Байкал. Книга 2

– И не пойти как? Сингайлово имя вовеки веков опозорить? Я не отказывал никогда, – со вздохом сказал Эрик.

– Ну да, за большое золото, – хмыкнул я.

– Не всем же изображать добряков беспортошных. – отмахнулся Эрик. – Ладно, Ар, не о золоте и добре надо сейчас…

– Ну… если не о золоте, так я пойду вместо тебя, – сказал я.

– Ты не можешь пойти, ты не спасёшь его. Я вообще не знаю, что Марей-царевич переполошился так-то, время Галтею пришло помереть, вот и всё. Отпускать родителей надо.

– Ты и сам не отпустил когда-то, – напомнил я.

– Ну… Я… Я просто не хотел, чтобы ты на трон отца уселся.

– Да не ври, – сказал я. – Ты так же не хотел его отпускать, как любящий сын.

Эрик не стал спорить. И снова спросил, что ему делать. Тем временем закипела похлёбка, переливаясь через край, и зашипела на раскалённой плите. Я поднял руку, перемещая горшок. Эрик усмехнулся, проследив моё движение.

– Ар, а ты можешь не от себя одного, но и от меня отвести глаза?

Я посмотрел на него удивлённо. Как мне не приходило это в голову с Аяей?

– Проверить можно только на ком-то… – немного растеряно проговорил я. – Но, думаю, если я всё время буду находиться рядом…

– Медлить нельзя, Ар, если ты согласен, нам надо поспешить, иначе наши ухищрения прибудут с опозданием.

– Вот… прямо сейчас пойти хочешь?

– Если Галтей на одре, чем раньше мы явимся, тем легче будет ему помочь.

– А ежли помер? – спросил я, не ожидая услышать ответ, который он дал…

– До заката успеть можно, даже, если умер. Пока солнце над горизонтом, пока не настала ночь, не умер день, жизнь можно вернуть. Привести из-за Завесы.

Вот это да, Эрик говорил об этом так легко, словно обещал коня вернуть потерявшегося…

– Ты уже делал так? – изумлённо и восхищённо произнёс я.

Но он уже поднялся из-за стола.

– Делал, я же говорю, ничего особенного, – обыденным голосом произнёс Эрик. – Но ты изумляться будешь или поможешь мне?

– Да помогу, чего там. Но может, поедим всё же вначале?

Но он лишь покачал головой, поднимаясь.

– Обойдусь я и без твоей стряпни чудесной, – с презрительной усмешкой произнёс Эрик. – Чай, мы не дети, с голоду живот не подведёт.

Я встал тоже.

– Ладно, погоди, я в дом зайду только…

– Зачем? Котомку свою взять? Али шапку?

Я пожал плечами:

– Котомку тож…

Аяя поднялась с припечека, увидев меня. Но, поняв, что я намерен сейчас же уйти, спросила удивлённо:

– Что случилось? Кто это пришёл? С кем ты уходишь? Огник… – и сморгнула, растерянно глядя на меня.

– Это мой брат, Яй, просит помочь ему в одном деле. До ночи вернусь.

– Почему мне нельзя видеть его?

– Не тебе, ему не стоит на тебя глазеть.

– Арий… эдак ты меня в темницу запрёшь, – растерянно проговорила она, поднимаясь.

– Не обижайся, Яй, – торопливо произнёс я, растерянно оглядываясь по сторонам, всё ли взял, – тебе нужны такие же приставания, как энтот вчерашний, яйцеголовый?

– Но это не какой-то яйцеголовый, это твой брат. Твоя семья. Кто я, ежли ты меня от него прячешь?

Я остановился на пороге, вот это так по-бабьи, начать разговор в самый неподходящий для этого момент, сердясь, подумал я.

– Я вернусь и мы поговорим. Обо всём, если ты захочешь, – он взялся уже за дверь, как вдруг вспомнив что-то, обернулся и сказал: – Яй, я там с похлёбкой напортачил…

И он ушёл, я слышала, как вывел Звёздочку из конюшни, а я осталась с чувством, что я какая-то вещь, кукла, которой он играет, когда этого ему хочется, но стоит появиться по-настоящему важному делу, или вот человеку, и всё: «похлёбкой займись, я напортачил, погляди»…

Возле похлёбки моё место… Ну, ноги раздвинуть, когда ему придёт охота…

Мне захотелось плакать, что именно я и сделала, а в уши мне будто шептал тихий навязчивый голос: «Что ты для него? Что ты? Подумай? Ты даже не «кто»… всего лишь «что»…

Кошка важнее, без неё не проживёшь, а я… меня заменит любая, сбегает на ночь в любую деревню, рассказывал…

В доме спрятал от глаз родного брата. Стыдится меня… Стыдится… конечно, так и есть… ведь знает, из какой грязи я пришла к нему сюда, помнит, не забыл… Разве та грязь отстанет? Такая грязь не отстанет никогда… Разве можно такую низкую девку брату показать…

Я знала, чувствовала, что всё это не так, что я несправедлива, что на деле за все прошедшие годы я ни разу не чувствовала того, что вдруг сейчас забралось мне в голову, а через мысли и в сердце, заставляя его болезненно дёргаться будто в судорогах, а мою душу корчиться от боли, но навязчивый и знакомый голос всё твердил и твердил мне: «Ты ничто для него… Ты ничто… всего лишь…»

Я и подумать не мог, что сделалось с Аяей, когда мы с Эриком направлялись в Авгалл…

Мы ехали с ним довольно споро, меньше двух уповодов до Авгалла, и вот уже издали мы завидели дома слободы, прилегающие к городу со стороны этой западной дороги, ещё немного и будут видны стены окружающие сам Авгалл, впрочем, весьма условные. Дорога широкая, и, уже от леса, выложенная камнем, не вилась, как сельская, а шла широкой полосой приближаясь к городским воротам. Я давно не был в Авгалле и эти перемены мне пришлись по нраву. Я взглянул на Эрика и сказал:

– Дорога-то, Эр.

–Да… дорога хороша.

Он кивнул, сам Эрик тоже не был в столице все те годы, что прошли с его изгнания. Однако, сейчас же, завидев издали людей, я напружинил слегка Силу. Уже у крайних домов, где бегали куры, он обернулся ко мне и усмехнулся.