Золото. Том 4

– Нет-нет! Государь, он… только руки тянул да… Он… Она… наверное, он просто в её красу влюблён!

Ориксай поднял светлые, одинаковые у нас ним брови:

– Так ты мстить пошла, только за глупые мечты твоего мужа?!..

Он посмотрел и на меня, точно гранит, острые осколки скал, иней на них …

– Кто ты после этого?

Он снова повернулся к Вее:

– Если хочешь жить и, чтобы твой муж был жив, ты навеки замолчишь, поняла? Полностью. Полного молчания обет! Никто и никогда больше не должен услышать твой голос. Считай, что тебе отрезали язык! Ты всё поняла?!

Вея побледнела и затрясла головой, соглашаясь.

– Второго раза не будет, Вея! Если нет, голову срублю не тебе, ему!

Он, не глядя выкинул палец, как копьё в мою сторону, и прикрикнул на неё:

– Ему!

А потом посмотрел на меня:

– Ты до чего довёл женщину, что она ума лишилась? Женись на ней и не болтайся больше. У вас, было сказано, скоро шестой ребёнок будет.

Я смотрю на Вею, которая снова взялась плакать, точно беременна, вот и слезлива стала… ах, ты, Веюшка, бедная моя…

Ориксаю, очевидно, слёзы на сегодня уже надоели, поморщившись, устало, он приказал отвести Вею в наши покои.

Но едва она вышла, усталости слетела, как туман от урагана, он подскочил, будто распрямилась сжатая пружина:

– Ты шутки шутишь, Яван?! Ты прикоснулся к царице?

Я отшатнулся, так жгли его глаза:

– Ну… – я растерялся.

– Убью тебя… – сипло прорычал он, едва сдерживаясь, чтобы…

Мне показалось, он зубами своими белыми мне вонзился бы в горло как здешний громадный волк.

– Уйди…

– Прости, Ориксай, я… – прошептал я.

– Вон! – бесшумно рыкнул он, и страшнее я ещё не видел и не слышал ничего. Почему он не убил меня сейчас же?

Не убил, и стоило это мне огромных сил: удержаться и не прикончить Явана немедля голыми руками. Таких усилий над собой я не предпринимал никогда раньше…Но свою злость и жажду мести я сегодня всё же удовлетворил: позвал ратника и приказал казнить Агню. Как и всех отвратительных преступников, казнят ночью в позорном месте у нужника и, свалив тело в выгребную яму, с проклятием забывают. Не принято смотреть на казни, как на отправление нужд.

Но свою злость и жажду мести я сегодня всё же удовлетворил: я позвал ратника и приказал казнить Агню. Как и всех отвратительных преступников казнят ночью в позорном месте у нужника и, сваливая презренное тело в выгребную яму, с проклятием забывают. Не принято смотреть на казни, как на отправление нужд.

Я не смотрел даже, как её увели… Если бы сделал это тогда, после убийства Руфы… Хотя бы изгнать надо было из столицы… Как дорого обходится слабость.

Я навсегда запомнил о ней не то, что произошло теперь, даже не боль за всех моих детей, за Морошку, об этом было слишком страшно думать. Я запомнил то, как прозрел в первый раз, год назад, когда понял, что такое женщина, которую я любил. Как жалят те, кому ты позволяешь иметь яд.

И только после этого я ушёл в спальню и лёг в снова одинокую постель. Авилла… всё соединяет и снова разъединяет нас…

Глава 2. Перемена участи

Я не сплю возле Белогора уже третью ночь. Он не умер, но он и не приходит в себя, после того, как впал в забытьё… Я обтираю его мокрой тканью, я заплела ему волосы на две косы, чтобы не сбились в колтуны и от этого он стал похож она странную девушку, это было бы смешно, если бы он не был так плох. Я пою его из рожка целебными отварами и говорю с ним. Всё время говорю. Вначале я чувствовала себя сумасшедшей из-за этого, но вскоре привыкла. Так много я не говорила за всю мою жизнь. И я уверена, что меня слышит. Я говорю не с пустотой.

–…Погода… милый, сегодня всё так же жарко, но, думаю, после обеда пойдёт дождь…

–…Звёзды сегодня, Бел! Вот там, наша Северная звезда, сегодня светит ярко…

–…Народу наехало с городов, деревень… Твои жрецы говорят, всегда приезжали, но… теперь копятся, уж скоро спать негде будет класть, хорошо – лето. За тебя все молятся, ждут, когда ты встанешь…

–…А знаешь, Горюша, любимый, ты теперь как младенец, такой же беспомощный, только на руки я взять тебя не могу… Тяжеленный ты, я тебе доложу.… Но могу вот так обнять твои плечи и голову…

И обнимаю и расчесываю его волосы, и целую его глаза, лоб и щёки. За эти дни на них выросла рыжеватая щетина, вначале колючая, но на другой день стала мягче… и я думаю, не побрить ли мне его. Но я не умею этого делать, это не косы плести…

Когда кончаются темы для разговоров, я пою ему песенки, все, что знаю, хотя я вовсе не умею петь и никогда не пела, на вечорки-то ходить мне не приходилось никогда в жизни, изгоям там не место.

Или читаю его книги вслух. Это получается у меня лучше, чем пение…

Орлик приезжает несколько раз в день, я выхожу к нему на крыльцо на несколько мгновений. В первый день он приезжал трижды, полуденное моленье провели все вместе жрецы, и Ориксай был с ними. А после мы постояли немного на крыльце.

– Что он? – хмурясь, спросил Орлик.

– Не лучше, – и я не могу не хмуриться.

– Что ты делаешь? Я имею в виду…

– Что могу, Орлик, – я погладила его по лицу, и он подставил лицо мне под ладонь, как подставляют под воду или солнечные лучи. Тогда я поцеловала его и обняла. Только после этого он улыбнулся и уехал со спокойными глазами.

Ещё бы… она целые дни и ночи при Белогоре. Их близость, их отношения не могут не волновать, не беспокоить меня, как колючка, застрявшая под седлом, беспокоит коня. Не будь Белогор Белогором, я отправил бы его какой-нибудь Ледовит и дело с концом. Но он мне нужен. И его взгляд на мир, и происходящее в этом мире, и влияние, и… да что перечислять – Белогор как фундамент. Он сам и есть Великий Север. Не напрасно Великий жрец здесь всегда был почти наравне с царём. И то, то он может умереть пугает меня. Пугает и Авиллу, но, увы, совсем по другой причине. И это та самая колючка…

Каждый день она выходит ко мне от него на несколько кратких мгновений, но они необходимы мне, чтобы увидев её глаза, знать, что моё Ладо со мной…

Приезжала и Доброгнева. Она даже похудела на лицо за эти дни. Впрочем, думаю, я ещё хуже… но зеркал у Белогора в покоях нет, поэтому до чего я «хороша» три дня без бани, всё в том же платье, не берусь и предполагать. Но Доброгневины печаль и неуверенность, внушают мне… ревность.

А уж какую ревность испытываю я! Кто бы знал!.. Я, которая никогда не знала, что это такое, потому что никогда не было женщин привлекательнее меня. Но сейчас, вот такая, то лохматая, то с слишком строго заплетённой косой, худая и бледная, сама будто больная, Авилла пронзительно, необычайно красива и я понимаю, если Белогор очнётся и увидит её рядом… И, хотя это моя цель, я начала терять способность к рациональности!..

И еще за эти дни я приняла твёрдое решение вывести Белогора из-под удара. Что угодно, но он должен быть жив… Наверное, он должен был заболеть, чтобы я поняла, что без него для меня вообще всё потеряет смыл. Чем я стану наслаждаться, когда мы достигнем всех наших целей? Властью? Этого мне мало. Только бы он выздоровел теперь.

Как мне заинтересовать его в моём заговоре? Как заставить Явора принять Белогора в наш заговор? Впрочем, не всё ли равно Явору, кто останется Великим жрецом, если при этом он сам будет на троне? Пожалуй, это плата. Явор – станет царствовать пока царевич, сын Белогора, подрастёт.

А Авилла… Прости, детка, ты всю жизнь для всех только средство достижения целей, для брата, для жениха и вот для меня теперь. Мне жаль, что ты так строптива и умна, я вынуждена избавиться от тебя. Вы с Ориксаем не вписываетесь в мой прекрасный будущий мир, где всем управляю я. Если бы ты выросла, как должна была, покорной и несмелой, считала бы меня своей ближайшей советницей и подругой, ты прожила бы долгую, спокойную и счастливую жизнь. Но ты прошла такую школу, которая выковала в тебе стальной стержень, ты непредсказуема и независима, а значит ты помеха, ты лишняя во вселенной, где всё должно вращаться вокруг меня. Второй оси быть не может.