Петропавловская крепость. Повести и рассказы

– Рви, рви!.. А ты знаешь, как их зовут?

– Не-а..

– Васильки!

«Завтра приду сюда с косой, обкошу! Трава добрая… потому возьму лошадь, захвачу с собой Игорька, Свету, накладем воз и поедем! Пусть дышат запахом скошенной травы, слушают скрип гарбы. Может, и им на всю жизнь в душу западет! Мне-то запало!» Иван Сергеевич растянулся на траве. Он лежал, слушал, как внучка напевает, собирая цветы: «Васильки! Васильки! Васильки!» – смотрел на седые неподвижные облака, разбросанные по небу, на Коростели и думал: «Хорошо-то как, а? Хорошо!..»

Письмо

Рассказ

Письмо старуха получила в полдень.

Она сажала лук на огороде, остановилась передохнуть и увидела на дороге, пересекающей луг, почтальона Федора Ефимовича Панова. Он сидел на краю телеги, поминутно нырявшей колесами в ухабы весенней дороги, разбитой тракторами, сидел, как всегда, ссутулившись и свесив ноги. Лошадь его покачивала головой в такт шагам. Старуха писем не ждала. От Володи, сына, открытка вчера была: с Первомаем поздравил, обещался быть со всей семьей. Завтра непременно прикатит…

Старуха удобнее взялась за гладкую, отшлифованную ладонями ручку оралки, уперлась ногами в землю, дернула на себя, попятилась и снова дернула. Оралка, поскрипывая, двигалась рывками, железные зубья чертили в мягкой земле три мелкие бороздки. Старуха, пятясь, дотянула до межи, взяла миску с золотистыми луковицами, наклонилась над бороздками и стала втыкать саженцы в землю. Из-за реки доносился спокойный, деловитый рокот трактора. Там, на колхозном поле, сеяли ячмень.

– Маруська! – услышала она голос Федора Ефимовича и с усилием выпрямилась, держась рукой за поясницу.

Панов стоял у крыльца, ждал ее.

«Чего это он? Ай, письмо? Неужто не приедет?» – подумала старуха о сыне.

Она пошла с миской в руке быстрым шагом по меже к избе. Старуха была худая, легкая, быстрая в движениях.

– Ты чой-та, Федор? Ай, письмо? – спросила она еще издали

– Письмо…

– От Володи, что ли? Он сам приехать должен…

– Да нет, не от Володи, – поглядел на конверт Федор Ефимович. – Это из Курской области…

– Откуда? – удивилась старуха и решила, что почтальон ошибся. – Это не мне! – сказала она, повеселев.

– Тебе! Смотри. – Федор Ефимович ткнул пальцем в адрес на конверте. – Лукашовой Марии Игнатьевне… Значит, тебе! Бери! – протянул он конверт.

– Кто же меня там знает, – пробормотала старуха и стала, щурясь, вглядываться в слова, но буквы сливались, словно смотрела она на конверт сквозь мятый целлофановый пакет.

– Прочти, Федор, – попросила она. – Ничего не вижу!

Почтальон взял письмо, потрогал рукой деревянную ступеньку крыльца, не холодна ли? Доска была теплая, нагрелась на солнце. Он сел, покряхтывая.

– Ноги мощщуют, – пожаловался Федор Ефимович, распечатывая конверт. – Дожжок будет…

– Погодил бы малость… Землю бы дал обиходить… Поля не засеяны…

– Кончают… – ответил Федор Ефимович. – Может, сегодня добьют. Ишь, как стараются, – кивнул он в сторону речки, откуда по-прежнему доносился ровный гул моторов. – Последнее поле… Завтра председатель в район докладать собирается. Это раньше, помнишь, посевная долго шла, а теперь техника, три дня, и отсеялись. – Почтальон вытащил листок из конверта, расправил. – Здравствуйте, уважаемая Мария Игнатьевна! – прочитал он. – Ну вот, говорю – тебе!

Старуха кивнула, соглашаясь. Она стояла перед почтальоном с миской в руке, перебирала пальцами нежно шуршащие сухой кожурой луковицы.

– Пишут вам супруги Григорьевы, Миша и Вера! Мы надеемся, что вы живы и здоровы, хотя, думаем, что вам сейчас много лет…

– Кто же они такие? – пробормотала старуха.

– Сейчас узнаем, не торопи!.. – сказал Федор Ефимович и начал читать дальше: – Может быть, у вас сейчас и фамилия другая, но мы послали письмо и в ваш сельсовет, чтобы нам помогли разыскать вас… Мы недавно поженились, и наш колхоз дал нам квартиру в новом доме. Мы решили посадить под окнами березки…

Старуха слушала внимательно, не понимая, зачем Григорьевы рассказывают ей это, но с самого начала она почувствовала неясное беспокойство.

– …Выкапывали мы их в лесочке, где во время войны был сильный бой за нашу деревню, и случайно наткнулись на останки погибшего советского бойца. Мы нашли медальон, в котором была бумажка с его именем и адресом…

– Погоди, Федор, погоди!.. – прошептала старуха. – Ноги чой-та ослабли…

Она поставила миску на ступеньку, но осталась стоять, вытирая дрожащие руки о фартук.

– …Это был ваш муж, Лукашов Сергей Матвеевич…

– Федор, Федор! – вскрикнула старуха тонко и жалобно и стала оседать на землю.

Почтальон подхватил ее под мышки. Старуха повисла на нем и запричитала протяжно и тонко: «Сереженька, соловушка ты мой!..»

– Маруська, ты что? – похлопывал ее ладонью по плечу Федор Ефимович, усаживая на ступеньку. – Ты что? Сорок лет прошло… Ты что? Будя…

Старуха замолчала, а Федор Ефимович подумал, что Сергей плясать был мастак, а вот петь не пел, а она его соловушкой.

– Дальше там что, а? – тихо спросила старуха, вытирая лицо фартуком.

Она теперь сидела на месте Федора Ефимовича, а он стоял перед ней с листком в руке.

– …Мы в тот же день сообщили в военкомат. 9 Мая, в День Победы его будут хоронить в братской могиле возле памятника погибшим воинам за освобождение нашей деревни. В похоронах будет участвовать воинская часть, в которой воевал ваш муж, пионерская организация нашей школы. Мы и все односельчане приглашаем вас, жену и друга бойца, быть рядом с нами в эти скорбные и торжественные минуты…» Хорошо пишут, – прервал себя Федор Ефимович. – Душевно! – и дочитал письмо до конца.

– Ну, вот и дождалась! – вздохнула старуха.

– Я тебе сорок лет назад говорил… зря такие извещения не приходят… Послушала б… По-иному…

– По-иному, по-иному, Федор… Не могло быть по-иному… – Старуха поднялась, взяла письмо. – Завтра Володя будет…

Федор Ефимович уехал. Старуха вошла в избу, взяла с подоконника очки, села у окна и стала медленно перечитывать письмо, крепко прижимая дрожащую руку к груди, чтобы успокоить сердце. Она представляла молодоженов Григорьевых возле нового кирпичного дома, коростелевский колхоз тоже строил такие дома молодым семьям, видела лесок с березками по краям заросших воронок… Старуха дочитала, сняла очки. Сидеть на одном месте было трудно. Она поднялась, походила по избе, остановилась возле шифоньера, где в нижнем ящике среди документов лежало извещение сорок третьего года. Старуха не решилась достать извещение, вышла на крыльцо, шумно вдыхая влажный весенний воздух, увидела миску с луком-саженцем на ступеньке порога, машинально подняла ее, постояла, унимая дрожь в ногах, и побрела на огород, думая о письме, о курских молодоженах Григорьевых, о муже. Вот и дождалась!

Старуха вылавливала из миски сухо шуршащие луковицы и втыкала в подсохшие борозды. Ноги у нее ослабли, и она опустилась на колени. Солнце жгло спину. Становилось жарко…

Двадцать второго июня сорок первого года тоже пекло солнце, и тоже было жарко. В тот день она с двумя подругами была на колхозном току. Они срезали острыми лезвиями лопат пробившуюся кое-где траву на утоптанной площадке тока, подметали, убирали мусор. Работали неспешно, копили силы. Начнется уборка, некогда будет беречь себя.

– Не упарились еще? – крикнул им Федька Панов от веялки, которую он вместе с мужем Маруси Сергеем Лукашовым смазывал-подкручивал неподалеку, готовил к уборочной. – А то искупаемся!.. Пока ребята воду не взмутили!

От речки доносился шумный плеск воды, то и дело раздавались радостные вскрики, шум. На берегу в траве лежали полуголые ребятишки.

– Во-он председатель катит! – засмеялась в ответ Маруся, указывая на дорогу, по которой ходко приближалась рессорная телега. – Он тебя враз искупает!