Говорит и показывает. Книга 2
Как искрятся твои глаза.
В них неба свет и чистой воды глубина.
Как светит твоя улыбка,
Я теплее не знаю в этом мире лучей.
Смотри на меня, не отводи твоих глаз.
Смотри на меня, я боюсь оторваться
Я боюсь потеряться во тьме,
А она подступает ко мне.
Со всех сторон подступает ко мне.
Как светит солнце в этот день.
Почти как твоё лицо.
Нет ничего яснее того, что есть во мне и тебе.
Но почему я чувствую прикосновения тьмы?
Её объятия, она липнет ко мне?
Или это не тьма, а иной свет?
Тот, что вижу только я и не видит никто?
нет и нет!
Нет и нет!
Я закрываюсь от него столько лет!
Нет и нет!
Но он пронзил все покровы и нашёл меня этот свет…
Нет и нет!
Нет и нет!..
Я боюсь его или саму себя?
Где ответ?
Где мой путь?
Или пути вовсе нет?..
Наша рокерская банда криками встретила жениха и невесту, вышедших рука об руку из подъезда. Эта обшарпанная дверь и щербатое крыльцо недостойны таких эльфоподобных существ, что появились на его фоне.
– Ура, молодым!
– Ура, Малая!
– Ура жениху!
Посигналили в клаксоны, пугая кошек, брызнувших на деревья, и старух, начавших чертыхаться на нас.
Маюшка, смеясь, села бочком на сиденье позади меня. А Вася за спину Неро, я помолился про себя, чтобы, не дай Бог, ничего не произошло по дороге. Как бы старательно не уговаривал я себя, как бы не отвлекал свои мысли всеми доступными мне средствами от алкоголя до потока женщин, но не думать о том, что Маюшка выйдет сегодня за Васю и мне навсегда будет отрезана дорога к ней, кто другой, любой другой муж, но он – это навсегда и по-настоящему в истинных традициях русской жизни…
Странно, что только теперь я стал так думать и чувствовать, будто она не сделала выбора ещё шесть лет назад. Мне духу не хватило тогда расстаться с ней. Это я так думал, что не надеюсь, что у них всё закончится, не жду в засаде, а на деле?
Вот поэтому сейчас, чувствуя судороги отчаяния в моей душе, я содрогаюсь и от страха, что может что-то случится с Васей из-за того, что я хочу, чтобы его вообще никогда не было на земле…
Вот её тонкая рука, её ладонь на моём животе, она почти не прижимается ко мне, уверенно чувствует себя в седле, или не хочет мять платье, или просто не хочет плотнее обнять меня? Маюшка, я везу тебя в ЗАГС, чтобы отдать твоему Васе, тому, кого ты любишь больше меня… Больше меня…
Но, может ударить по газам и увезти тебя отсюда? Увезти от всех наконец-то. Почему я давно не сделал этого? Чего я ждал и жду столько лет?..
Я знаю чего. Чтобы она выбрала меня…
Невозможно. Глупо, наивно, неправдоподобно и неправильно. Я, оказался романтик и сентиментальный советский мальчишка, а не современный молодой мужчина, гражданин новой России.
Этот рокерский кортеж, который я никак не ожидал увидеть, произвёл впечатление. Совершенно необыкновенное. Нежная камелия, какой я знаю Майю и какой она и приехала позади своего дяди, брутального красавца, как сейчас принято говорить, в окружении других таких же мачо, на ревущих железяках, вооружённых букетами роз и гладиолусов – это незабываемое зрелище. И Метла среди них вроде и не свой, но и не чуждый, не теряется, улыбается самой светлой улыбкой, какие я только мог видеть в своей жизни. У меня захватило дух от этой ревущей компании.
Вот и всё для меня. Сказать, что я всерьёз надеялся, что Майя когда-нибудь может начать относиться ко мне иначе, не как теперь, когда она воспринимает меня всего лишь как друга… Не надеялся и не рассчитывал. Но мечтать никто мне не возбранял, тем более что все шесть лет я был рядом с ней каждый день. Я перевёлся в её группу, когда увидел, что меня записали в другую, я пошёл к декану и попросил перевести меня. Он удивлённо посмотрел на меня и сказал:
– Ерундой не занимайтесь, молодой человек, какая причина? Для чего вам? Какая разница, в какой группе учиться?
– О, огромная! Там девушка моей мечты! Я за ней портфель носил, она…
– Так хороший способ её позабыть.
– Я во сне её вижу каждую ночь, и всё рано же будем видеться, а так… авось, она внимание на меня обратит, наконец!
Он засмеялся, качая головой, надел очки:
– Авось? Ну, если «авось», тогда Бог с тобой, иди подпишу заявление о переводе.
И вот, Майя всё равно выходит замуж не за меня. Всё равно Метла. Он всем лучше, это я понимаю, и всё-таки… И всё-таки, почему другим девчонкам я нравлюсь, а Майе – нет?
– Вот сумасшедшие… – проговорила Лида, увидев кортеж мотоциклов, вооруженных цветами. – Илья в своём репертуаре. Не мог без рокеров своих. Рыцарь, тоже мне, на железном коне.
– Да уж… – ахнула я. – А платьишко-то, Господи, Илья не говорит даже, сколько оно обошлось, но это же… разве выходят замуж в таких нынче?
– Это что… они ведь через весь наш городишко проехали, Виктор-то всё узнает. Вот будет нам с тобой!
Я отмахнулась от дочери:
– Что такое нам будет, прям уж! Он на работе, и не узнает, что мы были не на своих работах, а здесь.
Лида посмотрел на меня:
– Думаешь не дознается?
– Шпики у него что ли кругом? Угомонись и радуйся жизни. Наконец-то всё у нас пойдёт как надо, – радостно сказала я, подходя к ссыпавшимся уже с мотоциклов чудным гостям внучки или моего сына.
Илья обернулся к нам, махнув приветственно, из нашего микроавтобуса вынесли ящики с выпивкой, и он щедро угощает своих друзей.
– Отпустим молодых уладить формальности, а сами подождём здесь, чтобы не пугать слуг Гименея нашей жуткой компанией? – сказал я, не в силах пережить слова: «Объявляю вас мужем и женой!», тем более что Маюшка, имела-таки сострадание и не позвала меня в свидетели. «Жуткая компания» не подвела, все громогласно завопили, соглашаясь и откупоривая шампанское и пиво.
Маюшка с Васей, мама и Лида, Иван Генрихович и Слава зашли в ЗАГС, а мы остались на площадке перед входом и предназначенной для того, что мы устроили здесь: попойку.
Они вышли довольно быстро, Вася поднимал вверх свидетельство о браке и паспорта, что держал вместе в одной руке.
– Ура! Ура новобрачным!
– Малая! Ура!
– Здоровья молодым!
– Удачи молодым!
– Счастья!
– Золота!
– Долларов!
– Детей побольше!
– Ура, ребята!
И пробки в небо, хохот, фонтаны шампанского, хлопушки с конфетти, серпантин, крики снова.
Но вот ящики наполовину опустошены, подъехал микроавтобус, чтобы отвезти нашу компанию в лес, на поляну, которую присмотрели для этого Маюшка с Васей. Эти ящики я отдал ребятам, чтобы не обижались, что не зовём на семейный пикник.
В микроавтобусе корзины и сумки со снедью, одеялами – стелить на траву, и посудой. Тот же автобус увезёт всех потом домой. И только я на своём верном Харлее еду и сейчас за автобусиком, украшенном лентами и шариками. Я не отстаю и всё же я не внутри. Господи, дай мне сил выдержать это… вот только зачем?..
Всё как чудесный красивый сон:
– Вы согласны, Майя Викторовна?..
– Объявляю…
– Поцелуйте вашу жену…
И кольцо, вдруг оказавшееся на моём пальце. И Васино лицо, какое-то незнакомое, будто это и не он… а кто же?
Но вот мы опять под солнцем, здесь тепло, не то, что в старинном здании ЗАГСа, где за толстыми стенами такой холод, что меня пробирает дрожь. А здесь тепло, потому что здесь солнце и… и здесь Ю-Ю… Господи, что же я натворила… Вася, как я могла так с тобой?
В автобус мы садимся все кроме… Ю-Ю… Нет, отпустите меня к нему… как я без него…
Я обернулась назад.
– Ты что? – спросила бабушка, заметив мой взгляд.
– Едет он, не беспокойся, куда денется… Не слышишь, рычит мотор, – не глядя на меня, хмурясь, сказала мама.
Но пока я не вышла из автобуса, пока не увидела его, слезающего с Харлея, снимающего шлем, мотнувшего волосы привычным движением за плечо, пока не увидела как он снял куртку, бросив её на сиденье, и не посмотрел на нас, немного бледный и улыбнувшийся не сразу, пока всё это не произошло, мне было не по себе и даже… больно, будто мне защемили или вывихнули что-то внутри…
…Что-то странное с Майкой? Это мне кажется или правда происходит что-то? Я не могу понять, на будто сама не своя… но с какого момента? Я совершенно не могу понять, я не могу вспомнить, как и что происходило с ней в ЗАГСе, я был так взволнован, мне всё казалось сейчас что-то произойдёт и всё расстроится, ведь вечно всё происходит не так, в моей жизни уже точно. И последние шесть лет были сплошным незамутнённым счастьем, значит скоро должно произойти что-то…
Но почему обязательно должно произойти что-то плохое? Со мной столько плохого происходило до Майки, может быть я уже полностью испил чашу незаслуженных испытаний? Почему не быть теперь счастливым всё время?
Но почему я чувствую холодок, пробирающий меня, будто сквозняк? Это немного бледное лицо Майки, её потемневший взгляд с расширенными зрачками, оттуда из-за этого куда-то делось солнышко. Майка, посмотри на меня…
Взглянула. Но будто сквозь. Словно меня и не видит. Или меня нет? Или её здесь нет? Майка, да что с тобой?
Только до конца выдержать лицо. Только выдержать. Господи, дай мне сил. А потом, поеду в Москву и… может КАМАЗ какой успокоит меня?.. Или кювет. Или столб… Чёрт, какая глупость. Ну какая же глупость. Почему я не могу иначе чувствовать? Почему я не могу так, как говорит Юргенс? Почему во мне нет его нелипкой лёгкости? Он может никого не любить и быть счастливым, почему я так вляпался? Почему я завяз как древний комар в янтаре, навсегда? Почему я не мог влюбиться в девушку, которую мне можно любить, и которая любила бы меня? Какого чёрта я получился у тебя таким дураком, мама?!
Я посмотрел на маму, и она обернулась ко мне, улыбнувшись на мой взгляд будто немного испуганно. Растерянно точно…
Есть от чего растеряться. Казавшиеся такими счастливыми молодые вдруг начали меняться как меняется летнее небо, только что не было ни облачка, а то откуда-то ползут толстобрюхие синие тучи и серебрятся высокие перистые буреносные облака. Что с Майей? Что с Ильёй? Губы бледные, глаза вниз… Вася то бледнеет, то снова улыбается.
Все прочие вроде и не замечают ничего. Да ничего и не происходит. Всё как надо. Тосты, шампанское, угощение, превосходные, душистые от пряностей цыплята табака, фрукты и овощи, вино, все улыбаются, шутят, дарят подарки молодым, опрокидывают рюмки, хохочут, снова пьют, угощаются, рассказывают анекдоты, никто не разговаривает о политике, ни о прошедших выборах, ни о бесконечных, каждый день происходящих терактах в Москве и на юге, в Волгограде и где ещё, в Астрахани?… ни про убийство депутата в Краснодаре, ни о войне в Чечне, которая, по-моему, уже расползлась везде, как угарный газ, отравляя всю страну, а мы и не подозреваем, и даже не чувствуем, в своей ежедневной суете и том, что видим перед носом в данный момент. Но и к этому мы слепы. Ах, как слепы…
– Илья, может, ты скажешь что-нибудь молодой семье? – сказала я, намереваясь вывести его немного из странного то возбуждённого, то апатичного состояния.
– Не надо, – вдруг сказала Маюша.
Все мы посмотрели на неё. Господи Боже, что же это делается… Только не это… Майя, остановись!
– Не надо ничего говорить, Ю-Ю… Вася… – она повернулась к молодому мужу, но не сморит на него, опустив голову. – Вася… можно… можно поговорить со тобой?
И поднялась на ноги, платьице замялось немного сбоку как сидела. Вася поднял голову, смотрит на неё:
– Поговорить? Ну… говори…
– Нет, давай… давай отойдём?
Он поднялся, становясь белым как салфетки, что разбросаны по скатерти…
– Что с тобой?
И Илья тоже поднялся на ноги.
Слава, такой симпатичный мальчик, обернулся на молодых, но Иван Генрихович и Лида продолжили, к счастью, начатый между собой разговор о Булгакове, любимом Лидином писателе:
– Вот фильм вышел по «Роковым яйцам», как вы нашли?
– Мне и роман этот не очень знаете ли…
Я же слежу за молодыми, я не слышу их разговор, но…
– Вася, ты должен простить меня… то есть… Господи, конечно, ты ничего не должен, и наоборот, не прощай, я… такая дрянь, не зря папа бил меня каждый день.
– Что делал? – переспросил Вася. – Ты не говорила…
– Не важно…
– Да нет, подожди…
– Я не должна была становиться твоей женой… Всё это нечестно… Я не знаю, что я… я не понимаю, Вася, я так тебя люблю… Я люблю тебя. Но… – я сняла колечко с пальца и протянула ему, – я не могу быть… Я поэтому и не могу быть твоей женой…
– Ты что?
– Я…
– Ты меня не любишь?
– Люблю.
– Тогда…что?..
– Я не могу… – беспомощно повторила я.
Он ударил меня по руке, выбив кольцо и оно улетело куда-то в траву.
– За что, Майка?! Всё то же? Тебе со мной… ты думаешь что-то главное упустишь или потеряешь?.. Что-то, чего я не смогу тебе дать?.. Ты думаешь у меня не хватит… денег… или сил…
– Нет-нет, всё не то! Ничего этого… просто я думаю о другом. И во сне его вижу… как можно быть и здесь, и там…
– Я не знаю, – сказал Вася, бледнея и отвернувшись…
Но к нам спешат. Подбегают. Не дают договорить.
– Что тут у вас?
– Ссоритесь?!
– Да вы что, ребята…
– Не надо…
– Погодите…
И бабушка, и Иван Генрихович… И… нет, мама обернулась на Ю-Ю, что-то говорит ему… Славка смотрит на них.
– Поздравляю! – сказала Лида, обернувшись на меня.
– Думай, что говоришь, – ответил я.
– Ты же не думаешь, что делаешь. Что делал. И что сделал. Парню хорошему жизнь испоганил. Ладно она – наша порода, дрянь, сучка, паршивая потаскуха, как ты и я, но он-то мальчик чистый, где и берутся такие в наше время, с ним ты за что так?
– Что мне было… утопиться?! – заорал я.
Она только плечами пожала. Не думает, конечно, что мне надо было утопиться, но и выхода для меня никакого не видит. Нет его. Только…
Что за странный разговор? Почему мать Майи так говорит со своим братом, с её дядей? Так странно, будто в ссоре между Васей и Майей виноват он, будто он…
Я снова посмотрел в сторону, куда поспешили Иван Генрихович и Татьяна Павловна, но Вася оттолкнул руку своего соседа, как я знаю, его приёмного отца, и пошёл и вскоре даже побежал прочь. К шоссе. Его подхватит попутка, тут ехать полчаса от силы… но что у них…
– Майя!?.. Майя! – бабушка ударила Майю по щеке. – Опять начинается, мало отец лупил тебя!?
Майя только отшатнулась, прижав ладонь к щеке.
– Мама! – крикнул Илья.
Если бы бабушка не обрушила на меня свою карающую длань, я бросилась бы за Васей. Может быть, я сумела бы опять убедить его, что это какое-то безумие и свадебный мандраж. Может быть, он поверил бы во второй раз, но её удар будто полностью вернул меня на шесть с половиной лет назад, когда отец ударом ещё посильнее сбил меня с ног…
Ю-Ю… вот ты… Обнял меня, закрывая о всех. Всё… я в моём мире…
– Мама, ты…
– Ну вы… – прорычала бабушка, намереваясь, очевидно, обругать нас.
– Прекрати! – рыкнул и Илья.
Я не слышу и не вижу ничего. Я только чувствую его тепло, его твёрдую и мягкую для меня, тёплую грудь, в которую упирается моё лицо, его чудесный запах, его руки, закрывшие меня сразу от всех и от всего. И его сердце, бьющееся там в груди…
Часть 13
Глава 1. Ливень
Рокот мотора Харлея сообщает ровный пульс хилому и мелкому, глупому моторчику в моей груди. Ещё не стемнело, когда мы въехали в Москву, но пока колесили по городу, со всеми перекрёстками сумерки овладели пространством. Однако, всё это я воспринимаю сквозь закрытые веки, я чувствую только одно: Ю-Юшину спину у меня под щекой с играющими на ней большими мышцами, его волосы бьющие по стеклу его шлема на моей голове, ведь моего он не взял сегодня, и надел на меня свой и свою куртку. Мы уехали с поляны сразу, как только остальные собрались и укатили на автобусе.
– Увези её теперь куда-нибудь подальше, – шипит бабушка. – Цирк в римском Колизее с кровавыми жертвами…
– Оба утопитесь, уродцы! Проклятая кунсткамера! – это мамин голос.
– Лида!
– Да что «Лида»!? Лида-Лида, вот тебе твой Илюшенька, досюсюкалась.
– Когда это я сюсюкалась?
– А ну вас всех Тумановых!
Потом захлопнулись дверцы микроавтобуса, зафырчал его мотор и немного буксанув на траве, он укатился.
– Не бойся их. Вообще ничего не бойся.
Я только обняла его. Я боялась только одного – врать Васе, по-моему, хуже ничего нет. А больше мне нечего бояться. Только, что Ю-Ю разлюбит меня. Вот поймёт, какая я дрянь на самом деле и разлюбит.
Что это такое произошло, я так и не понял, кроме одного, семейная тайна о которой так много болтали когда-то в М-ске и которую я забыл, потому что никогда в неё не верил, действительно существовала. Все эти слова мамы Майи и её бабушки, стало быть, не было без огня дыма? Был огонь. И есть. А как же Метла… Вот бедняга. Нет, хуже этого можно было бы только продолжать связь с другим за его спиной. Ну и Майя. А я-то…
А я чуть ли не мадонной её воображал со всей её ангельской внешностью. Думал, вот любовь. Вот Метла счастливчик. Да и достоин её только Метла и был…
Но это она его недостойна. Ах, Майя…
Отвращение и разочарование таких масштабов ещё не постигали меня никогда.
А я не чувствую ничего. Ни, когда бежал до шоссе. Ни, когда отдал за то, чтобы меня подвезли своё новенькое сверкающее обручальное кольцо. Ни, когда дошёл до дома и повалился на наш с Майкой диван. Ни, когда Иван Генрихович, осторожно заглянув ко мне, вошёл и стал что-то говорить. Ни после, когда он уже ушёл и я остался один. Ни утром, когда я проснулся в той же позе, как лёг с вечера: заложив руки за голову, от чего они так затекли, что я едва смог их разогнуть и опустить. Ни, когда собрал какие-то свои вещи, документы и деньги и вышел из дома с одной целью, подальше от М-ска, от всего, что осталось там.
Куда я шёл? Куда добрался, я начал понимать только через несколько месяцев. И то, только понимать, но не чувствовать…
Маюшка спит на моём дрянном старом диване в коммуналке на Пятницкой. Мы поднялись сюда по полутёмной уже лестнице, лампочки вкрутить надо будет, вечно кто-то ворует, кому они нужны, копеечные?..
Она не плакала. Вошла и села. И повалилась боком, сбросив туфли и поджав ножки, как котёнок, свернувшись в клубок.
Я вышел на кухню и закурил, глядя в темноту окна. Надо привезти какие-то её вещи. Но как поехать за ними к Васе? Я не могу отпустить её, она ринется к Васе, и он… и он простит её? Я не очень-то в это верю. Вернее, я не хочу, даже проверять это.
Завтра рабочий день, надо попросить Юргенса подежурить за меня, и отпроситься у заведующей, такое как сегодня не запланируешь, я, наоборот, надеялся утопиться в работе. Сосед то ли Лёнька, то ли Лёшка, а может он вообще Эдик, чёрт их знает с их рожами, спросил:
– Чё, отодрал? Я видел, ничё такая, ножки тоненькие… не сильно молоденькая? Школьница небось?
– Школьница-школьница, – ответил я, что ещё скажешь ему, идиоту?
Я затушил сигарету в банке из-под «Балтики-6» и пошёл к телефону, пришпандоренному на стене в коридоре.
Юргенс удивился:
– Что это? На курорт опять завеялся? – весело спросил он. – Ломаешь мне, конечно, кайф пятничный, но чего не сделаешь для друга. Валяй, отдыхай… Я и у Елены Семённы отмажу. Думаю, ты для меня когда-нибудь сделаешь то же.
– Не сомневайся, – уверил я. – Спасибо, Вэл.
– Бывай, веселись, кайфоломщик, – я чувствую улыбку в его голосе.
Так, теперь…
Маюшка спит, даже не шевелясь. Я лёг рядом не раздеваясь. Ночь тёплая, жаркая даже. Но заснул я быстро, как никогда, её близость будто убаюкала меня.
Утром я проснулся рано, Маюшка всё так же спит.
Я вышел умыться, завтрак приготовить. И вернулся в комнату, замирая внутренне от мысли, что у меня навязчивая многолетняя галлюцинация и Маюшки там нет.
Есть. Вот она. Так же спит. Господи, почти летаргия… Но что я хочу… Хочу, конечно, ничего этого не было, как будто и не было шести лет, вот так хочу. Но, с другой стороны, теперь она взрослая, и я могу не мучиться, что сбил с пути ребёнка. Правда, могу?
– Май…
Надо разбудить всё же, пусть поест, скажет хоть что-нибудь. А потом съездить за вещами. Хотя бы в общежитие. В М-ск… Как ехать в М-ск к Васе, я не представляю… Но… может быть, и не надо? Да чёрт с ним, со всем тамошним её тряпьём, куплю новое.
Она приоткрыла глаз, но плывёт зрачок.
– Ю-Юша, хорошо…
И закрыла снова.
– Ты слышишь?
– Да… – но только плотнее свернулась, чуть выгнувшись как кошка затылком вниз. – М-м… шпильки вынуть надо, больно… – и подняла руки к волосам, всё так же, не открывая больше глаз. Некоторые падают их неловких пальчиков ей под спину, но большую часть шпилек отдала мне в руки. Сняла и цветы, съехавший свадебный веночек…
– Май, надо встать, полсуток почти спишь.
– Нет, не хочу…
Я посидел рядом.
– Ладно, Май, ты… Слышишь меня?
– Да…
– Я в магазин схожу. Ты не бойся, вставай, туалет тут в коридоре, шагов двадцать прямо, потом направо: коричневая, самая страшная дверь с окошечком наверху и обвешанная по стене стульчаками, как хомутами, так что…
– Я поняла…
Я проснулась, и долго лежала, чувствуя, что всё тело затекло, свёрнутое почти в узел. Поэтому я вытянулась. И открыла глаза. Солнце. Как и вчера. Но между сегодня и вчера будто пролегла пропасть. Я не могу вернуться назад. Или могу? Но я возвращалась уже и… И вот, что я сделала…
Как же я буду жить теперь? Как жить и не видеть больше Васю? Как это возможно? Как можно жить без Васи?.. Нельзя… ох, нельзя…
Но и жить так, как до сих пор… всё ложь. Всё обман…
Но в чём ложь, Майя?!
Во всём. С Васей, едва отвожу взгляд от его лица, я вижу Ю-Ю. Не могу не видеть его. Не помнить о нём и обо всём, что было. Всё, каждый день, все ночи, слова, каждое ругательное слово, что в мой адрес посылали отец, и другие, каждую его порку, что я вынесла, не считая незаслуженной. Я дорого платила тогда, но не могу отказаться от тебя, Ю-Ю. Но теперь я… теперь не своей уже кровью плачу… Тогда не должна была оставаться с Васей… Тогда…
Получается все эти шесть лет я…
Нет, это был безоблачное счастье. Счастье каждый день, будто каждый день было солнце.
И что, я устала от солнцепёка?
От правильной и чистой прекрасной во всех проявлениях любви?..
Я встала. Я сходила в этот кошмарный сортир. Вот ужас, там нарочно такая тусклая лампочка, чтобы захотелось сдохнуть на унитазе? Он вроде и чистый и не воняет. Но он воняет старостью и количеством людей, что посещают его целыми днями. Как шлюха…
Волосы распустились пока я умывалась, стали лезть в лицо, я завернула их жгутом. Дорогу назад в комнату я еле нашла, хорошо, что помнила, что она возле кухни. Я вошла в комнату, узкую и тёмную, диван, с почти несмятым покрывалом, телевизор и видик на полу, и письменный стол у стены. Я сто раз бывала здесь, но никогда не ночевала, конечно… я подошла к столу. Но увидела свой свадебный венок…
Она уже плакала так когда-то. Но тогда из-за меня… А сейчас…
Я нашёл её на полу, где она сжавшись и зарыв лицо в колени, обняв их рыдала, завывая, а рядом лежит её примятый свадебный венок.
– Май! – я подлетел к ней, обнимая плечи и боясь, что сейчас оттолкнёт меня, но нет, она даже не пошевелилась, какой-то живой комок горя. Горячий, мокрый, сгусток боли и отчаяния.
Ни лекарств, ни алкоголя, нечем попытаться снять эту муку. Но для кого я хочу это сделать? Для неё больше или для себя, чтобы не видеть, как она убивается из-за того, что выбрала меня. Ведь именно так.
– Маюша… Маюша… Май, ну не надо, перестань, – беспомощно лепечу я не переставая обнимать и целовать её. – Ну выпей воды…
И лепечу так, наверное, час. Потом она затихла и, разогнувшись, потянулась встать. Дошла до двери, обернула ко мне распухшее лицо:
– А ванная… я забыла, где…
Я довёл её. Шум воды, и выйдя, взглянула на меня по-прежнему распухшая, красная:
– Ты… прости… я… посплю ещё, можно?
И уснула мгновенно, едва легла.
Вот и хорошо. Я не думаю, что проснётся скоро. И не ела…
Но это всё чепуха. Такая чепуха.
Половину моих вещей, даже больше половины, составляли книги, так что мне было чем себя развлечь и при том не шуметь.
Только я пристроился почитать, уютно усевшись в ногах, как Маюшка проснулась от плача.
Лекарств и водки надо было купить, хоть как-то успокоить её, хоть искусственно… я опять не купил, поэтому я снова только уговаривал её и снова она заснула без сил.
А я без сил опять сел на пол, застеленный вытертым половиком, если бы не половик, в щели между досок можно провалиться пяткой, узкой Маюшкиной уж точно. Но теперь настроения читать во мне не осталось. Это сколько же будет продолжаться?
