Харклайтс
Прячу желудёвую колыбель поглубже в карман рубашки – туда, где лежит мой кусочек мела.
Из чёрной дыры за дверью фабрики показывается Старуха Богги, и у меня холодеет сердце. Она катит на тележке все мои спичечные поделки: башни, домики, большие особняки и гостиницы.
Но откуда она узнала? Замок понятия не имел о них. А остальные сироты, если и видели, как я клею, и раскрыли мой тайник, никогда не выдали бы меня. Здесь не доносят друг на друга – таков закон.
– Похоже, ты трудился на славу не только в цеху. – Старуха говорит почти мягко, даже вкрадчиво, а потом жёстко отчеканивает: – Лепесток мне всё рассказала.
Лепесток.
В это невозможно поверить. И я не верю. Мы ведь друзья. Много месяцев она подбрасывала мне свои упакованные коробки, чтобы я выдерживал проверку и не попадал под горячую руку старухи. Лепесток поддержала меня, когда Кремня швырнули в Колодец, – отдала мне последнюю конфету, которую долго берегла. И мы принесли друг другу клятву: никогда ни о чём не рассказывать Старухе Богги, никогда не возвращаться обратно, если у нас появится дом, и никогда не предавать нашей дружбы.
Наверняка старуха врёт.
– Она всё рассказала мне о твоих выходках.
– Да Лепесток никогда бы…
– Ладно, это был один из твоих приятелей-сироток. Давай сюда ножик и клей.
Я вынимаю из кармана брюк перочинный нож и пузырёк с клеем и отдаю Богги, стараясь унять дрожь в пальцах.
– Простите.
– Вот как, ты просишь прощения. Нехитрое дело – раскаиваться, когда пойман с поличным. Возьми же в толк, что всё это время ты обкрадывал меня. – Старуха поджимает губы. – Тебя даже битьём не перевоспитать. – И она берёт что-то из тележки.
Жестянка с керосином.
– Пожалуйста, – умоляю я, – не жгите их! Я буду укладывать спички в коробки так быстро, как никогда ещё не делал…
Старуха отвинчивает крышку и льёт керосин на домики.
Хлюп.
Хлюп.
Хлюп.
На домики, которые для меня дороже всех сокровищ.
– Куда же ты денешься, известное дело, будешь укладывать проворно, – говорит она с жуткой усмешкой. Поджигает спичку и кидает её на мои постройки. – Спички существуют для того, чтобы жечь. Вот их назначение, – рычит Старуха Богги. – Стой здесь. Любуйся, как твои деревяшки превращаются в пепел, и хорошенько обдумай, что ты натворил. Ну а потом марш на рабочее место.
В ошеломлении я киваю, глядя, как спичечные домики тонут в пламени. Хрупкие стены, треща и посвистывая, скукоживаются – и превращаются в горку раскалённых углей, корявые и сгорбленные спички топорщатся, как рёбра почерневшего скелета.
Думаю о том, удастся ли мне выбраться отсюда и найти новый дом. И отважусь ли смастерить из спичек ещё хоть что-нибудь. Проверяю карман рубашки. По крайней мере, колыбелька с малышом на месте.
Надо показать её Лепестку. Она непременно придумает, как выручить крошку, а вот остальных сирот лучше поостеречься. Лепесток никогда не выдаст меня, это точно. Старуха Богги только клевещет на неё, потому что знает – мы друзья. Хочет отобрать чуть ли не последнее, что у меня осталось, – дружбу.
Шагая через двор, замечаю возле крыльца Царапкину миску, полную молока.
Из газетных статей я когда-то узнал, что малыши пьют молоко. Вынимаю из кармана колыбель: кроха улыбается и смотрит на меня лучистыми глазами.
– Проголодался? – шёпотом спрашиваю я.
Отрываю от своей рубашки лоскуток и обмакиваю в Царапкину миску. Ткань напитывается молоком, и я подношу её к малышу. Не знаю, из любопытства ли, а может, таков природный инстинкт, – он хватает ручками край лоскута и начинает пить. Когда он отпускает, я бережно кладу колыбель обратно в карман. А потом беру кошкину миску и глотаю молоко. И заставляю себя остановиться прежде, чем допью всё до последней капли.
* * *Остаток дня в цеху тянется бесконечно. Я запихиваю спички в коробки, стараясь не вспоминать, как горели мои домики, и размышляю о том, вправду ли кто-то из сирот донёс на меня. Поглядывая то и дело на своих товарищей, убеждаюсь, что они не виноваты. Отчего-то кажется, что старуха узнала правду не от них.
В голове крутятся мысли, что будет, если Богги отберёт у меня малыша. Неужели накроет его стеклянным колпаком, как того смуглого человечка? Или заточит в клетку, и люди начнут съезжаться отовсюду и платить большие деньги, чтобы подивиться на невиданное существо? Ну а мы, рабочие, вместо спичек будем класть в коробки малюсеньких младенцев – безделушки на продажу. Представляю, на улице целая толпа народу и старухин наждачный голос гремит из громкоговорителя: «Сюда! Скорее сюда! Спешите увидеть самое крошечное дитя в мире!»
Рабочий день на исходе, Машина затихает, и я благодарю небеса за то, что малыш ни разу не расплакался.
– Ты в порядке? – спрашивает Лепесток, когда мы выходим из цеха в коридор. – Она грозилась бросить тебя в Колодец?
– Пока нет.
– Тебе крупно повезло. – Лепесток смотрит на меня чистыми, ясными глазами.
Выждав, когда остальные отойдут подальше, чтобы наш с Лепестком разговор никто не услышал, я говорю:
– Я тут нашёл кое-что. Невероятное. Как в твоих сказках…
– Фитиль, ты о чём?
Я хватаю её за руку.
– Вот именно, как в твоих сказках, где вдруг случаются вещи, которые меняют всё. Но прямо сейчас я не могу показать тебе это. Никто не должен об этом знать.
Лепесток высвобождает руку.
– Ладно, пойду скажу Замку, что тебе нездоровится и нужно проводить тебя в дормиторий. Погоди минутку.
Лепесток возвращается, на её лице – искорка улыбки.
– Замок говорит, отлынивать от ужина не положено, старуха никому не спустит это с рук. Так что на завтрак тебя ждут две порции каши.
Я притворяюсь, будто чувствую себя неважно и меня вот-вот вырвет.
Иду вместе с Лепестком в ванную.
– Ну, что ты там нашёл? Очередного рогатого жука?
Я достаю из кармана колыбельку-жёлудь. Ребёнок не спит и удивлённо смотрит на нас.
От восторга у Лепестка перехватывает дыхание.
– Неужели настоящий?
Я киваю.
– Можно подержать?
Мягко опускаю колыбель в её раскрытую ладонь. Лепесток подносит её к лицу, чтобы разглядеть поближе, и у неё на глазах блестят слёзы.
– Я всегда знала, что невозможное возможно, – шёпотом говорит она.
И это правда. Лепесток действительно верит в чудеса.
Она возвращает мне малыша. От подгузника идёт подозрительный запах. Я проверяю. Так и есть, всё измазано зеленоватыми какашками.
Лепесток морщится и отходит подальше.
– Ох, ну и отвратительно же это.
– Да уж, девчонка, оказывается, шустрая, – отвечаю я. – Давай-ка приведём её в порядок.
Я открываю кран и наполняю водой самое донышко раковины, бережно окунаю кроху и мою её. Такого подгузника из мха мне не сделать, и ничего не остаётся, как оторвать от своей рубашки ещё один лоскуток и обернуть им девочку.
– По крайней мере, до завтра будешь опрятной.
Теперь, когда малышка чистая, Лепесток снова подходит ближе.
– А она ела что-нибудь?
– Я покормил её молоком из Царапкиной миски, которая стоит у крыльца. Ума не приложу, как раздобыть ещё.
У Лепестка загораются глаза.
– Положись на меня, придумаю что-нибудь… Хорошо бы достать ей бутылочку. Наверняка такая найдётся в старухином ящике со всякой всячиной – в том самом, из которого Богги выуживает вещи, чтобы давать нам имена.
Даже вообразить не могу, как нам проскользнуть в старухин кабинет, а потом ещё тайком юркнуть во двор за молоком – непременно кто-нибудь да засечёт. Впрочем, действовать в одиночку всегда сложнее, а так мы с Лепестком будем ухаживать за малышкой вместе. Я рассказываю ей про свои спичечные домики и про то, что меня выдал старухе кто-то из сирот.
– Не представляю, кто бы это мог быть, – говорит Лепесток, явно сомневаясь, что на меня донёс один из наших. – Но я всё равно никому не расскажу о колыбельке. – И она жестом показывает, как запирает рот, а ключик выбрасывает. – Пора бы мне спуститься в столовую, иначе Замок сам нагрянет сюда.
В дормитории никого. Я иду к своему месту возле стены. Надеюсь, мы с Лепестком сможем уберечь девчурку. Но где же уложить её спать?
Может, попробую построить для неё спичечный домик…
Глава третья
Ночные гости
Наверное, я уже успел заснуть – помню только, что очнулся в темноте. Лёжа лицом к стене. Желудёвая колыбелька по-прежнему в ладони. Лунный свет льётся через окна без занавесок и плещется на полу. Снизу, из холла, доносится чинный перезвон настенных часов. Считаю удары. Полночь.
Прислушиваюсь – всё ли в дормитории тихо, и снова разглядываю колыбель. Девчушка спит. Непонятно, как нам с Лепестком достать ей ещё молока из кошкиной миски, – и тут раздаётся еле слышный стук в окно.
Я вздрагиваю.
И осторожно накрываю колыбельку ладонью.
Поднимаю голову посмотреть, что там, и чувствую, как встают дыбом волосы на затылке. На полотне из лунного света – человечек в шляпе и плаще. Сначала становится жутко: наверное, это ожил тот самый, из-под стеклянного колпака. Но потом я понимаю, что это не он, и меня охватывает радостное волнение. Они, конечно, похожи, но этот человечек за окном – живой! Может быть, он отец малышки в колыбели? Случай небывалый. Ещё ни один родитель не приезжал сюда за своим ребёнком.
– Вы всё-таки пришли за ней, – шепчу я в ночь.
Хочется вскочить и подбежать к нему, но идти нужно тихо и осторожно. Крадусь мимо спящих к окну.
Оказывается, гость прибыл не один, рядом с ним стоит крошечная женщина, тоже в плаще, а ещё девочка. Открываю окно – мне страшно и радостно одновременно, – и маленькие человечки проскальзывают внутрь. Вот они стоят на подоконнике в нежном серебре луны: девочка примерно моего возраста, и у всех такие же тёмные волосы, как у малышки в колыбели.
– Вы ведь её родители, да? – шёпотом спрашиваю я. Крохотный человечек подходит ближе.
– Ага, Генна её мама, – говорит он мягким, глухим голосом, от которого веет тайной земли, и указывает на миловидную женщину с короткими волосами. – А мы – её друзья. Я Папаша Хэрн, а это Нисса, дочурка моя.
У Ниссы густые всклокоченные волосы, откинутые со лба. Приладив что-то у себя на поясе, она машет мне рукой.
– Меня зовут Фитиль, – бормочу я, не веря собственным глазам. – Приятно познакомиться.
Я кладу перед ними колыбельку. Генна берёт дочку на руки, малышка сразу просыпается, и на лице у неё сияет улыбка.
– Спасибо, что уберёг дитя, – говорит Папаша Хэрн. – Генна и сама рада бы поблагодарить тебя, однако ж она не говорит.
Генна смотрит на меня и кротко улыбается. Может, она не говорит потому, что с ней стряслась какая-то беда? В Харклайтсе есть несколько сирот, которые молчат и за всё время не проронили ни слова.
– Там, во дворе, мы видели, как ты поднял колыбель с земли, – продолжает Папаша Хэрн. – Но держались в сторонке, потому что пришла твоя мама.
– Она мне не мама, – отвечаю я.
– В общем, мы хотим отблагодарить тебя. Скажи только, чем помочь тебе здесь, в твоём доме.
– Тут не мой дом. Это сиротский приют.
Папаша Хэрн недоумённо моргает и потирает подбородок. Кажется, он не знает, что такое приют, и не возьмёт в толк – повезло мне или не очень.
Нисса смотрит на меня во все глаза.
– Где же тогда твой дом, если не здесь? – удивляется она.
– У меня нет дома. Вот я и живу в приюте. Это такое место для брошенных детей. – И говорю, глядя на Генну: – Я думал, малышку тоже сюда подбросили.
Человечки в ужасе таращатся на меня.
– Нет-нет, – заверяет Папаша Хэрн. – Никто не бросал её нарочно. Эльфы никогда так не поступают. Это сорока утащила колыбель, вот и…
– А кто такие эльфы?
– Это мы, народ лесной. Эльфы похожи на людей, только в сердце у них живёт лес. – Слова замирают у Папаши Хэрна на губах, когда он видит спящих на полу ребят. Потом он пристально смотрит на меня. – Так или иначе, мы должны отплатить тебе добром, ведь ты сберёг Тийю…
– А что, если нам взять его к себе? – предлагает Нисса.
Вздёрнув брови, Папаша Хэрн задумывается.
– Именно об этом я и размышлял, – улыбается он. Внутри у меня всё трепещет от слов «взять его к себе». Но я стараюсь унять это чувство и не грезить понапрасну. Зачем мечтать, если вдруг эльфы не согласятся увести меня в свой мир?
– Да разве ж я вам нужен? Ясное дело, я только помешаю вам. Я ведь такой огромный.
– Наш Мирный лес примет всех, и неважно, какого ты роста, – говорит Папаша Хэрн с теплотой в голосе. – Правда-правда, – уверяет Нисса. Я смотрю на эльфов. Мама с дочкой, папа с дочкой. Семья. Именно о ней я всегда мечтал. И может быть, это моя единственная в жизни возможность найти дом. Вспоминаются слова Лепестка: Пользуйся шансом, если он дается тебе.
Крадусь на цыпочках к Лепестку и мягко касаюсь её плеча. Она просыпается. Изумлённо смотрит на эльфов. Я веду её к подоконнику и говорю человечкам:
– Это Лепесток. Она помогала мне с малышкой. Можно взять её с собой тоже?
– Конечно, – отвечает Папаша Хэрн.
Нисса улыбается, готовая захлопать в ладоши.
– Куда вы собрались? – спрашивает Лепесток.
– У нас будет новый дом, – шёпотом отвечаю я.
Даже не верится, что я произношу эти слова. Мы наконец выберемся отсюда.
Лепесток задумывается. Её глаза сверкают от счастья.
– А остальные? Им тоже можно с нами?
Оглядываю дормиторий. Мои товарищи спят, некоторых обнимают нарисованные мелом родители. Чувствую укол совести за то, что бросаю их.
Папаша Хэрн почёсывает затылок.
– Я бы с радостью взял их с собой. Но что скажет та женщина? Та, которая тебе не мама? Разве она отпустит их? Вряд ли нам удастся вывести всех отсюда так, чтобы она не заметила.
– Не удастся, – соглашаюсь я. – Если она поймает нас, всех накажут.
Лепесток оглядывается.
– Наверное, нам лучше никого больше не звать… Слишком рискованно.
– Пожалуй, – соглашаюсь я. – Это наша единственная возможность сбежать отсюда.
Лепесток кивает и делает глубокий вдох.
– Ладно, так и быть.
Папаша Хэрн улыбается.
– Значит, решено. Правда, наша верёвка из листьев вряд ли удержит вас. Найдётся что-нибудь покрепче?
При мысли, что придётся вылезать в окно – а до земли ведь невероятно далеко, ничего не стоит сорваться и упасть, – страх пробирает меня до костей.
– Но я ведь… не умею лазать по верёвкам, – бормочу я.
– Можем спуститься по главной лестнице, – говорит Лепесток.
– Отлично, – отвечает Папаша Хэрн. – Ждём вас снаружи вон у того старого дерева. – И, наверное, оттого, что я выгляжу встревоженным или испуганным, а может, то и другое, он прибавляет: – Да не волнуйся ты, через стену перелезать не придётся.
Мы с Лепестком знаем каждую половицу на главной лестнице – где она скрипит. Этой хитрости обучил нас Кремень, прежде чем Старуха Богги бросила его в Бездонный колодец – за то, что Кремень стащил и спрятал её железный напёрсток. Меня пришпоривает дух приключений, и вдруг становится так радостно, хоть и волнительно красться по лестнице, ступая сквозь лунный свет и густые тени.
Даже не верится, что ещё чуть-чуть – и мы на свободе.
Никогда не возвращайся, если найдёшь дом.
Так мы с Лепестком клялись друг другу. И я не смел надеяться, что мы найдём его вместе.
Интересно, неужели эльфы знают тайный подземный ход, который проходит под стеной и ведёт из двора в лес? Или, может, есть какая-то секретная дверь, как в сказках Лепестка?
Скрииип.
Подо мной стонет ступенька, я вздрагиваю.
– Эй, не зевай там, – шёпотом остерегает Лепесток. – Ещё один скрипучий шаг, и нас засекут.
Но лестница коварна. Она будто нарочно подставляет под ноги свои самые звучные места, и штука в том, что стоит только наступить…
Скриип.
…и ошибку уже не исправишь. Ступенька проскрипела, и ничего тут не поделаешь.
Мы с Лепестком замираем, прислушиваясь к тиканью старинных часов, которые отмеряют минуты, отпущенные нам на побег.
Вроде бы всё тихо.
Дальше мы спускаемся совсем медленно и ещё осторожнее ступаем на каждую половицу.
Преодолев наконец лестницу, надеваем ботинки и крадёмся по каменному полу холла. Бесшумно двигаемся к комнате Старухи Богги, где она спит в кресле с высокой спинкой. Нужно раздобыть ключи от входной двери. Она, конечно же, заперта. Не на один или два замка, а на двадцать шесть. И к ним – двадцать шесть разных ключей.
Дверь старухиной комнаты приоткрыта. Вдохнув поглубже, я толкаю её. Раньше я никогда здесь не был. По стенам скачут рыжие отблески догорающих углей, которые потрескивают за каминной решёткой. Возле огромного камина чернеют контуры старухиного глубокого кресла.
Идём на цыпочках сквозь полумрак комнаты мимо граммофона и большого шкафа с панелями из проволочной сетки. Старуха спит, сидя прямо, как жердь. Волосы по-прежнему собраны в тугой пучок, но вместо всегдашнего жакета на ней домашний халат. Царапка дремлет на коленях хозяйки.
Не сдержав любопытства, мы с Лепестком смотрим на правую руку Богги. Железный напёрсток, как всегда, на пальце.
Ищем ключи. Лепесток рыскает по секретеру, я обследую стол рядом со старухиным креслом. На нём стопка журналов «Машинариум» и пузырёк со снотворным.
Связки ключей нигде нет. Впрочем, я догадываюсь…
Затаив дыхание, опускаю руку в карман старухиного халата. Богги шевелится и ёрзает в кресле.
Мы цепенеем.
Царапка спрыгивает с её колен и ныряет в темноту.
Кажется, старуха сейчас проснётся и схватит меня за руку – но нет, она просто вздыхает, а потом снова начинает дышать размеренно и сонно. Придя в себя, я осторожно вынимаю руку из её кармана и проверяю в другом. Однако и там ключей нет. Только несколько серебряных крон и шестипенсовых монет, конфета, вся облепленная пылью, да шпильки для волос.
Мы продолжаем поиски. Лепесток обследует книжный шкаф. На стене висит старухин арбалет. Рядом, над камином, её драгоценное двуствольное ружьё. Богги старательно чистит его и смазывает: ружьё всегда должно быть наготове, чтобы палить по птицам, которые прилетают во двор или садятся на крышу. Я пробираюсь к каминной полке. Но, так и не дойдя до неё, наступаю на что-то мягкое.
Раздаётся жуткий вопль, и я понимаю, что наткнулся в темноте на Царапку.
Старуха Богги просыпается. Её колючие серые глаза впиваются в меня, потом в Лепестка.
– ДА ЧТО ВЫ ТУТ ТВОРИТЕ? – ревёт она.
Мы бросаемся к двери. Оборачиваемся и видим, как старуха встаёт с кресла. В холле я отдёргиваю занавески на окнах рядом со входной дверью, оторопело ищу ключи. Но и там их нет.
– НИКОМУ не удрать от меня! – в бешенстве кричит Старуха Богги. И с порога комнаты целится в нас из ружья.
Мы отскакиваем в сторону. Глухой щелчок. Окно за моей спиной разбивается вдребезги.
Не размышляя вовсе, я срываю занавеску с карниза и, прикрыв ею острые края разбитого стекла, выскакиваю наружу. Лепесток лезет вслед за мной.
Спрыгиваем на землю и бежим прочь что есть духу. Эльфы ждут неподалёку от старого дерева, почти посреди двора, залитого лунным светом. И кажется, они в ужасе. Малышка в колыбели надрывается от плача. Похоже, ещё никогда в жизни они не слышали ружейных выстрелов.
Скорее всего, старуха промахнулась лишь спросонья. Иначе дело могло обернуться для нас совсем иначе.
– Спасайтесь! – кричу я эльфам.
– Она уже близко! – волнуется Лепесток. Опомнившись, эльфы спешат к кованым железным воротам и проскальзывают между прутьев.
Я пытаюсь открыть их, но они заперты. Ворота на замке всегда, если только в приюте не ждут какую-нибудь доставку.
Ещё один глухой щелчок.
Пуля взбивает сухую землю рядом с моей ногой, поднимая в ночной воздух фонтан пыли.
Мы в растерянности. Мчимся к единственному во дворе укрытию, которое может на время спасти нас от старухиного ружья, – к корявому дереву.
– А ну выходите, бесстыжие оборванцы! – хрипит Старуха Богги. – Знаю ведь, что вы там.
Выглядываю, чтобы понять, где она сейчас, но в этот момент Богги снова стреляет. Пуля свистит возле моего уха.
Смотрю на эльфов: они стоят за воротами. Папаша Хэрн, Нисса и Генна, которая успокаивает малышку. Они тревожно переглядываются, словно никак не могут решить, стоит ли ждать нас или лучше поскорее бежать прочь.
– Не уходите, – говорю я тихо. И надежда на дом начинает гаснуть. Что, если эльфы вовсе не собирались принимать нас в свою семью, когда звали жить в лесу?
Перевожу взгляд на шершавое дерево – согбенное, точно человек с больной спиной. Забраться-то на него легко – будь я мастер лазать по деревьям, – только вот от старухиных пуль это не спасёт. Богги метко попадает в голубей, присевших на крышу, и уж тем более не промахнётся, стреляя по нам, если мы вскарабкаемся на дерево.
Оглядываюсь на ворота. Эльфы исчезли.
– Мы пропали, – всхлипывает Лепесток.
У меня сжимается сердце. Теперь всему конец, однако же ничего удивительного в том, что крохотные человечки ушли. Ещё ни одному сироте из Харклайтса не удавалось найти дом – с какой же стати мы решили, будто нам повезёт?
Звон бьющегося стекла.
Осторожно высовываюсь из-за дерева.
Прикладом старуха сбивает с оконной рамы острые осколки. Вылезает наружу и шагает через двор. Гремя напёрстком, перезаряжает ружьё. Никогда прежде я не видел её в таком гневе. Взбешённая, она либо схватит нас, либо пристрелит. Спрятаться некуда, можно лишь бегать вокруг корявого дерева.
Она всё ближе. Чувствую, как у меня дрожат ноги. Лепесток крепко хватает меня за руку. Прижимаюсь спиной к заскорузлому стволу. Пути только два – либо укрываться до тех пор, пока она нас не поймает, либо сдаться самим.
И я уже готов выйти с поднятыми руками, когда дерево вдруг начинает скрипеть и охать. Как будто вот-вот рухнет на землю. А может, оно упадёт прямо на Старуху Богги и вдавит её в землю?
Осев, поднимаю голову и вижу нечто изумительное. Вокруг дерева вьются мерцающие зелёные огоньки, и в этом свечении волнами перекатываются серебристые сполохи, как будто северное сияние окутало ветви. Ручеёк волшебного света, петляя, бежит к воротам. Там стоит Папаша Хэрн и держит в руке хворостинку, на кончике которой пляшут зелёные искры.
В ошеломлении я смотрю на него. – Вот оно, чудо, – говорит Лепесток, и в её голосе расцветает счастье.
Я никогда не верил в чудеса. Так, как в них верила Лепесток, – по-настоящему. Мне всегда казалось, истории о невероятном – просто россказни, небылицы, уловки, чтобы заманить тебя на крючок. Но перед нами – взаправдашнее чудо, волшебство творится прямо здесь и сейчас.
Иссохшее кривое дерево, всколыхнувшись, дрожит. Нет, оно не падает. С ним происходит что-то необычайное. Сутулый ствол становится толще, а две могучие ветви делаются всё длиннее, пока наконец не касаются земли, превратившись в крепкие копыта.
Потрясённые, мы с Лепестком наблюдаем. Узловатые корни, скрюченные у подножия ствола, теперь тоже копыта, а верхние ветки – рога. Дерево преображается, становясь живым существом из кручёных корней, ветвей и морщинистой коры.
Перед нами олень. Дерево-олень. Величаво, со скрипом он поднимает свою деревянную голову – как раз тогда, когда старуха снова наводит на нас двуствольное ружьё.
Глава четвёртая
Дубовая поляна
Мы прячемся за оленем, хотя ясно, что Старухе Богги теперь ничего не стоит пристрелить нас. Крепко зажмурившись, я замираю: сейчас она гаркнет что-нибудь либо спустит курок.
Оленьи копыта стучат по земле, и кажется, это колотится сердце.
Приоткрыв глаза, я вижу, как волшебный зверь храбро шагает прямо на старуху. А она словно окаменела и не в силах двинуться с места. По ружейному стволу скользит лунный свет.
Ещё миг – и олень наскакивает на Богги, выбивая ружьё у неё из рук. Она падает, кричит, и её крик мечется по всему Харклайтсу. В окнах дормитория – растерянные лица сирот. В комнате Замка зажигается лампа.