Сотая казнь

Чуть подумав, будто решая с кем расправляться в первую очередь: с хвостом или пришедшим с утренним докладом охранником, он наконец жестом разрешил стражу говорить.

– Мой герцог, ночь прошла без происшествий, разве что горожане пожгли дом пекаря вместе с ним самим…

– А что так? – герцог наконец принялся за бобра, разрывая мясо зубами.

– Да как всегда, ржаной хлеб продавал как белый.

– Опять рыбьей костью отбеливал, мошенник?

– И костью и мелом… Так если б только отбеливал, он еще и мух, да букашек всяких под видом изюма запекал.

– Ты не мог бы перестать слушать доклады, когда мы завтракаем? – сидящая рядом с мужем герцогиня с опаской отложила хлеб, взяв сушеную грушу.

– Любимая, у меня и так нет времени… – герцог принялся есть сделанное из перемешанного с приправами рыбьего фарша подобие яйца и вновь посмотрел на главу охраны, – Гилберт, что еще?

– Черный повар вновь охотился. Под утро на окраине нашли дочь гончара с вырезанными легкими. Убита судя по всему прошлым вечером. Добавлю, что есть и следы зубов, равно как и выгрызенные куски мяса на ногах и руках, но мне кажется это собаки…

– Нет ну это уже слишком! – герцогиня отшвырнула тарелку с плавающей в бульоне курицей (тоже уместной во время поста, ибо как говорил архиепископ Норнбергский, отец Фогель, сотворена птица с рыбами в день один, и как можно есть рыбу плавающую в море, так и курицу что в бульоне плавает в пост есть благословляется).

– Октавия, потерпи, он уже заканчивает, ведь так? – герцог хмуро уставился на главу охраны, но тот к его недоумению так и остался на месте.

– Еще минуту мой герцог. Я хотел сказать, что придумал решение проблемы с вашим бывшим чернокнижником.

– Да неужели? – герцог красиво изогнул бровь, отставляя тарелку с густым соусом, – Весь внимания.

– Этой ночью я посещал таверну, где имел интересный разговор…

– Гилберт, мне казалось, что я плачу тебе за мою охрану, а не за прогулки по трактирам.

– Я нашел палача, для чародея.., – не смутившись продолжил начальник охраны.

– Не ври… Настолько глупые люди, обычно не могут держать не только меч, но даже ложку.

– Она с границ герцогства и вряд ли знает, кто таков этот чернокнижник. Ну а я позабыл рассказать о том, что те несчастные священники, которые пытались допросить его каленым железом, не успев войти в камеру, покрылись коростой и струпьями, да сгнили на руках своих любящих братьев через пару дней, пожираемые изнутри кошмарными червями.

Раздался шелест платьев, и прижимающая руки ко рту герцогиня вскочила из-за стола, выбегая за дверь. Лис Седьмой горестно вздохнул и тоже прервал трапезу, погрузившись в размышления.

– Ладно. Жалко ее, да что же поделаешь. Убивать то чародея как-то надо, – наконец нарушил молчание герцог, – Казнь проведи сегодня. Если выживет, назначить ей пособие.

Зал где трапезничал герцог подернулся рябью и исчез, вновь сменившись дном заполненной не слишком чистой водицей деревянной миски.

Потерев руки, чернокнижник зашагал по камере, кутаясь в дранный, черного шелка плащ. Голубые, полные ярости глаза невидяще смотрели на влажные стены.

Что ни говори его характер с детства оставлял желать лучшего. Ну а когда он стал чародеем, характер испортился окончательно. А когда через несколько лет он занял место личного чернокнижника герцога его знакомые поняли, что до этого он вел себя просто образцово. Ну а когда чернокнижника заточили в сырой тюремной камере, туда старались не забираться не то что тюремщики, но даже крысы.

Только что подслушанный разговор о собственной казни, доброты колдуну не добавил. И похоже он уже знал на ком выместит всю накопившуюся за время заключения злобу.

Вот уже добрую сотню лет, как пузатые башни главной тюрьмы герцогства подпирали небо. Сотню лет крепость из дикого камня штурмовали толпы народа, пытались жечь и рушить, сотрясали бунты, но все это проходило, а тюрьма так и стояла, лишь ширясь и распухая во все стороны.

Стараясь ставить сапожки в кучи помоев (так как остальная часть проулков была заполнена вещами гораздо более худшими) Мэрган наконец подобралась к самому ее фундаменту и пошла вдоль стены разыскивая ворота. Раньше когда тюрьма стояла за окраиной города, в чистом поле, это было бы проблематично, и ее бы давно окликнул бдительный часовой, но теперь бедные кварталы разрослись, точно гангрена охватывая Норнберг и стоявшая наособицу тюрьма внезапно оказалась в осаде жмущихся друг к другу косых халуп.

Наконец она нашла ворота с калиткой. Постучала. За крепкими досками не произошло никакого оживления. Мэрган стукнула сильнее. И еще сильнее. Когда от ее ударов с крыш домов начали подниматься вороны, окошко калитки наконец распахнулось, и на нее уставился налитый кровью глаз.

– Хто? Хто бесы тебя дери? Совсем совести нет, мало вас сюда притаскивают, так теперь сами вздумали приходить, прохиндеи? Пошла вон!

Мэрган, чьи руки и ноги уже ныли от ударов, с трудом удержалась от того чтобы не ткнуть пальцев в бдительное око закона, но все же предпочла диалог.

– Палач нужен? Если нет, так ты не сомневайся я уйду.

– Палач? Что ж ты молчала? – загромыхали замки и перед Мэрган появился заросший щетиной стражник, опирающийся на алебарду. При его пузе, эта предосторожность была явно не лишней, – Нужон конечно, камеры переполнились, ни допросить, не выпороть, ни повесить… Только я думал этим только мужики занимаются, ну да ладно главное чтоб дело знала.

Оставив ворота на попечении напарника, стражник потянул ее к одному из строений, судя по чистому виду и наличию суетящегося вокруг важного люда: обиталищу коменданта.

– Мы ж без палача как без рук… – грустно бурчал стражник, – Народ уже лютует, спрашивает когда же мы сволочи казним кого-нибудь, а то скука смертная в городе. Да и заключенные злятся, большую часть из них по хорошему надо плетьми высечь, да по домам распустить, а они в камерах уж какую неделю зябнут.

– А с прежним палачом что случилось, ушел на отдых?

– Помер он, сердце не выдержало.

– Приступ?

– Да нет, кинжалом его в сердце пырнули, разве оно такое выдержит?

Меж тем он провел ее по заполненному тюремщиками, судьями и дознавателями коридору и распахнув перед Мэрган одну из дверей, первым проскользнув внутрь.

Сидящий за массивным столом комендант был рыхлым мужчиной, чье красное, покрытое оспинами лицо сильно контрастировало с синей тюремной формой.

– Так, это у нас кто? – комендант прищурил гноящиеся глаза.

Провожатый Мэрган склонился к его уху.

– Палач? – будто не поверив переспросил комендант, – Ладно, ты иди. И позови сам знаешь кого. А что до тебя, то садись и жди.

Стражник тут же скрылся с глаз.

– Да садись ты говорю. Откуда прибыла?

– С границы, – Мэрган протянула коменданту верительную грамоту и записку от учителя.

– Не близкий путь, – бросив взгляд на печати, комендант отложил бумаги в сторону, – Я конечно не знаю, как там обстоят дела у вас в приграничье, но тут хотел бы напомнить столица, оплот законности, а потому если хочешь работать, то вести ты себя должна будешь соответственно, по принятым нами правилам.

Комендант встал со стула и пройдя к тяжелому шкафу взял с полки несколько исписанных листов. Для порядка сделав вид, что читает, он принялся говорить навеки выученный текст, ибо изучением такой бесполезной науки как чтение он себя не обременял.

…Вести себя скромно, на улице уступать дорогу честным людям, в тавернах не подходить к гражданам города и другим честным людям, не пить и не есть рядом с ними без особого на то приглашения. Нигде и ни с кем не играть в азартные игры, не держать никакой "бедной дочери", под коей понимается служанка, работающая за харчи, не быть сварливой, но быть с людьми повсюду мирной.

Комендант замолчал, вопросительно взглянув на Мэрган, точно пытаясь понять все ли ей ясно.

Палач лишь закивала, услышанное было не ново. Разве, что на границе пока еще разрешали держать служанок, но и это послабление собирались запретить в ближайшее время.