«Щеглы». Первый полёт. Сборник рассказов
«Бабушка»
Леc
В сосновом лесу, как и обещал герр Дитер, было прохладно. По сторонам дороги высились могучие корабельные сосны и сквозь их зеленую хвою, проникал неяркий солнечный свет. Звучал разноголосый щебет птиц, радующий слух. Отчетливо был слышен стук дятла. На большой поляне рядом с дорогой Утта увидела красивые цветы и нарвала большой букет для бабушки. «Вот теперь уже можно идти в деревню, – решила она». Вдруг закуковала кукушка. «Кому-то она отмеряет года? – подумала Утта и стала считать – один, два, три, … тринадцать». У девочки почему-то защемило в груди и краски леcа на мгновение потускнели. Утта встряхнула головой, отгоняя морок. Она помнит, что несет гостинцы бабушке.
Трапеза
И вот с корзинкой с гостинцами в одной руке и большим букетом в другой Утта подошла к дому бабушки. Он стоял на краю деревни и был так густо увит плющом, что издалека напоминал голову лешего c зеленой бородой до глаз и в светлой соломенной шапке. Пройдя во двор через калитку в изгороди из орешника, девочка остановилась у дубовой двери и постучала. Тук-тук-тук.
Из-за двери послышался грубый кашель.
– Кто там? – голос бабушки показался Утте незнакомым.
– Это я, Утта, – ответила девочка.
– Заходи, милая, – услышала она.
С каким-то безотчетным страхом переступила девочка через порог дома.
– Здравствуй, бабушка. Я принесла тебе гостинцы от мамы: булочек и молока, – сказала девочка, войдя в большую комнату, которая была и гостиной и спальней.
– Поставь корзинку на стол, и поешь cама, милая. Там на столе есть мясо и вино, – предложила ей «бабушка».
Утта удивилась: «Ведь сегодня обычный день и даже не выходной». Все же девочка не стала отказываться от угощения и почувствовала себя как бы взрослой – она могла выпить вина. Она прошла по заунывно скрипящим половицам до стола, стоящего у окна справа от двери. «Странно, – подумала девочка, – полы ведь раньше не скрипели». Однако, сразу забыла об этой мысли и приступила к трапезе.
Пока она ела, из противоположного угла дома за ней внимательно наблюдала серая кошка с темными полосами. Наконец, кошка не выдержала и вслух возмутилась: «Вот негодяйка! Ест плоть своей бабушки и пьет ее кровь!» Занятая едой, Утта не обратила внимания на слова кошки. Зато «бабушка» схватила c полу свои деревянные башмаки и один за другим бросила их в кошку. Она взвизгнула, несколько раз дернулась и затем затихла.
Приготовление ко сну
Когда Утта насытилась и отодвинула от себя остатки еды, «бабушка» предложила ей: «Ты наверно устала c дороги. Раздевайся и ложись рядом со мной». И правда, Утта почувствовала себя усталой, у нее слегка поплыло перед глазами и зашумело в ушах. Вдруг она испытала такое сильное чувство опустошенности и одиночества, что удивилась: «Странно, я ведь у бабушки. Почему же я чувствую себя так одиноко?»
Она стала медленно раздеваться, стараясь сохранять равновесие. «Теперь понятно, – подумала девочка, – почему папа и дедушка качались на ровном месте после выпитого вина».
Сначала Утта сняла белый фартук и не могла сообразить, куда его положить. Какое-то умственное оцепенение охватило ее.
– А куда мне деть фартук бабушка? – спросила она растерянно.
– Брось его в огонь, он тебе больше не понадобится, – ответила, наблюдающая за ней, «бабушка».
Девочка подошла к камину. Алые языки пламени плясали на поленьях, которые иногда громко выстреливали яркими искрами. Она бросила фартук в огонь. Пламя на миг потускнело, а затем разгорелось ярче. Видимо ткань более легкая добыча для огня, чем дерево.
Затем Утта сняла белый чепец, и ей на плечи упали белокурые волосы. Не зная, куда его положить, она спросила «бабушку»:
– А куда мне деть чепец?
– Брось его в огонь, он тебе больше не понадобится, – ответила "бабушка" и ее глаза хищно блеснули.
Девочка бросила чепец в огонь. Неизвестно откуда послышалось слабое стенание.
Дальше Утта сняла синюю кофту и снова не знала, куда ее положить.
– А куда мне деть кофту? – спросила она у «бабушки».
– Брось ее в огонь, она тебе больше не понадобится, – ответила «бабушка», сглотнув слюну и не отводя взгляд. Под ней протяжно скрипнула кровать.
Девочка бросила кофту в огонь. И ей почудился слабый и протяжный волчий вой.
Вот уже Утта сняла зеленую юбку и, держа ее в руках, спросила «бабушку»:
– А куда мне деть юбку?
– Брось её в огонь, она тебе больше не понадобится, – ответила «бабушка» не отрывая пристального взгляда от «внучки».
Девочка бросила и юбку в огонь.
Утта сняла белую нижнюю юбку и осталась стоять у камина в одних чулках.
– А куда мне ее деть? – спросила она.
– Брось её в огонь, она тебе больше не понадобится, – ответила «бабушка» и снова сглотнула слюну. В ее глазах блеснул темный огонь. Кровать на этот раз под ней тяжело заскрипела.
Девочка бросила нижнюю юбку в огонь.
Утта наклонилась, развязала подвязку и медленно сняла правый чулок, а затем развязала подвязку на другой ноге и сняла левый чулок.
– А куда мне деть чулки? – спросила она, выпрямившись.
– Брось их в огонь, они тебе больше не понадобится, – ответила «бабушка».
Девочка бросила серые чулки в огонь.
– Ну, давай, ложись рядом со мной, – произнесла c нетерпением «бабушка».
Вдруг Утта услышала, как в деревне громко завыла собака. «Как по покойнику, – мелькнула у Утты мысль, и холодный озноб прошел по телу волной. – Надо скорее лечь под одеяло, прижаться к бабушке, чтобы быстрее согреться». Девочка подошла к кровати, стоящей у стены, легла под ватное стеганое одеяло и прижалась к «бабушке».
Преображение
По телу «бабушки» прошла судорога, и неприятно заскрипела кровать. На ее лице и кистях рук стала расти шерсть, пока не покрыла их полностью густым мехом. И Утта воскликнула:
– Ой, бабушка! Какая ты волосатая!
– Это чтобы было теплее, дитя мое, – объяснила «бабушка». На чердаке что-то громко зашуршало.
Судорога вновь прошла по телу «бабушки», и снова раздражающе заскрипела кровать. Ногти на руках «бабушки» удлинились и превратились в острые когти.
– Ой, бабушка! Какие у тебя длинные ногти! – поразилась девочка.
– Это чтобы лучше чесаться, дитя мое, – ответила «бабушка» и почесала за правым ухом.
Из-под пола раздались противные звуки, как будто там кто-то скребется. «Неужели мыши могут так громко скрестись?» – подумала Утта.
Новая судорога прошла по телу «бабушки», и опять ужасно заскрипела кровать. «Бабушка» стала раздаваться в плечах.
– Ой, бабушка! Какие у тебя широкие плечи! – охнула «внучка».
– Это чтобы лучше носить дрова из леса для растопки, дитя мое, – подумав, ответила «бабушка».
Еще одна судорога прошла по телу бабушки, и она отдалась страшным скрипом кровати. У нее увеличились и заострились покрытые шерстью уши.
– Ой, бабушка! Какие у тебя большие уши! – удивилась девочка.
– Это чтобы лучше слышать, дитя моё, – успокоила ее «бабушка».
Из-за деревянной стены послышался громкий шорох, как будто заворочался кто-то тяжелый.
Снова судорога прошла по телу «бабушки». Снова надрывно заскрипела кровать. У «бабушки» увеличился нос, и расширились ноздри.
– Ой, бабушка! Какие у тебя большие ноздри! – воскликнула Утта.
– Это чтобы лучше нюхать табак, дитя моё, – объяснила «бабушка» и жадно втянула запах «внучки».
А девочка только cейчаc ощутила, что к обычному запаху затхлости в комнате добавился сладковатый дух.
Сильная судорога прошла по телу «бабушки». Кровать заскрипела невыносимо. У «бабушки» увеличился рот, превращаясь в пасть, и в ней сверкнули клыки.
– Ой, бабушка! Какие у тебя большие зубы! – испугалась девочка и побледнела.
Больше не сдерживая себя, волк-оборотень прорычал:
– Это чтобы лучше съесть тебя, дитя моё!
Бизу´ вонзился клыками ей в горло и, после того как прекратились конвульсии ее тела, сожрал девочку.
Похороны
Когда к вечеру Утта не вернулась домой, мама забеспокоилась и решила, что если дочка не придет утром, то надо будет сходить в родную деревню и узнать, что случилось c бабушкой и Уттой.
На следующий день фрау Марта, как только проснулась, начала быстро собираться в дорогу. Она надела зеленые кофту и юбку, белый фартук, а на голову белый шаперон. Отвела Йоханеса к свекрови и попросила ту присмотреть за внуком, а сама скорыми шагами поспешила через вересковую пустошь в соседнюю деревню. В родном доме она обнаружила следы запекшейся крови на полу и в кровати и сожженную в камине детскую одежду. На столе на блюде лежали недоеденные куски мяса, и стояла недопитая бутыль бурой загустевшей жидкости, похожей на кровь. И фрау Марта все поняла. Она упала на стул, стоящий у стола, и горько, горько зарыдала, закрыв лицо руками. В один миг огромное горе обрушилось на нее, и она лишилась сразу двух родных и любимых: мамы и дочери. Фрау Марта понимала, что уже ничего не могла исправить, и лишь безутешно оплакивала их гибель.
В тот же вечер герр Клаус похоронил останки тещи и дочери на местном кладбище. Молва о гибели фрау Греты и ее внучки Утты мигом разлетелась по двум соседним деревням. Поэтому на похоронах были все их жители от мала до велика. Священник обнадежил фрау Марту, сказав после отпевания, что их души непременно попадут в рай.
В толпе можно было почувствовать в шепоте людей страх перед людоедом. И этот страх еще больше усиливался в воображении, от того что никто не был пойман. Все боялись, что некто, начав c бабушки и внучки, не остановится, пока не сожрет всех жителей. Герр Дитер тоже стоял в толпе, чувствовал этот страх, и он его слегка пьянил.
Но даже после того как все родные и односельчане разошлись, Марта еще долго сидела у общей могилки и плакала горько и безутешно. В тишине у могилы были слышны только рыдания бедной женщины. Маленький Йохан стоял рядом молчаливый и испуганный, словно белокурый одуванчик на тоненькой ножке, и крепко держался маленькой ручкой за мамин зеленый платок, накинутый поверх вздрагивающих плеч.
На следующее утро Клаус, попыхивая трубкой и печально смотря на жену, рассказал, что вчера он осматривал землю около дома тещи. Так вот у окна, у колодца и у грядок он увидел крупные отпечатки мужских ног. Весть об этом молнией разнеслась по всей округе.
После похорон в двух деревнях все стали запирать двери, окна держали закрытыми и прикрытыми ставнями, детей одних не отпускали гулять на улицу, косо смотрели на всех незнакомцев. Слух распространился и по другим деревням. Все же, чем дальше была деревня от места, где произошла трагедия, тем слабее был людской страх. И герр Дитер перебрался подальше, на новое место жительства.
II. В соавторстве
Татьяна Волковская, Матильда Кун
Призрак
– Я призываю Йонаса Герца, мужа Агны Герц. Услышь меня и приди! Йонас Герц, приди! – прогремела медиум фрау Вернер замогильным голосом.
Пламя свечей дрогнуло. Зашуршали тяжелые шторы. За дверью послышался скрип половиц. Ни жива, ни мертва, Агна сидела напротив медиума и нервно покусывала ноготок, следя за доской.
– Йонас Герц, приди! – повторяла фрау Вернер.
– Йонас Герц, – «милый мой, родной» – приди! – вторила ей Агна шепотом.
Вдруг по щеке скользнул холодок, словно кто-то невидимый коснулся легко и нежно, и тут же исчез. Агна задрожала. Не от страха, от волнения.
– Это Йонас! Он пришел! – заворожено прошептала она, дотронувшись до щеки, и преисполненная надеждой взглянула на фрау Вернер. Та спросила:
– Здесь кто-нибудь есть? Подай знак!
Доска молчала.
Агна обескуражено вздохнула. Может спиритический сеанс – всего лишь забава для скучающих дам? В былое время она посмеивалась над людьми, которые обращались к медиумам. Все изменилось холодным декабрьским утром. Пожилой почтальон, серый и угрюмый, вручил ей письмо. Число, формирование, место – всё пробежала мельком и споткнулась об одно единственное «погиб». Агна была оглушена. За окном беспечно прогуливались пары, а Агна спрашивала себя: «Почему они живы? Почему улыбаются? Как могут дышать?» Агна стояла неподвижно, пока плач детей не привел её в чувства. Она накормила их, уложила спать, по привычке подготовила мужу ночной костюм и устроилась в постели с книгой, ожидая его возвращения. Время шло, тишина в доме давила, спасительный стук в дверь не раздавался. Агна не заметила, как наступил рассвет, и только с первым лучом солнца, её постигло осознание – Йонас больше никогда не постучит в дверь спальни. Ни утром, ни следующим днем, ни через неделю. «Мой Йонас мертв, мертв, мертв!» – обливаясь слезами, Агна отыскала письмо и перечитала несколько раз. Все тоже – «погиб, похоронен в братской могиле». Больше не увидит она его улыбки, не услышит голоса, не ощутит тепла объятий. Как можно с этим смириться?
«Братская могила в чужой стране» – Агна покачала головой, – «Душа Йонаса никогда не найдет там покоя». В этот миг в голову ей закралась мысль, мучившая с тех пор днем и ночью – нужно найти хотя бы тело Йонаса и придать родной земле. Но кто же подскажет, где найти его? Сочувствующие родственники посоветовали обратиться к медиуму. Сеансы пользовались бешенной популярностью и стояли дорого. Агна заложила серьги тщедушному старичку-ростовщику, державшему ломбард на другом конце города. До фрау Вернер Агна посетила нескольких медиумов, но все говорили одно и тоже: «Я люблю тебя. Я скучаю по тебе. Все наладится». Агна начала подозревать, что все они не более чем шарлатаны. Фрау Вернер ей посоветовала подруга, сказав: «Она берет много, но не обманывает. Я, правда, слышала мужа». Агна заложила последнюю драгоценность, что осталась – обручальное кольцо, – и поспешила к фрау Вернер. Сеанс с ней отличался от других. Она не билась на полу, не закатывала глаза, не говорила страшным голосом. В полночь фрау Вернер принесла доску с цифрами и буквами, расставила свечи вокруг фотокарточки Йонаса и села за стол. «Не убирай рук от планшетки, зови мужа со мной, верь – и он откликнется». Агна чувствовала ее силу и верила.
– Здесь кто-нибудь есть? – голос фрау Вернер вывел Агну из забытья.
Планшетка дернулась, заскользила вверх и остановилась на слове «да».
– Ты – Йонас Герц, муж Агны Герц?
«Нет» – показала планшетка. Агна и фрау Вернер настороженно переглянулись.
– Назовись! – велела медиум.
Пока планшетка гуляла по доске, фрау Вернер указала Агне на клочок бумаги, где можно было записать послание призрака.
«Я – Герман фон Стаабс, командир тринадцатого армейского корпуса» – был им ответ.
– Вам знакомо это имя? – пробормотала медиум.
– Это друг семьи… не знала, что он погиб, – растерянно произнесла Агна и сконфуженно прикрыла губы ладонью. Герман отбыл на фронт позже Йонаса, а перед уходом смутил её сценой: пришел пьяный и объявил, что если его убьют, жалеть ни о чем не будет, кроме одного – жизни, проведенной без любимой женщины. Агна поинтересовалась, кто же это, и была ошарашена услышав свое имя. Она выставила Германа за порог и захлопнула дверь.
– Прекратить сеанс? – спросила фрау Вернер.
– Нет-нет, раз Герман «там», быть может, знает, где мой муж? – спохватилась Агна, и, не дожидаясь одобрения медиума, задала вопрос. – Где находится могила моего мужа?
Планшетка не двигалась. Агна взволнованно закусила губу: может дух ушел или вопрос неверный? Нужно сначала спросить что-то простое и очевидное.
– Мой муж мертв? – сорвалось у неё с языка.
Планшетка ожила: «Нет».
Агна округлила глаза, вцепившись в стол. Шутка ли?
– Где он?
Разгадав ответ: «В бегах. Дезертир», Агна вскочила со стула.
– Герман! Зачем ты так! Это не может быть правдой! – воскликнула она, всплеснув руками.
И снова молчание.
Вдруг, фрау Вернер затряслась, глаза её забегали с такой скоростью, что вот-вот готовы были вырваться из орбит. Испуганная Агна попятилась к выходу.
– Снова захлопнешь дверь перед моим носом, Агни? – неестественный голос медиума заставил Агну вскрикнуть, – Давай же! Никто не станет искать честного офицера, отдавшего жизнь за родину! И никто не накажет его подлого убийцу!
– Кто тебя убил, Герман? – спросила пристыженная Агна.
– Тот, благодаря кому в душе я мертв уже давно – твой муж.
Наталья Есина, Казбек Шулькев
Лавина
Все произошло так быстро, что Рэм даже не успел испугаться. Солнце, ни ветерка, и вдруг резко потемнело, поднялся сильный ветер, и закружила пурга. Он знал, что на Эльбрусе погода капризна, как избалованная девчонка, но воочию убедился в этом только сейчас. Клубы белого плотного дыма буквально обрушились на него сверху. Похоже на полет. Нет, скорее, неконтролируемое падение, словно могучая волна подхватила и поволокла за собой, несколько раз ударила обо что-то твердое и острое. Боль вспыхивала то в руке, то в спине, то в ногах, и он весь сжался, закрыл голову, пытаясь сгруппироваться.
Наконец падение прекратилось, Рэм попробовал пошевелиться, но не смог. Сердце колотилось, словно он убегал от хищного зверя, только этим зверем стал снег, плотно облепивший тело со всех сторон. Вот сейчас он действительно испугался: бросило в жар, он хотел сделать глубокий вдох, но грудь сдавило, он открыл глаза, но ничего не увидел – холодное месиво неприятно кололо и царапало лицо. Темнота. «А что, если так и останусь тут, под снежным завалом, задохнусь, и меня не найдут? Сколько таких случаев, вон вчера гид рассказывал, что пару недель назад трое сгинули».
Заерзал, расталкивая снег локтями, пытаясь высвободиться. Ноги схватило льдом, не высвободить. Мелькнула дурацкая мысль: «Так, наверно, чувствует себя сосиска в тесте». Дышать стало еще труднее. Он бился грудью и спиной то вперед, то назад, наконец высвободил правую руку без перчатки, утрамбовал пространство перед лицом и начал пробиваться туда, где, казалось, должен быть выход. В лицо посыпался мелкий, словно песок, снег. Он попадал в глаза, в рот, за шиворот куртки: «Значит, всё-таки, верх там», – Рэм замолотил кулаком.
Сначала появился мутный свет, а после нескольких ударов лучи солнца обожгли глаза, успевшие привыкнуть к темноте. А вместе со светом хлынул свежий воздух, приятно остужая горящее лицо.
– Эй, э-э-эй, я здесь! – кричал он во всё горло, срываясь на хрип. – Кто-нибудь! – вытягивал руку в отверстие, в надежде, что его заметят. В ответ только ветер свистел. Рэм понял, что выбираться придётся самому. Тяжелее всего было вытащить ноги: высокие трекинговые ботинки превратились в пудовые гири, снег не отпускал его, и Рэму пришлось плотно сжать зубы и с рычанием вытаскивать по одной ноге, подтягивая ботинки за шнуровку. Ему казалось, что прошла целая вечность, и он так и останется погребенным под снежным саваном, но в том момент, когда сил почти уже не осталось, он наконец-то выбрался из снежной тюрьмы на слепящее солнце.
На такой высоте нельзя без солнечных очков, но это, пожалуй, не самая большая проблема на данный момент. Хотел отдышаться, но не получалось, сердце не замедлялось, даже полная грудь воздуха не позволяла насытиться: «Кислородный голод, как его там? Горная болезнь? Ах да, горняшка – гипоксия».
Услышал глухое мычание поодаль: «Ленка! Если ее тоже завалило, то сама точно не выберется: она же не боксер как я!». Рэм полз в сторону звуков по снежному покрову, успевшему покрыться тонкой корочкой льда, и через пару метров увидел торчащую из снега лямку. Начал откапывать, и, уже вытащив рюкзак, понял, что мычание шло откуда-то дальше.
– Лена! Лен, я иду! – кричал Рэм, подползая к источнику звуков. Прильнул ухом к ледяной поверхности. – Ты здесь? Скажи что-нибудь!
В ответ – неразборчивое приглушенное бормотание. Рэм начал молотить кулаками, и снег быстро продавливался, а потом вдруг провалился вниз. Из отверстия высунулась рука, послышался голос Ника:
– Помогите! Задыхаюсь!
– Сейчас, сейчас, – Рэм сжал руку друга, чтобы немного успокоить. – Ты как? Цел?
– Вроде, нормально… – ответил Ник, тяжело дыша.
– Чертова горняшка! – Рэм чувствовал, что силы убывают. Если дома, во время тренировок, он мог спокойно боксировать с десяток раундов, то тут приходилось делать передышку перед каждым движением, а чтобы откинуть немного снега в сторону, ему требовалась пара минут отдыха.
– Ты Ленку не видел? – спросил Рэм во время очередной передышки. – Она вроде позади тебя шла.
– Неа, у Таньки с дыхалкой проблемы начались, еле тащилась, а Ленка с ней.
– Все, Никос, дальше сам, – Рэм похлопал друга по плечу. – Мне надо сестренку найти.
– Э-э, не оставляй меня так! – заистерил товарищ.
– Ник, она сама не выберется, может задохнуться в любой момент! – Рэм оглядывался по сторонам, хотел понять в какую сторону они шли, но после схода лавины склон изменился до неузнаваемости, и гора выглядела иначе.
– Рэм, не оставляй меня тут, Рэ-эм, су-у-ука, Рэ-э-эм! – вопил Ник.
Рэм отошел на несколько шагов, интуиция молчала, куда идти не знал, пришлось вернуться:
– Ну чё ты разорался? Тут я, тут, – Рэм помог Нику выбраться. – Тише, вдруг услышим кого-нибудь из наших. Твоя рация цела? Где она? А то я свою Ленке отдал еще в первом лагере.
– Моя? В рюкзаке была.
– Черный рюкзак?
– Да.
– Сейчас притащу, как думаешь, где мы?
– Вот там второй лагерь, – Рэм проследил за рукой Ника: он указывал правее вершины горы. – А там, левее, седло. Видишь?
– Ага, – Рэм сложил руки козырьком, всматриваясь против солнца.
– Вот туда мы и шли, там третий лагерь, – Ник свалился на задницу и расстегнул рюкзак. – Это не мой ранец, посмотрим… Фонарик, вроде рабочий. Веревка. Карабины. Нож. Печенье. Чипсы. Термос. О, мобила! Эх, связи нет. Рация!
– Отлично, скорее! Вызывай, может кто ответит, – воодушевился Рэм. – Вдруг повезло, и Ленка с Танькой успели проскочить?!
– Приём-приём, кто-нибудь слышит меня? Приём-приём, кто-нибудь, приём! – заголосил Ник, но рация молчала. Он долбил ею по ладони. – Приём-приём, есть кто на связи?
– Сломалась? – Рэм почувствовал неприятный холодок в животе.
– Не пойму, – Ник поморщился. – А где Жорик? Проводники?
– Жорка побежал вперед, хотел на снежный гребень забраться, – вспоминал Рэм. – А проводники как раз под волной оказались, когда нас накрыло. Блин, они что, погибли? – его глаза округлились.
– Ну, допустим: если всех наших завалило, и они не могут ответить, почему базовый лагерь молчит? – Ник словно не слышал Рэма.
– По кочану, дебил! В лагере предупреждали, что идти в такую сводку на восточный склон – дело рисковое! – вспылил Рэм. – Тут и рация мощнее нужна! Ну ты ж, как всегда, умнее всех у нас!
– Это типа я во всем виноват? – Ник набычился.
– Нет, это я, наверно, вчера пел: «Пошли, мы чё, не мужики?». Еще и девчонок втянул: «Туда – обратно, селфи – видосики». Они ж вообще думали, что будет что-то типа пик-ника в горах!
– Чё ты на меня все валишь? Волоком тебя тащили, да? Как осла на веревочке? – Ник уже не на шутку завелся.
– Да пошел ты!
Из рации послышалось шипение. Рэм выхватил ее из рук Ника:
– Ленка, Ленок, ты где?
– Тут камни, – тихий сдавленный голос в ответ. – Большие камни, мне больно, ног не чувствую.
– Какие камни? – удивился Ник. – Она что, бредит?
– Лен, где ты? – Рэм отмахнулся от Ника и уставился в рацию в ожидании ответа. – Громче говори, плохо слышу тебя!
– Тут камни, ребята, помогите, – всхлипывал женский голос.
– Ленка, сестренка! Держись, родная, мы к тебе идем! – у Рэма внутри все сжалось, словно он чувствовал боль сестры. Он ударил Ника по плечу:
– Вставай! Идем, они скорее всего там! – Рэм показал в сторону ближайших оголенных камней. – Рюкзак давай!
– А если мы в расщелину свалимся? Я жить хочу! Давай тут помощь подождем!? – по голосу Ника Рэм понял, что тот не собирается выручать девчонок.
– Вставай, трус! Если с Ленкой что-то случится, я тебя своими руками придушу, слово даю!
Рэм закинул рюкзак за плечо, и, словно забыв об усталости, ринулся вперед.
Екатерина Красникина, Анвар Кураев
Мужское движение
За столиком в Маке Андрей сидел напротив Ольги. Было тесновато, и его живот упирался в край стола. Он ёрзал, пытаясь отогнать мысли о вдруг остро ощущаемом лишнем весе, но ремень давил, и нельзя было забыть об этом ни на секунду. Да, с тех пор он очень изменился.
Ольга первая прервала неловкое молчание:
– Андрюш, да тебя не узнать. Серьезный стал. А в школе, помнишь, такое вытворял: не раз вспоминала, как ты вырубил свет на Осеннем балу.
– Да, забавно получилось! – со спокойной улыбкой согласился Андрей, погружаясь в воспоминания беспечных школьных лет. Выуживал из памяти Ольгу, пытаясь понять: почему же не замечал её раньше.