Говорит и показывает. Книга 3

– То-то и оно. Я в первый раз слышал, чтобы мама тоже ругалась. В общем… Утром… В общем, ты сама думай, что скажешь об этом своём Грише, – сказал я, собираясь выйти, хоть немного-то надо поспать, вон небо уже светлеет.

– А дальше, что было? – спросила Лариса уже в мою спину.

– Как обычно.

– Трахались? – со вздохом облегчения проговорила Лариса. – Ну и ладно тогда, значит всё не так страшно, раз всё, как всегда, никого инфаркт не хватил, никто не убит, – закончила она, набрасывая халатик, чтобы пойти в ванную.

Утром все пришли завтракать в одно время, умывшись и пожелав друг другу доброго утра, все в разной степени готовности: отец полностью одетый, потому что ему ехать дальше всех в «пятнашку», как они называли пятнадцатую больницу, мамина клиника в центре и ездила она на метро, несмотря на гневные или насмешливые замечания отца, что она ведёт себя как босячка, позволяя толкать себя в подземке, на что она только усмехалась. Но я маму понимал: так до её клиники пути было двадцать минут, а на машине она тратила бы не меньше часа. А мы с Ларисой до школы доходили минут за десять. Но завтракали мы всё же всегда вместе, только отец уже при параде, мама причёсанная, но ещё не одетая, а мы только успевшие посетить ванную. Мы с Ларисой пахли зубной пастой, отец волшебным одеколоном, а мама просто волшебно.

Все уже почти закончили расправляться с трапезой, отец ел сегодня яичницу из трёх яиц с ветчиной, он всегда завтракал плотно, я сам делал себе омлет, в нашем доме я это умел делать лучше всех, сегодня и на Ларкину долю, она вообще капризничает по утрам, но не сегодня, мама ела кашу, ту самую овсянку, которую ей с вечера оставляет томиться в духовке Агнесса Илларионовна. Мама ест кашу всегда как-то мило, будто ребёнок, масло, например, гоняет по кашиным кочкам, наблюдая, как оно тает.

И чай, и кофе в привычных чашках и бормотание телевизора с новостями о новом землетрясении в Японии, вот у них не прекращается-то… а тут ещё и Эквадор тряхнуло и погибших много.

И всё же с утра всё не было как обычно. Во-первых: у мамы была ранка и синяк на губе. Во-вторых: она перебила отца, который начал говорить, гневно сверкая глазами, мама лишь приподняла ладонь и посмотрела на него, и он замолчал. Я и раньше знал, что несмотря на то, что она всегда молчала во время их ссор, выказывая полное подчинение, и смирение, в действительности, она просто позволяет ему бушевать, чтобы он мог выпустить пар, распирающий его. Но впервые я увидел, что её власть над ним абсолютна. И как легко она им управляет, когда ей это нужно.

– Лариса, – сказала мама негромко, как всегда. – Ты взрослая девушка и мы с отцом не посягаем на твою свободу. И всё же…

Отец опять хотел было что-то сказать, но лёгкого движения её маленьких пальцев, хватило, чтобы он снова смолк, хотя внутри продолжал кипеть, я это видел: прямо пар вырывается из-под крышки…

А мама продолжила спокойно и негромко:

– Пожалуйста, предупреждай, если ты намереваешься остаться на ночь у друзей, не надо заставлять нас нервничать. Мы должны знать, где ты.

Лара, которая, готовилась к жёсткой головомойке, оказалась даже обескураженной этими спокойными словами.

– Ты, может, замуж собралась?! – воскликнул всё же отец.

– Вальтер!

– Может, и замуж! – обрадованно воскликнула Ларка, вот дура, промолчала бы, видит, отец, как кастрюля с бешеным супом.

– Вон что?!.. – воззрился на неё отец, хлопнув ладонью по столешнице.

– Вальтер! Лариса! Всё! Кончен разговор! Лара в школу щас же! И ни слова больше! Поговорим, когда придёшь… – мама ещё пыталась сохранить мир.

– Если приду! – Лариса вскочила.

Вскочил и отец:

– Что такое? Что ещё я слышу?! Всё, кончила учёбу?! ЕГЭ сдала на 300 баллов?! – заорал и он.

– Может и кончила! Не всё вам…

– Ах ты… – отец задохнулся от возмущения, – выросла…

– Лариса! Пожалуйста, в свою комнату иди… – тихо сказала мама. – Вэл, я прошу тебя, езжай сейчас на работу, дай мне… поговорить с ней.

– Да что тут говорить, не видишь, она издевается! Нарочно провоцирует, чтобы… – завёлся отец.

– А ты матери фонарь поставил, это не издевательство?! – взвизгнула Лариса.

Отец побледнел, но больше побледнела мама, поднимаясь.

– Молчать! – произнесла она тихо и твёрдо. – Или я сейчас же уйду из этого дома, если здесь никто никого не уважает и не слышит!

Это было сказано так спокойно и холодно, мамой, которая никогда не говорила ничего похожего, никогда не угрожала. Но если предупреждала, то выполняла всегда. Поэтому в детстве мы боялись только её наказаний, они были всерьёз.

Все разом замолчали и начали расходиться с кухни. Я встал последним, уже когда щёлкнул замок в прихожей, закрываясь за отцом.

– Саша… – сказала мама, не глядя на меня, и снова опустившись на стул, – ты извини, что скандал… ночью. И теперь… Иди в школу, скажи там, Лариса сегодня пропустит первый урок.

– Ты расстроилась? – спросил я.

Мама подняла на меня огромные грустные глаза и спросила:

– Как ты думаешь, Саша, Лариса влюблена, или это просто… забастовка?

– Думает, что влюблена.

Мама помолчала несколько мгновений и спросила ещё, хмурясь:

– Ты его видел? Как ты считаешь, он… Вообще, всё это серьёзно?

Я качнул головой:

– С его стороны – нет, – уверенно сказал я.

Я и правда уверен в том, что говорю, этот Гриша, уже взрослый со своей взрослой жизнью, просто развлекается с очередной дурочкой, а для Лариски первые взрослые отношения.

– Ты что-нибудь о нём знаешь?

– Он программист, айтишник, вот где работает, я не помню. Ему лет… может и тридцать. А может, двадцать семь. Они познакомились-то при мне, в кофейне: она капучино вылила на него, – усмехнулся я. То была и правда смешная сцена.

– Как?

– Как всегда: руками махала, рассказывала, как она решала математику на контрольной, Лобачевский то же мне… Ну и смахнула чашку, он по проходу шёл… она извиняться, хорошо не обварила. Но он обаятельный, не рассердился даже, улыбнулся и сказал, что полностью её простит, если она даст ему свой номер.

Мама вздохнула, покачав головой:

– Ясно, опытный… ходок.

Обычно она не говорит таких слов, но сегодня всё необычно. Хорошо, если только сегодня, а не с сегодняшнего дня…

Мне тоже в это утро было не по себе. Всё было не как всегда: и вчерашняя перепалка, и Майина разбитая губа, но особенно то, что она сказала, что уйдёт из «этого дома». Я не могу сейчас думать больше ни о чём. Ни о том, что моя дочь вдруг стала взрослой, как уложить это в мою голову и что с этим делать, с её новой жизнью, с её этим мужиком и моей злостью на них и их нахальством. Ни тем более о работе и том, что сегодня операционный день. Я могу думать только о том, что под моими ногами треснула земная кора…

Дети выросли. То, что Майю держит возле меня столько лет тает с каждым днём. И подо мной уже не земная твердь, а тонкий лёд, и он трещит… а под ним ледяной холод тёмной воды, куда я упаду, если…

Да нет, что я… никуда она не уйдёт, она меня любит, любит, я знаю, я чувствую это каждый день. Не может быть, чтобы…