Финансист. Титан. Стоик

– Уютный у вас дом! – сказал Батлер, поначалу умалчивая о причине своего посещения. – Неудивительно, что вы и в воскресенье вечером никуда не выезжаете. Что новенького в городе?

– Ничего особенного, насколько мне известно, – спокойно отвечал Молленхауэр. – Все идет как по маслу. Но вы, кажется, чем-то обеспокоены?

– Да, немножко, – отвечал Батлер, допивая коньяк с содовой. – Тревожные известия. Вы еще не читали вечерних газет?

– Нет, не читал. – И Молленхауэр выпрямился в кресле. – А разве сегодня вышли вечерние выпуски? Что же такое случилось?

– Ничего, если не считать пожара в Чикаго. И похоже, что завтра утром у нас на фондовой бирже начнется изрядная суматоха.

– Что вы говорите! А я еще ничего не слышал. Значит, вышли вечерние газеты?.. Так, так… Что же, большой там пожар?

– Говорят, весь город в огне, – вставил Оуэн, с интересом наблюдавший за выражением лица знаменитого политического деятеля.

– Да… Вот это новость! Надо послать за газетой. Джон! – кликнул он слугу и, когда тот появился, сказал: – Раздобудьте мне где-нибудь газету. Почему вы считаете, что это может отразиться на здешних делах? – обратился он к Батлеру после ухода слуги.

– Видите ли, существует одно обстоятельство, о котором я ничего не знал до самой последней минуты. Наш милейший Стинер, возможно, недосчитается изрядной суммы в своей кассе, если только дело не обернется лучше, чем кое-кто предполагает, – спокойно пояснил Батлер. – А такая история, как вы сами понимаете, едва ли произведет выгодное впечатление перед выборами, – добавил он, и его умные серые глаза впились в Молленхауэра, который ответил ему таким же пристальным взглядом.

– Откуда вы это узнали? – ледяным тоном осведомился Молленхауэр. – Неужели он намеренно произвел растрату? И сколько он взял, вам тоже известно?

– Довольно приличный куш, – по-прежнему спокойно отвечал Батлер. – Насколько я понял, около пятисот тысяч долларов. Пока это еще не растрата. Но как дело обернется в дальнейшем, неизвестно.

– Пятьсот тысяч! – в изумлении воскликнул Молленхауэр, стараясь, однако, сохранить обычное самообладание. – Не может быть! Когда же он начал брать деньги? И куда их девал?

– Он ссудил около пятисот тысяч молодому Каупервуду с Третьей улицы, тому самому, что проводил реализацию городского займа. На эти деньги они – в своих личных интересах – пускались в разные аферы, главным образом скупали акции конных железных дорог.

При упоминании о конных дорогах бесстрастное лицо Молленхауэра чуть-чуть дрогнуло.

– По мнению Каупервуда, этот пожар завтра вызовет биржевую панику, и он опасается, что ему не выйти из положения без солидной поддержки. Если же он обанкротится, то в городском казначействе окажется дефицит в пятьсот тысяч долларов, который уже нельзя будет восполнить. Стинера нет в городе, а Каупервуд явился ко мне с просьбой найти способ поддержать его. Надо сказать, что он в свое время выполнял для меня кое-какие поручения и потому понадеялся, что теперь я приду к нему на помощь, то есть склоню вас и сенатора воздействовать на крупные банки, чтобы таким образом поддержать завтра курс ценностей на бирже. Иначе Каупервуду грозит крах, а скандал, который, по его мнению, неизбежно разразится, может повредить нам на выборах. Мне кажется, что он тут не ведет никакой игры, а просто хлопочет о том, чтобы, по возможности, спасти себя и не подвести меня или, вернее, нас.

Батлер умолк. Молленхауэр, коварный и скрытный, даже виду не подал, что встревожен этим неожиданным известием. Но так как он всегда был уверен, что у Стинера нет ни крупицы финансовых или организационных способностей, то его любопытство было изрядно возбуждено. Значит, его ставленник пользовался средствами казначейства тайком от него и теперь оказался перед угрозой судебного преследования! Каупервуда Молленхауэр знал лишь понаслышке, как человека, приглашенного в свое время для проведения операции с займом. На этой операции кое-что нажил и он, Молленхауэр. Ясно, что этот банкир околпачил Стинера и на полученные от него деньги скупал акции конных железных дорог! Следовательно, у него и у Стинера должно быть немало этих бумаг – обстоятельство, чрезвычайно заинтересовавшее Молленхауэра.

– Пятьсот тысяч долларов! – повторил он, когда Батлер закончил свой рассказ. – Н-да, кругленькая сумма! Если бы Каупервуда могла спасти одна только поддержка рынка, мы, пожалуй, пошли бы ему навстречу, но в случае серьезной паники такой маневр останется безрезультатным. Если этот молодой человек сильно стеснен в средствах, а на бирже начнется резкое падение ценностей, то для его спасения понадобится еще целый ряд дополнительных мероприятий. Мне это известно по опыту. Вы, случайно, не знаете, каков его пассив?

– Нет, не знаю, – отвечал Батлер.

– Денег, вы говорите, он у вас не просил?

– Он хочет только, чтобы я не брал у него своих ста тысяч, покуда не определится его положение.

– А Стинера и в самом деле нет в городе? – осведомился недоверчивый по природе Молленхауэр.

– Так утверждает Каупервуд. Мы можем послать кого-нибудь проверить.

Молленхауэр уже обдумывал, как бы поумнее выйти из положения. Поддержать курс ценностей – это, конечно, самое лучшее, если таким образом удастся спасти Каупервуда, а заодно с ним казначея и честь республиканской партии. Стинер окажется вынужденным возвратить в казну пятьсот тысяч долларов, для чего ему придется продать свои акции, и тогда почему бы ему, Молленхауэру, не купить их? Но тут, видимо, нужно будет учесть интересы Батлера. А что, спрашивается, он может потребовать?

Из дальнейшего разговора с Батлером Молленхауэр выяснил, что Каупервуд готов возместить недостающие пятьсот тысяч долларов, если только ему удастся сколотить такую сумму. Насчет его паев в разных линиях конки у них пока разговора не было. Но какая могла быть уверенность в том, что Каупервуда удастся спасти таким способом и что у него даже в этом случае будет желание и возможность собрать пятьсот тысяч долларов и вернуть их Стинеру? Он сейчас нуждается в наличных, но кто даст их ему теперь, когда надвигается неминуемая паника? Какое обеспечение может он предложить? С другой стороны, если хорошенько нажать, можно будет принудить их обоих – его и Стинера – отдать за бесценок свои железнодорожные акции. Если ему, Молленхауэру, удастся заполучить их, то какое ему, собственно, дело, победит его партия осенью на выборах или потерпит поражение; впрочем, он, как и Оуэн, считал, что поражения можно избежать. Вернее, можно по примеру прежних лет купить победу. Растрату Стинера, если из-за краха Каупервуда он окажется растратчиком, несомненно, удастся скрыть до победы на выборах. Впрочем, мелькнула у него мысль, еще желательнее было бы припугнуть Стинера, чтобы он отказал в дополнительной помощи Каупервуду, а затем резко сбить цену на его акции конных железных дорог и тем самым на акции всех других держателей, не исключая Батлера и Симпсона. В Филадельфии эти линии со временем станут одним из главнейших источников обогащения. Но сейчас надо делать вид, что в первую очередь его заботит спасение партии на предстоящих выборах.

– Я, конечно, не могу решать за сенатора, – задумчиво начал Молленхауэр, – и не знаю, какова будет его точка зрения. Но я лично готов сделать все от меня зависящее, чтобы поддержать курс ценностей, если это принесет какую-нибудь пользу, готов хотя бы уже потому, что банки и от меня могут потребовать погашения задолженности. Но сейчас нам надо прежде всего позаботиться об избежании огласки до конца выборов, если Каупервуд все-таки вылетит в трубу. Ведь у нас нет никакой уверенности, что наши усилия поддержать рынок увенчаются успехом.

– Никакой! – хмуро подтвердил Батлер.

Оуэну уже стало казаться, что Каупервуд обречен. Но в это время у дверей позвонили. Горничная, заменившая посланного за газетой лакея, доложила о сенаторе Симпсоне.

– А, легок на помине! – воскликнул Молленхауэр. – Просите! Сейчас мы узнаем его мнение.

– Я думаю, что мне следует оставить вас, – обратился Оуэн к отцу. – Я пойду к мисс Каролине и попрошу ее спеть мне что-нибудь. Я буду ждать тебя, отец, – добавил он.

Молленхауэр одарил его одобрительной улыбкой, и Оуэн вышел, в дверях столкнувшись с сенатором Симпсоном.

Никогда еще в Пенсильвании, которая дала миру немало интересных личностей, не процветал более любопытный тип, чем сенатор Симпсон. В противоположность Батлеру и Молленхауэру, сейчас тепло приветствовавшим его, внешне он выглядел довольно невзрачно: невысокого роста – пять футов девять дюймов, тогда как рост Молленхауэра достигал шести, а Батлера – пяти футов и одиннадцати дюймов, с постным лицом и круто срезанным подбородком – у двух других щеки были как налитые, а тяжелые челюсти выдавались вперед. Взгляд у него тоже был не столь открытый, как у Батлера, и не столь надменный, как у Молленхауэра. Зато в его глазах светился недюжинный ум. Это были странные, глубоко сидящие, бездонные глаза; они напоминали глаза кошки, высматривающей добычу из темного угла со всем коварством кошачьей породы. Копна черных волос ниспадала на его красивый низкий белый лоб, а лицо отличалось синеватой бледностью, как у людей с плохим здоровьем. Несмотря на такую наружность, в этом человеке таилась своеобразная упорная, незаурядная сила, с помощью которой он подчинял себе людей, – хитрость, научившая его распалять алчность обещаниями наживы и быть беспощадным в расправе с теми, кто осмеливался ему перечить. Симпсон был тихоня, как многие люди такого склада, хилый, с холодными, скользкими руками и вялой улыбкой, но глаза своей выразительностью искупали все недостатки его наружности.

– Добрый вечер, Марк, рад вас видеть, – приветствовал его Батлер.

– Здравствуйте, Эдвард, – негромко отозвался гость.

– Ну, дорогой мой сенатор, время не оставляет на вас никаких следов. Что прикажете вам налить?

– Нет, Генри, я ничего пить не буду, – отвечал Симпсон. – Я к вам заглянул на несколько минут, по пути домой. Моя жена здесь неподалеку, у Кэвеноу, и мне надо еще заехать за ней.

– Вы даже не подозреваете, как кстати вы явились, сенатор, – начал Молленхауэр, усаживаясь после того, как сел гость. – Батлер только что рассказывал мне о небольшом затруднении политического характера, возникшем с тех пор, как мы с вами не виделись. Вы, наверно, слышали, что в Чикаго грандиозный пожар?

– Да, мне только что рассказал об этом Кэвеноу. По-видимому, дело очень серьезное. Завтра утром надо ожидать резкого падения ценностей.

– Я тоже так считаю, – подтвердил Молленхауэр.

– А вот и вечерняя газета! – воскликнул Батлер, увидев слугу, входящего с газетой в руках.

Молленхауэр взял ее и развернул на столе. Это был один из первых экстренных выпусков в Америке; заголовки, набранные огромными буквами, сообщали, что пожар в «озерном» городе, начавшийся еще вчера, с каждым часом распространяется все шире.

– Вот ужас, – произнес Симпсон. – Душа болит за Чикаго. У меня там много друзей! Будем надеяться, что на деле все окажется не так страшно, как об этом пишут.

Симпсон везде и при любых обстоятельствах выражался несколько высокопарно.

– То, о чем мне сейчас рассказывал Батлер, – продолжал Молленхауэр, – до некоторой степени связано с этим бедствием. Вам известно, что наши казначеи имеют обыкновение давать взаймы городские деньги из двух процентов годовых…

– Ну и что же? – спросил Симпсон.

– Так вот, мистер Стинер, как выяснилось, довольно широко ссужал городскими средствами молодого Каупервуда с Третьей улицы – того, что занимался реализацией вашего займа.

– Что вы говорите? – воскликнул Симпсон, изображая удивление. – И много он ему выдал?

Сенатор, так же как и Батлер и Молленхауэр, сам немало наживался на выгодных ссудах из того же источника, которые под видом вкладов предоставлялись различным банкам.

– Стинер, видимо, ссудил ему около пятисот тысяч долларов, и если Каупервуд не устоит перед грозой, то у Стинера обнаружится недостача этой суммы; как вы сами понимаете, такая история произведет весьма неблагоприятное впечатление на избирателей. Каупервуд должен сто тысяч мистеру Батлеру и сегодня приходил к нему для переговоров. Через мистера Батлера он просит нас помочь ему извернуться. В противном случае – Молленхауэр сделал рукой многозначительный жест – он банкрот.

Симпсон провел тонкой рукой по своим странно изогнутым губам и подбородку.

– Что же они сделали с полумиллионом долларов? – осведомился он.