Скрипач играл Сарасате,
Ветер выхлёстывал лица.
Тоска до кровавой рвоты
И смех истеричных глаз.
Но тихо сошла Богоматерь
С убийцами сына проститься.
Огонь наводил позолоту
На старые зеркала.
Деревья сплетались с закатом,
Меня приглашая на танец,
Да я ведь игрок, а не зритель
Пути сквозь петлю на погост.
В шеренгу расставят солдат, и
Проступит кровь сквозь сутану,
И пепел грехопролитий
Покроет улыбки звёзд.
А я, никому не нужный,
Подам, как предам, Ван-Гогу
Малиновым золотом сада,
Взращённого мертвецом.
И он мне отрежет уши
И ссутенерит богу.
Погаснет сирень заката,
В деревья вплетя лицо.
Исповедь язычника. Ветер
Мне стыдно, что я невиновен
И мой костёр не в крови.
Я выстроил Имя Слова
И Храм Февраля на Любви.
Распятье…. Багровой тучей
Легла на колки голова
За то, что бог невезучий
Позволил себя целовать.
Гуляйте, пока не застрелят,
Стреляйте, пока дают.
Есть в смерти шальная прелесть —
Вертеть в руках не свою.
Исповедь язычника. Слово
Мне числа имени разрезали чело,
За то, что боль хранил в порочном теле.
За то, что имя: тайна, Вавилон…
Царапал на развалинах борделя.
За то, что всадник был и белый конь
(Я имя помню лишь наполовину)
Легло клеймо на правую ладонь
И когти на подставленную спину.
Но я с утра ещё вернусь домой
И матом изрисую всю страницу.
Да, ты права, трубил уже Седьмой.
Пал Вавилон, великая блудница!