«Щеглы». Первый полёт. Сборник рассказов
Совещание провела жестко, дала волю вновь вернувшемуся раздражению. В опустевшем кабинете выпила таблетку Адаптола. Надо просить у врача что-нибудь посильнее. В последнее время все делаю, только потому, что надо. Долго глядела в окно. Мысли убегали от работы, в голове что-то смутно вертелось, но на поверхность выплывала лишь Аглая. Милый, жизнерадостный ребенок, от ее образа стало тепло. И вдруг, просветление – я вспомнила очень похожую девочку.
Она была чуть старше Аглаи, только волосы темно-русые, кудрявые и непослушные постоянно выбивались из туго заплетенных кос-баранок. Звали ее Любочкой. Счастливо жила в деревне, где столько интересного: бабушка с пенками от варенья, друзья и свобода гулять целый день. Только вот утром, выйдя на улицу, некоторое время слонялась по двору: в чистом платье на забор не залезть – вдруг порвется, как то зелёное, совсем недавно. В гараж отца тоже никак – а там стоял приятно пахнущий мотоцикл с коляской. На его чёрное резиновое сидение так здорово было залезть и держаться за руль. И почему отец на нем не ездит уже много лет. Незаметно для себя Люба оказывалась в темном гараже, где сквозь щели между деревянных досок пыльными лучами струился солнечный свет. На полках лежали инструменты, на гвозде висел круглый моток проволоки. Вот и дырка в стене – через неё следила за соседом Женькой. Ему уже десять, живёт так близко и можно за ним подглядывать – просто идеальный для воздыхания объект – никто не узнает.
Позже мать громко ругалась: «И где ты нашла эту мазуту? Она же не отстирается! Так и будешь ходить!».
Люба и сама удивлялась: откуда на оранжевом платье черные липкие пятна. Она только в гараже была, а там нет никакой мазуты, Люба это точно знала – не первый год там лазит.
Как-то в гости пришла тётя Ира: «А что это она у вас такая нарядная?», кивнула на застывшую среди двора Любу, в белом китайском платье.
– Учится быть девочкой, – почти сквозь зубы проговорила мать, строго глянув на дочь.
«Ну, все – день потерян. Как же можно в этом не замараться», – совсем приуныла Люба.
– Хоть бы до обеда не переодевать, – услышала она в открытое окно слова матери. – А то по пять раз на дню меняем одежду, братья и те аккуратнее.
«До обеда – так это совсем не трудно!», – радостно заскакала по двору Любочка, – и почти сразу выскользнула за калитку.
Однажды ей купили джинсовый сарафан на лямках. Как же он ей понравился – крепкий, не маркий, его она хотела носить, не снимая. Когда же мать забирала его стирать, она очень скучала по нему и мечтала, что вот бы здорово было иметь ещё штаны, юбки, шорты и кофточки из этой ткани.
Когда она подросла, то была крупнее других девочек. Передвигалась только в прыжке и танце или забегала вперед перед более степенными подругами. С Анькой ходили на речку, и Люба не отрывала взгляд от своей тени – она была больше. Нет, она не толстая, но завидовала худющей Аньке, когда та рассказывала, что у неё есть все болезни: с почками в больнице она пропускала школу; для лечения позвоночника под тонким матрасом лежали доски; очки носила давно; периодически болел желудок; а ещё были нервы – у Аньки выпивал и буянил отец. И так обидно было, когда мальчики не переносили через лужи. Бывало, перед сном мечтала: вот заболеет и станет слабой-слабой, и Женька будет таскать её на руках… Да, с мальчишками ей было намного веселее. Однажды на велосипедах они катались наперегонки с крутого склона…
– Любовь Игоревна, вы просили напомнить: в шесть часов у вас встреча, – вырвала из воспоминаний помощница Лена.
Да, когда-то, очень давно этой девочкой была я. От контраста с реальностью резануло в боку. Что, какая встреча? А, надо ехать к психологу. Вот, встала взрослой, как мечтала, и что – превратилась в злющую, недовольную мегеру. Когда я последний раз смеялась? Кажется, никогда. Муж говорит, что все у меня хорошо, что это бабья болезнь такая: хотеть не понять чего. Да и я не знаю, от чего же хочется иногда все крушить и бросать. Уже пятая встреча с психологом, а проблема с раздражением, а иногда и агрессией так и не решилась. Когда же станет легче?
Звонок мужа. «Слушай, я тут мяса хорошего купил», – самодовольно сообщил муж. Он любит покупать продукты, с особой тщательностью их выбирает, а я должна принять эти дары непременно с радостью, будто он их, правда, из леса принес, как мамонта. «Пельменей завтра налепи, пожа-а-а-луйста». Я молча сжала зубы.
«Ты ничего мне не готовишь», – продолжил блеять муж. «Из-за своей работы ты совсем не уделяешь мне внимания. А ты – жена. Приготовь вкусненького мужу. Я тебя не так часто прошу».
Медленно перетерла зубами.
– Буду поздно. Сегодня к психологу иду.
– А что я есть буду? – возмутился муж.
– В холодильнике курица на верхней полке, – я устало вздохнула.
– А к психологу иди, иди! Пусть твоих тараканов погоняет. Мозги вправит, научит, как женщиной надо быть! – засмеялся муж и отключился.
Пельмени, значит… Опять все выходные готовить, слушать про еду, потом опять ее готовить, есть. Тошно все это. Я ненавижу выходные, и так уже много лет. А отчего мне их любить, если что-то кому-то все время должна, и никто ж не спросит, чего я хочу. Как же это так получается? Я тщательно растирала виски.
Что там психолог сказал – входить в образ блондинки? Под дуру, значит, косить. А не много ли дураков развелось. Прямо культ инфантильности. А еще вот это – надо худеть, быть женщиной, а не мужиком в юбке, сидеть дома с детьми, пельмени еще вот. Какие, к черту, пельмени? Я громко расхохоталась. Потом стало совсем не смешно. Долго рассматривала фото в рамке. Со злостью швырнула об стену. На звон разбитого стекла заглянула Леночка: «Любовь Игоревна, все нормально?».
– Да, Елена Викторовна, все хорошо. Пригласите ко мне Константина.
Написала психологу, что не приеду. Мне больше не нужно. Я выздоровела.
Взволнованная решимостью, бодро заходила по комнате. Вошел юрист.
– Костя, привет, по личному делу поможешь? Разводиться буду.
Матильда Кун
Послание
1
15 января поздравлять Арсения с днём рождения начали с утра. Ровно в десять часов коллеги гурьбой столпились у кабинета с табличкой «Президент Центра аналитических исследований и стратегического развития, А. Канарейкин» с коробкой дорогого коньяка, конфетами и шариками патриотической расцветки. Услышав гвалт за дверью, Арсений пригласил коллег войти. Народу в кабинет набилось немерено. Стало душно. От ароматов женских духов, смешавшихся с запашком несвежих мужских носков, Канарейкин почувствовал дурноту. Он чуть не оглох, когда коллеги хором прокричали: «С днём Рождения, Арсений Геннадьевич!» Будто на парадном смотре войск оказался. В привычной медлительной манере Канарейкин произнес благодарственную речь, чаще обычного вставляя «э-э-э» между словами. Мыслительный процесс застопорился совершенно на другом предмете, и потому Арсению никак не удавалось собраться и выдать что-нибудь эпическое, в духе прогрессивного лидера. Канарейкин вздохнул с облегчением, когда коллеги разошлись по рабочим местам. Он порадует их позже, когда подъедет пицца с напитками. Хотя уже год прошел с тех пор, как Арсений оставил консалтинг и перешёл на госслужбу, он никак не мог избавиться от привычек, сформировавшихся за четырнадцать лет работы в большой тройке. Наверное, пицца – это уже не солидно…
Канарейкин достал из подарочной коробки Хеннесси, отвинтил пробку и понюхал. Удивительно, а всё же коллегам удалось отвлечь его от переживаний по поводу утреннего сообщения от Белкина, министра экономики, в чьем ведении находился Центр. Сообщение было коротким, но тревожным: «Слушать послание поеду один, не буду вас отвлекать». Отвлекать от чего? За три часа статус по нацпроектам не изменится. Разве ему, как Президенту Центра, ответственного за формирование стратегии развития страны, не важно присутствовать во время послания президента? Канарейкин задумчиво вертел коньячную пробку в занемевших пальцах. Ещё неделю назад Белкин обещался получить приглашение и на него. Что-то происходит… что-то, суть чего он не улавливает. Обогнув стол Арсений наклонился к тумбе из красного дерева и достал коньячный бокал. Надо хоть попробовать, что подарили, а то вдруг… Канарейкин застыл, занеся горлышко бутылки над прозрачным бокалом. Нет, так не годится, рабочий день только начался, что за пораженческие настроения, да ещё и в день рождения? Он торопливо спрятал коньяк с бокалом в тумбу.
В 12 часов дня началась трансляция послания президента федеральному собранию. Арсений увлекся проработкой графика встреч на февраль, но услышав писк электронного помощника, включил плазменную панель. Президент только приступил к чтению обращения. Под рассуждения о демографии, увеличении социальных пособий и бюджетных мест, Арсений листал календарь, размышляя куда бы впихнуть поездку с семьёй в Альпы. На словах президента о запуске нового инвестиционного цикла Арсений оторвался от просмотра гостиниц, попытавшись сосредоточиться на приоритезации окупаемых проектов, снимающих инфраструктурные ограничения, переходе на замкнутый производственный цикл и цифровой трансформации экономики, но его внимание вновь ускользало, плененное красивыми рекламными фотоснимками чужих гор и уютных домиков. Может прикупить такой и оформить на жену?
«…Предлагаю на конституционном уровне закрепить требования к лицам, которые занимают критически важные для обеспечения безопасности и суверенитета страны позиции, а именно…»
Канарейкин дернулся, случайно закрыв вкладку с букингом, и уставился на президента, навострив уши.
«…главы субъектов Российской Федерации, члены Совета Федерации, депутаты Государственной думы, председатель правительства, его заместители и министры, руководители иных федеральных органов, а также судьи не могут иметь иностранное гражданство, вид на жительство или иной документ, который позволяет постоянно проживать на территории другого государства».
У Канарейкина в мозгу словно замкнуло. Тупо пялясь в экран, он перебирал несколько секунд упомянутые должности, силясь осознать, пронесло или нет. У него самого не было ни второго гражданства, ни вида на жительство, но о Белкине такие слухи ходили. Если Белкин потеряет пост, его тоже держать не станут. Тем временем, внимание Канарейкина захватила ещё одна президентская фраза: «…Предлагаю доверить государственной думе утверждать председателя правительства России, а также кабинета министров…».
У Арсения задёргался глаз. Он вспомнил, как весной председатель Госдумы публично отчихвостил Белкина за доклад о нацпроектах: «Вы нам о результатах расскажите, а не о цифрах. Какой прок людям от ваших красивых цифр!». Позже Белкин ходил недовольный и разносил работу подчиненных. Канарейкину тоже досталось: «Я вам сказал заняться отраслью туризма. Где результаты?» Каких именно результатов ждал от него Белкин, Арсений так и не понял. Стратегия по внутреннему туризму находилась в глубокой разработке, прошло множество совещаний, но к единому видению так и не пришли. Арсений спихнул задачу на своего зама, а сам занялся подготовкой встреч с корейской и индийской делегациями. С тех пор воз так никуда и не тронулся.
Мысли Арсения плясали от одного воспоминания к другому, а в душе томилась надежда, что внесение поправок в конституцию затянется, и они с Белкина спокойно просидят на местах ещё четыре года.
Завибрировал смартфон. Арсений подскочил, чуть не смахнув его на ковер. Посмотрев на экран, выдохнул – ничего значимого, всего лишь поздравления. Он отёр испарину со лба и потянулся к тумбе, куда спрятал коньяк. Не успел налить, позвонили из доставки пиццы. Заказ приехал. Арсений отправил помощницу забрать его и накрыть стол в общем холе. Пока Канарейкин приводил себя в порядок, поправляя у зеркала новый бордовый галстук и освежая холодной водой из графина покрасневшие от волнения лицо, пришло сообщение от Белкина. Того вместе со всем кабинетом министров вызвали в Белый дом.
Арсений Геннадьевич, всё готово. Вы идете? – вывел Канарейкина из ступора оклик помощницы.
Иду, – ответил он и не узнал своего голоса.
Медленно спускаясь по ступенькам, Арсений листал уведомления и наткнулся на ленту Фейсбука, забитую поздравлениями. Одно из них заставило его остановиться. С виду в нём не было ничего примечательного, но манера написания и лицо, его оставившее, наводили на мысль о скрытом подтексте, смысл которого до Канарейкина пока не доходил. «С Днём рождения, Арсений!», завершалось кривой усмешкой. Канарейкину смайлик показался злорадным. Он посмотрел на время отправки – совсем свежее, буквально пару минут назад пришло. На аватаре – знакомая хитрая физиономия бывшей коллеги из большой тройки. Она не поздравляла его в прошлом году… Канарейкин не забыл её. Он помнил, как горели её глаза на собеседовании, когда он брал её в команду. Полгода спустя что-то произошло, она превратилась в серую мышь, забитую работой, новые проекты брала нехотя. Он не стал разбираться почему. Видимо девочка достигла потолка и не хочет двигаться дальше. А по прошествии еще одного года её как будто подменили: выросло качество материала, который она готовила, преобразилась манера письма, общение с клиентами стало более свободным. Ему она начала дерзить, причем так тонко, что он не находил слов её осадить. Просто бестия! Он мирился с этим, полагая, что девица перебесится и успокоится. А она положила на стол заявление, объяснив свой шаг тем, что ей скучно – слишком мало интересных проектов. Он позвал её на разговор. До сих пор помнил прищур, с каким она слушала о карьерных перспективах и стратегических планах команды. По итогам разговора у него не сложилось впечатления, о том, что они договорились. Через месяц она сообщила об уходе к конкурентам. Его взяла злость. Он ведь выложил все планы, даже премию выписал! Вот тогда Канарейкину и позвонил его университетский приятель – заместитель Белкина. Требовался человек на важный пост.
В день официального назначения на должность Президента Центра в списке контактов Канарейкин наткнулся на её имя и усмехнулся «Мышам – машинная возня». Бестии не удалось ему насолить. Его смешили её язвительные комментарии под постами публикаций Центра. Лонгриды, размещенные ею на Фейсбуке в ответ на видео-дискуссии экспертов Центра о новых законопроектах, он изредка почитывал, но лайков не ставил. Она изящно разносила их выступления, не переходя на личности и не цитируя спикеров. В её текстах звучали только те проблемные точки, которые не освещались в видео. Увы, почти все они были существенными, а вот как его подчиненные их проморгали – вопрос. Из меланхолии Арсения вывел запах пиццы. Наверное, совсем остыла, уже невкусная.
Он юркнул в общий холл, где народ, разобрав шампанское, в ожидании виновника торжества смотрел плазму. С экрана выступал премьер. Отметив его осунувшийся вид, Канарейкин взял бокал и решил немного послушать, прежде чем обратить на себя внимание. Говоря об итогах послания и планируемых изменениях баланса власти, премьер неожиданно заявил: «…полагаю, что было бы правильным, чтобы в соответствии со 117 статьей конституции действующее правительство в полном составе ушло в отставку…».
Раздался звон бьющегося стекла. Челюсть у Арсения отвисла. Он не сразу заметил обращенные на него взгляды присутствующих, неловко шагнул вперед и услышал хруст. Дорогой кожаный ботинок оказался в лужице шампанского, полной мелких осколков. Рядом каталась отбитая ножка бокала. Должно быть, он промахнулся, ставя его на стол. Канарейкин чувствовал, как лицо становится пунцовым. Пытаясь унять лёгкий тремор в руках, Арсений силился сосредоточился на премьере, однако, его физиономия, перекошенная ужимками, напоминала проклятый ехидный смайлик в конце поздравления бывшей коллеги и жутко раздражала.
Голоса вокруг пропали. Канарейкин слышал только шум, словно трава шелестела. В голове крутилось одно – Белкин уходит в отставку, а значит и самому вскоре придется паковать коробки. Карьере на госслужбе конец!
Канарейкин не помнил, как отшутился о разбитом бокале, как съели пиццу, допили шампанское и разошлись по кабинетам коллеги. Не помнил, чем закончилось обсуждение внезапной новости, и удалось ли ему сохранить лицо.
Кабинет погружался во тьму московских сумерек. Уставший и потерянный, Канарейкин сидел за столом и смотрел на светящийся экран смартфона, где лента Фейсбука полнилась новыми поздравлениями. Ему желали карьерных успехов и новых свершений, грандиозных проектов и интересных встреч. Они что, издеваются? Стиснув зубы, Канарейкин швырнул смартфон в другой конец кабинета, и совершенно случайно попал в урну для бумаги. Позже, достав его оттуда, он пожалел, что разозлился. Возможно, не все ещё в курсе новостей, и поздравления не носят глумливый характер, какой он в них заподозрил. Кроме одного. Только бестия держит руку на пульсе. Теперь смысл шутки стал ему понятен.
Арсений нашел её послание, нажал «ответить», начал писать «Ок, 1:0», но остановился и стер – ещё рано открывать счет игры. Встав из-за стола, он подошёл к зеркалу и не узнал себя. Он будто сдулся за этот день, а волосы в отблеске уличных фонарей, светивших в окно, казались седыми. Хорошо он встретил свои тридцать пять…
«Ещё посмотрим, посмотрим!» – пробормотал Канарейкин. Ослабив узел галстука, он решительно схватил смартфон и покинул кабинет.
С любовью, Питкэрн
Джонни сидел на пустынном пляже, скрытом от посторонних глаз скалистым берегом, и клепал старые рыболовные сети. После сезона дождей к берегу прибило горы мусора с проходящих кораблей.
«Не остров – помойка!» – Джонни хотелось курить, но табак уже неделю как вышел, а нового не завезли. Начало апреля – самое отчаянное время на Питкэрне. Джонни предпочитал коротать его на другом краю острова, подальше от остальных поселенцев. Их рожи под конец сезона дождей настолько осточертели, что он был готов расквасить нос любому без особой на то причины. Ещё осенью он облюбовал себе уединенное местечко, сколотил бунгало и вырыл погреб, где спрятал заначку – бутылку вискаря с большой земли. Джонни держался всю зиму и обходил бунгало стороной, дабы не соблазниться и раньше времени не прикончить лекарство от тоски. Тоска… Джонни удивлялся: как только праотцам из экипажа «Баунти» взбрело в голову сжечь корабль и осесть в этой дыре, вместо того, чтобы плыть к Латинской Америке?
– Джо! – принес ветер со скалы. Джонни даже не обернулся, поковырял в носу и продолжил очищать снасти от застрявших консервных банок и пластика.
– Джо! Туристы идут на баркасе, а у нас открытки закончились! – женский голос прозвучал отчетливее. Джонни поднял голову, озирая исподлобья высокий берег.
Сверху на него смотрела молоденькая учительница Лили и придерживала юбку, раздуваемую сильными порывами ветра.
– И что? – гаркнул он без приветствия.
– Ты – единственный на Питкэрне, кто красиво рисует, – она сделала упор на слове «единственный».
Джонни покривился. В любое другое время он был рад намеку уединиться с Лили в библиотеке Питкэрна, где обычно изготавливали открытки на продажу редким посетителям острова. Проклятый сезон дождей смыл все желания, кроме одного – прикончить вискарь в одиночку и забыться.
– Нарисуй хотя бы парочку! Они ещё далеко! Успеешь! – упрашивала его Лили.
– А что мне за это будет? – развязано поинтересовался Джонни.
Лили сделала возмущенное лицо. Однако рука, скользнувшая вверх по бедру и позволившая подолу взметнуться выше, подсказала Джонни: гримаса – это показное, а он может рассчитывать на клубничку.
Джонни поднялся на ноги с видом человека, сделавшего великое одолжение, отволок сети в бунгало и вскарабкался по скале. Оказавшись наверху, он легонько щипнул Лили за зад, придав ей ускорение, а сам медленно поплелся следом, любуясь ею со спины. Смуглая, осанистая, фигуристая. Из восемнадцати женщин Питкэрна Лили – самая сладкая красотка. Джонни облизывал губы, раздумывая над тем, стоит ли пригласить её в бунгало, или библиотека сойдет.
Спустившись к поселению, Джонни взглянул на океан. Баркас шел в полумиле от берега.
– Придется тебе поразвлекать гостей маленько, я так быстро не намалюю, – сказал он Лили. Она коротко кивнула в ответ и шаловливо дернула его за бороду.
В библиотеке было пыльно, пахло мышами и отсыревшей бумагой. Джонни сомневался, можно ли найти здесь хотя бы одну книгу, текст которой ещё читабелен. Впрочем, за книгами сюда уже давно никто не заглядывал.
Джонни достал акриловые краски, кисти, бумажные заготовки и образцы с видами острова. На каждом красовался Баунти и надписи, выведенные каллиграфическим почерком: «Остров Питкэрн», «Остров бунтарей», «Дом Баунти». Джонни сделал быстрые наброски карандашом и тут же принялся за акрил. Он раскрашивал десятую открытку, когда дверь внезапно скрипнула, и в зал просунулась стриженная башка с темными очками на носу.
– Добрый день! – поздоровался незнакомец. Не спрашивая разрешения, он вошел и остановился напротив рабочего места Джонни. – Я бы хотел вас ненадолго потревожить.
Джонни повел бровью и недружелюбно взглянул на нахала.
– Меня зовут Александр Зорн. Я представляю либертарианское движение за создание свободного общества.
Джонни ничего не понял из его слов, а желания уточнять у него не возникло.
– Мы давно изучаем Питкэрн. Удаленно, так сказать. Наконец удалось до вас добраться. Расскажите, как вы находите жизнь на острове?
Джонни поставил готовую открытку сушиться и взялся за новую. Идеальный английский этого мажора, Зорна, его раздражал.
– Бывает сносной, – буркнул он, прорисовывая сушу на новой заготовке.
– На острове проживает порядка пятидесяти человек. Как вы организуете местное самоуправление?
– Чё? – Джонни поболтал кистью в воде. Из-за Зорна он забыл, какой цвет хотел замешать и для чего.
– Вы решаете дела сообща? – переспросил Зорн.
– Когда как. Иногда всё решают за меня, – хмыкнул Джонни.
– А вы хотели бы иметь полную свободу действий?
– Я бы хотел свалить отсюда.
Внезапное молчание Зорна заставило Джонни оторваться от художеств и посмотреть на собеседника. Не видя глаз за темными очками, Джонни не улавливал его настроения.
– А как же дух свободы и независимости потомков мореплавателей с Баунти, основавших на острове поселение? Разве вы не хотите сецессии от Британии?
– Мозги они пропили на том корабле, – отозвался Джонни. Вместо острова в океане, он изобразил один из пляжей Питкэрна и теперь вырисовывал силуэты людей.
– Согласно историческим записям, мятежники с Баунти планировали создать на острове идеальное общество, основанное на либертарианских взглядах. Этим нас и привлек Питкэрн. Разве у вас нет желания продолжить славные традиции предков? Участники нашего движения могли бы помочь Питкэрну обрести независимость.
Джонни застыл, отупело глядя на недорисованный Баунти.
– Вы только представьте, – продолжал Зорн, – полная самостоятельность, свобода личности, минимальное вмешательство в частную жизнь! Питкэрн станет заветной мечтой любого человека, уставшего от гегемонии государственной власти и доминирования транснациональных компаний!
– Вы – кришнаит?
– Что? – Зорн выглядел растерянным. Темные очки съехали на кончик носа, обнажив ошарашенный взгляд светло-серых глаз.
– Ну эти, проповедники, которые толкают речи за просветление, осознанность и тому подобное. Я их не различаю, – пояснил Джонни.
– Нет…
После короткой заминки Зорн уже было открыл рот, чтобы продолжить, но в библиотеку явилась Лили, ведя за собой пятнадцать туристов. Она бросила короткий взгляд на творчество Джонни и обратилась к гостям:
– Сейчас я провожу вас на восточный пляж, где можно сфотографироваться с макетом Баунти, а на обратном пути заглянем сюда за сувенирами.
Джонни облегчённо вздохнул. Ещё пять рисунков он вполне осилит за отведенное на прогулку время.
– И вы тоже, пойдёмте с нами. Вы же интересовались Баунти, – обратилась она к Зорну. Тот неохотно поднялся. В благодарность Джонни послал Лили воздушный поцелуй.
– Зорн, погодите! – Джонни почему-то был уверен, что этот мажор не вернётся в библиотеку с остальными, – Вот, возьмите открытку на память.
Он протянул ему свежий рисунок с надписью «С любовью, Питкэрн». Зорн взял открытку кончиками пальцев, стараясь не касаться еще не подсохшей краски.
– Э-э..а что это за люди? – спросил он, указывая на изображения фигур в агрессивных позах.
– Это историческая зарисовка, – пояснил Джонни, – борьба отцов-основателей за свободу. Они так ею увлеклись, что перерезали друг друга. Остался только один, самый тихий и умный. Ему-то и достались все блага, включая восемь таитянских баб.
Он похлопал Зорна по плечу.
– Это уникальная открытка! Такой больше ни у кого нет.
Зорн поправил очки, покряхтел и, скомкано попрощавшись, вышел. Больше его Джонни не видел.
Вечером в бунгало Джонни разливал виски по пластиковым стаканчикам и разбавлял кока-колой, отжатой у туристов в обмен на совместное фото у якоря Баунти. Лили сидела у него на коленях и томно улыбалась.