неделе прочитала по третьему разу словарь Ушакова, а позавчера весь обед телефонный справочник изучала. Притом устаревший, десятилетней давности. Я же тебе сколько книг купил. Ты еще стихи Фальконетова не читала, «Новомальтийские рассказы» пылятся, за «Асбестовый браслет» даже не бралась, а ты справочник телефонный читаешь.

– А что вы имеете против? Я уже изучила почти пять десятков написанных людьми художественных книг. Этого достаточно. В них все вечно повторяется: сюжеты одни и те же, людские глупости одни и те же. Те же чувства. Те же слова. Даже буквы одни и те же. Нет, Виктор, единственный достойный памятник литературы, что произвело человечество за свою историю, – это словари и, конечно же, телефонные справочники. Это немыслимо прекрасная вещь. Вы не представляете, я листаю их и каждый раз не могу оторваться. В стихах рифмы легко предсказуемы, а здесь никогда не угадаешь, какая числовая комбинация будет напротив следующей фамилии в списке! А главное, телефонные справочники, в отличие от остальной вашей литературы, смешные. – Ариадна порылась в карманах и раскрыла пеструю от закладок книжечку.

– Подожди, ты его с собой теперь таскаешь?

– Конечно. Как я могу такую книгу в управлении оставить? Вот послушайте – например, вы знаете, какой телефон у Перфилия Васильевича Восьмеркина? 33–73–55. Ни одной восьмерки. И ни одной цифры, на которую бы можно было разделить восемь без остатка. Но если сложить все цифры между собой, получается-то двадцать шесть! А два и шесть – это что? Восьмерка! Ну разве не прелесть? Я положительно очарована Перфилием Васильевичем! Он теперь один из моих самых любимых литературных героев.

Ариадна с величайшей нежностью прижала телефонный справочник к груди.

Вздохнув, я пошагал дальше.

Меж тем рядом с идущей вдоль берега тропой открылась дорожка, уводящая в глубь тернового сада.

– Он возвращался на завод через сад, не находите?

Ариадна подошла к ближайшему дереву, рассматривая белую от цветов ветвь. Затем притронулась к длинным, острым шипам, ломая их нажатием своих фарфоровых пальцев.

Я вспомнил царапины на лице Жоржика. Действительно, он мог их получить, продираясь через колючие ветви.

– Что ж, значит, пойдем этой дорогой, – кивнул я, и мы свернули на тропку, уходящую в сад.

Цветущий терновник обступил нас, скрывая небо переплетением колючих ветвей. К запаху дыма и мазута примешался тонкий запах цветов, напоминающий горький миндаль. С тревогой я посмотрел наверх. То там, то здесь в кронах деревьев висели сделанные из костей амулеты, перевязанные длинными черными лентами. «Блестят словно хитин», – почему-то подумалось мне, когда я поглядел на них в свете вышедшего из-за тучи солнца.

Мы вышли на главную аллею. Мощенная плиткой, обставленная газовыми фонарями, она вела в сторону усадьбы. Костяные амулеты висели и здесь.

Минут через пять мы миновали небольшую одноэтажную винокурню, стоящую в глубине сада, а вскоре терновник расступился, открывая усадьбу Грезецких. Богатый дом, флигеля и мастерские, все это было отделено от нас высокой черной оградой, вгрызающейся в небо штыками черных шипов, а прямо перед ней был вырыт глубокий сухой ров.

Он был весьма старым и уже успел хорошенько оплыть, но на его заросшем бурьяном дне по-прежнему виднелись заточенные ржавые колья. Перекинутый через ров широченный железный мост вел к высоким решетчатым воротам, по бокам от которых стояло два бетонных постамента. Один был пуст, на втором же возлежала статуя огромного железного сфинкса. Черный, крылатый, он задумчиво поднимал к небу свое бесстрастное лицо, красоту которого не смогли отнять даже приходящие из столицы кислотные дожди.

Мы с Ариадной шагнули на металлический настил моста и направились было к воротам, но тут что-то щелкнуло, точно взвелись курки гигантского ружья. Веки на маске статуи поднялись, открывая стеклянные, светящиеся желтым огнем глаза. Раздался скрежет, и сфинкс начал подниматься. Он вставал медленно, но в каждом его движении чувствовалось лишь одно – титаническая мощь, заключенная в эту машину.

Маска робота пришла в движение, нижняя челюсть отъехала, открывая черный провал рта. Из чрева механизма послышался приглушенный шум, какой бывает, когда в автограммофон заряжают новую пластинку. Из пасти сфинкса раздалось шипение, а затем записанный на пластинку приятный женский голос произнес:

«Отгадайте загадку. Кто ходит утром на четырех ногах, днем – на двух, а вечером лишается рук и ног и лежит в луже крови, разодранный моими когтями?»

Машина помедлила несколько секунд. Затем четко произнесла:

– Правильный ответ: это вы.

Сфинкс со щелчком выпустил стальные когти, которыми явно можно было вскрывать бронированный жандармский локомобиль. Миг – и многотонная машина легко соскочила с постамента. Оглушительно загудел металл: тяжелые лапы ударили о мост.

Вытаскивать револьвер против такой махины я даже не пытался. Рванув за ворот выпустившую было лезвия Ариадну, я отшвырнул напарницу к себе за спину, после чего принялся медленно отступать.

Сверкая желтыми глазами, сфинкс неторопливо шел прямо на нас.

– Стоять! Стоять, идиотины кусок! – раздался громкий крик с крыльца одной из мастерских.

На дорожку выбежал молодой мужчина в кожаной куртке и белом шарфе. Следом за ним выскочила высокая, тощая как жердь женщина в простом черном платье и белом переднике, держащая в руках мокрый веник.

Сфинкс донесшимся приказам не внял от слова совсем и продолжил мягко идти в нашу сторону. Мужчина, кажется и не рассчитывающий на силу своих слов, добежал наконец до ворот и скрылся в стоящей возле них будке. Женщина же бесстрашно выскочила наружу и кинулась прямо наперерез многотонной машине.

– Варвара Стимофеевна, когти! – рявкнул мужчина, выбегающий из будки со стремянкой в руках.

Взмах отточенных лезвий охранной машины рассек воздух прямо перед лицом служанки. Ответный взмах. Мокрый веник рассек воздух прямо перед лицом сфинкса. Машина попятилась.

– Когти он мне показывать вздумал! – Варвара Стимофеевна вновь взмахнула веником и от души шлепнула сфинкса по бесстрастному железному лицу.

Янтарные глаза машины нехорошо полыхнули. В чреве робота раздался щелчок. Пластинка сменилась. Из граммофона послышалось угрожающее рычание.

– Рык он мне включать вздумал! – Варвара Стимофеевна наградила машину новым ударом веника.

Мужчина между тем уже расставил стремянку перед охранным механизмом и, взлетев по ступеням, принялся копаться в карманах. Достав оттуда целый ворох перфокарт, он быстро перебрал картонки и ловко сунул в прорезь рта сфинкса одну из них.

Робот замотал головой и попытался выплюнуть вставленную в него перфокарту, но вновь получил веником от служанки и наконец покорно принял свою участь. Прошло мгновение, затем другое. Щелкнуло. В голове механизма стремительно заработали шестерни. Цвет глаз сфинкса сменился с янтарно-желтого на изумрудно-зеленый. Облегченно вытащив перфокарту, мужчина спустился вниз. Машина же как ни в чем ни бывало вновь вспрыгнула на постамент.

– Вот ведь кара фараонова. – Служанка вскинула веник, грозя механизму. – Еще раз такое учинишь, мы тебя на запчасти пустим.

Мужчина устало поправил шарф и вздохнул:

– Варвара Стимофеевна, да что вы ему угрожаете, это машина, она ничего не понимает.

– Феникс Альбертович, я вас умоляю, да получше вас она все понимает, только вид делает, что дурная!

Я раздраженно кашлянул, привлекая к нам внимание. Вздрогнув, мужчина обернулся. Выражение на его лице было самое извиняющееся. Только сейчас я наконец нормально его разглядел. Он был моего возраста, весьма хорош собой, однако же на одну секунду чем-то Феникс Альбертович напомнил мне Орфея Клекотова, но прошел миг, странная ассоциация исчезла из головы.

– Неловко-то как вышло, простите! Братец, видно, опять утром охранный режим отменить забыл. Вот незадача. Вы не пострадали? У вас все хорошо?

Я возмущенно посмотрел на Грезецкого:

– Ничего себе охранный режим – он нас чуть не разделал!

– Да вы не беспокойтесь, сфинкс вас пугал только. Вы же видели – глаза желтым горели. Тут простая сигнализация: зеленый – иди, желтый – жди, красный – беги, и притом желательно со всех ног. – Мужчина вдруг хлопнул себя по лбу, шагнул к нам, протягивая руку: – Феникс. Без отчества можно. Брат хозяина этой усадьбы.

Он крепко пожал руку мне, затем Ариадне, посмотрев на мою спутницу с явным интересом. Потом указал на служанку:

– А это Варвара Стимофеевна, наша экономка и ангел, на котором здесь все держится. – Феникс улыбнулся.

Служанка сухо кивнула, настороженно глядя на нас.

Феникс продолжил:

– Нам уже звонили с завода. Прошу в усадьбу. Платон уже извещен, вот-вот он закончит работу в лаборатории и присоединится к нам. – Феникс еще раз покосился на охранную машину и повел нас внутрь двора.

Около мраморных ступеней главного входа в усадьбу невозмутимо возлежали на постаментах еще двое сфинксов. Глаза их горели спокойным зеленым светом.

– Занятные механизмы, – кивнул я на машины. – Давно сделаны?

– Да при декабристах еще. – Феникс пожал плечами. – Сами знаете, что в Петрополисе творилось, когда Пестель власть взял. Времена неспокойные настали, вот прадед наш, Тифонослав Грезецкий, тогда их и собрал для защиты усадьбы.

Феникс гордо улыбнулся, смотря на машины, но тут же нахмурился.

– Одна беда, постоянно штуки какие-то выкинуть норовят. Платона, как старшего в роду, они по голосу слушаются, но остальным в них перфокарты запихивать надо, а с этим так порой намучиться приходится, хоть вой.

Пройдя мимо безразлично наигрывающих какие-то граммофонные мелодии охранных машин, мы поднялись на крыльцо с безукоризненно выбеленными колоннами и вошли в усадьбу.

Расположились на втором этаже, в зале, который Феникс назвал Сибирской гостиной. Естественно, обставлена она была полностью под стать названию: полы были выстланы паркетом из кровавой ели, из угла скалилось десятком пастей многоглазое чучело ложного медведя. Стены украшали костяные копья и каменные палицы, коими пользуются воины племен, живущих за рекой Обь, а также костяные маски младших сибирских богов.

На дальней же стене висело авторское повторение знаменитой картины Архипа Еменджи «Ночь на реке Лене в 1667 году».

Затаив дыхание, я невольно шагнул ближе. Мастерство художника зачаровало меня. Рушащаяся на тайгу двухвостая зеленая комета, казалось, была написана не красками, а самим светом. Сияющая дорожка на глади реки Лены ощущалась живой и колеблющейся.

Детальность полотна изумляла. Будучи большим ценителем живописи, я видел первый вариант картины несколько лет назад, когда, отстояв огромную очередь, посетил выставку Общества поощрения художеств. Уже тогда работа мастера поразила меня, однако висящее в усадьбе полотно было еще лучше. Картина будто ожила сильнее. Воздух стал еще ощутимее. На переднем плане появились вспугнутые птицы и бегущие прочь звери. На берегу реки затеплил окошко маленький скит, увенчанный серебристым крестом, возле которого стояла крошечная, сделанная в один мазок кисти человеческая фигурка. Без сомнения, художник изобразил святого Левонтия, первого из людей, что узрел сошествие в наш мир сибирских богов.

От созерцания чудесной картины меня отвлекли раздавшиеся шаги: в зал вошел хозяин усадьбы. Профессор прикладной механической медицины Платон Альбертович Грезецкий оказался высоким, болезненно тощим человеком с короткой седой бородкой и очень умным, но сильно изможденным лицом. Одетый в лабораторный халат цвета свежевыпавшего пепла, он держал в руках изящную медную трость с рядом кнопок на рукоятке.

В целом профессор произвел бы на меня весьма хорошее впечатление, но одно мне в нем не понравилось – глаза. И не понравились они мне очень сильно. Спрятанные за золотыми очками, глаза Платона Альбертовича были настороженны и фальшивы, они бегали из стороны в сторону, а в глубине их таилось что-то пакостное, мерзкое.

– Мне уже все доложили. – Хозяин усадьбы мрачно посмотрел на нас и вздохнул. – Безумие какое-то. Цветы, голова срезанная, посылка. Как же это все не вовремя. Совсем не вовремя.

Старший Грезецкий сокрушенно покачал головой и вдруг кинул на нас опасливый взгяляд.